– Да, – тихо ответил он. – Думаю, да. Я буду в порядке.
Марк подошел к кровати, и Мэгги последовала за ним.
– Дэниэл, – громким шепотом позвала она и прикоснулась к плечу больного. – Дэниэл, это я, Мэгги. Вы меня слышите?
Дэниэл слегка пошевелился и приоткрыл пересохший рот. С его губ сорвались неясные звуки, но Мэгги не разобрала ни слова.
– С мной пришел человек, особенный человек. – Дэниэл тихо застонал. – Это ваш брат, Дэниэл, это Марк. Он здесь. Вы можете открыть глаза? Можете посмотреть на него?
Веки Дэниэла дернулись, а губы сложились в улыбку. Он открыл рот и медленно произнес одно слово:
– Марк.
Марк подошел ближе и положил руку ему на плечо.
– Да, – сказал он. – Oui, Daniel, c’est moi!
– Марк, – повторил Дэниэл. Он выпростал руку из-под одеяла и тяжело опустил ее на руку Марка. Потом, внезапно и совершенно неожиданно, Марк сбросил туфли, забрался на кровать и улегся на узком матрасе рядом с братом. Он привлек Дэниэла к себе, держа его за руку, и крепко, с чувством поцеловал в щеку.
Мэгги хотелось предупредить, чтобы он не прижимал Дэниэла слишком крепко, чтобы не сорвать катетер, вставленный в живот, и не нарушить работу регистрирующей аппаратуры.
Но слова застряли в горле; Мэгги молча повернулась и вышла из комнаты.
Час спустя они сидели вместе у пруда с зеркальными карпами. Утреннее тепло рассеялось, оставив после себя блеклый серый полдень. Из-за прохладного ветра Мэгги вернулась к своему автомобилю, чтобы взять кардиган. Марк сидел и смотрел на гравийную дорожку под ногами.
– Я должен был почувствовать, – сказал он. – Все это очень странно, но я должен был почувствовать. Ведь я написал сейчас, после стольких лет без всяких контактов между нами. Наверное, что-то почувствовал. Знаете, говорят, что между близнецами есть, как это… общее видение?
– Может быть, психическая связь?
– Да, психическая связь. – Он постучал пальцем по виску. – Помню, как я сидел на работе в своем офисе и увидел за окном птичку. Она была высоко и летала вот так. – Марк описал круг в воздухе. – Кружит, кружит и кружит. И я вдруг подумал, лучше бы эта птица перестала кружить и полетела прямо через пролив, прямо сюда, к окну моего брата, и сказала бы ему, как мне его не хватает. Когда я подумал об этом, я решил написать ему письмо. Я увидел в этом знак, да? И вот я здесь, а мой брат уходит. – Марк мужественно улыбнулся, и Мэгги, прежде чем успела совладать с собой, взяла его руки в свои и крепко сжала.
– Спасибо, – хриплым шепотом произнес он. – Спасибо вам.
Они какое-то время сидели в молчании, с переплетенными руками. Потом по ее спине пробежала дрожь, и Мэгги поежилась.
– Ох, – сказал Марк, неправильно истолковавший это непроизвольное движение. – Вам холодно? Может быть, зайдем внутрь и выпьем кофе?
Мэгги кивнула. Она не завтракала, и сейчас ей бы не помешал сэндвич. Они медленно вошли в здание и направились к кафетерию.
– Почему вы с Дэниэлом разошлись друг с другом? – осторожно спросила она.
– Разошлись?
– Да. Знаете, может быть, вы поссорились, отстранились друг от друга?
– А, понимаю. Нет, у нас не было споров. Мы не ссорились.
– Ох, а я было подумала…
– Нет, нет, нет. Это из-за того, что случилось, когда он был в университете. Он не рассказывал вам о ребенке?
Мэгги вопросительно посмотрела на Марка.
– Не рассказывал? – Он вздохнул: – Боже мой! Но, наверное, это не удивительно. О таком трудно рассказывать. Поэтому он и уехал, поэтому он больше не хотел разговаривать со мной. Поэтому он перестал быть тем человеком, которым был раньше. Из-за этой ужасной, ужасной вещи.
Они завернули за угол, и Марк открыл дверь перед Мэгги. Когда она проходила, то мимоходом коснулась его и ощутила внезапное томление, настолько сильное, что ей пришлось сдержать стон. Она снова проигнорировала это ощущение, представив его как результат противоречивых эмоций, теснившихся в голове.
– Что за ужасная вещь? – спросила она, пожалуй, настойчивее, чем собиралась.
– Мне тяжело говорить. Он не рассказывал вам об этом, а теперь он очень болен, и, может быть, у него были свои причины. Может быть, он не хотел, чтобы вы знали?
– Да, он не хотел, чтобы я много знала о нем. Я все время пыталась заставить его поговорить со мной о прошлом, о том, как он оказался в этой стране, но у него была… у него есть хитроумная манера отвечать на вопрос так, что на самом деле вы не узнаете ничего нового. Но, должна сказать, за последние несколько недель он рассказал мне о себе больше, чем за все предыдущее время. Это выглядит так… ну, как будто он больше не видит смысла держать секреты при себе. Как будто они утратили смысл.
– Ну, что же, – сказал Марк. – В таком случае, наверное, нам следует поговорить. Пожалуй, я должен рассказать вам, потому что, как ни печально говорить об этом, но мне кажется, что мой брат больше не расскажет никаких секретов. Думаю, для него время рассказов закончилось.
Они купили чаю и сэндвичей и отнесли их в комнату отдыха. Они уселись лицом к лицу за столом из черного ясеня, украшенным яркими сухими цветами в черной вазе. Мэгги покусывала сэндвич и ожидала, пока Марк заговорит.
– Ну вот, – начал он, – мой брат заканчивал учебу в медицинском колледже. Он был молодым врачом и надеялся стать педиатром. Он проходил стажировку в детской раковой палате в одной из клиник недалеко от Дьеппа, и как-то вечером его попросили ввести… как вы говорите, морфин?
Мэгги кивнула.
– И вот, он неправильно рассчитал дозу. Было уже поздно, и он устал. Ребенок умер от передозировки.
Мэгги ахнула и закрыла рот ладонью. Марк грустно покачал головой и вздохнул.
– Потом было расследование, его оправдали, но запретили заниматься врачебной практикой. Он не мог вернуться к медицине, он больше никуда не мог вернуться. Он целый месяц просидел у себя в комнате и никого не видел. А потом наша мать… понимаете, она очень нездоровая женщина. У нее всегда были проблемы с разумом. – Он постучал по голове. – У нее неустойчивая психика, и она очень тяжело восприняла этот инцидент. Она отреклась от моего брата. Сказала, что не хочет жить с сыном-детоубийцей. И думаю, ему было трудно видеть меня, свою половину. Мы были очень близки, и он знал, что я испытываю такие же чувства, как и он. Он знал, что наша мать по-прежнему любит меня, но она больше не любила его. И вот однажды он просто исчез. – Марк щелкнул пальцами. – Вот так. Пропал. Ни слов, ни объяснений. Мое сердце как будто раскололось пополам. Еще пять лет он не сообщал мне, куда уехал. Потом написал, что он здесь, в Англии. Он посылал мне письма с английским адресом, напечатанным на конверте. Поэтому я знал, где он живет. Но он не приглашал меня, а я не предлагал посетить его. Не знаю, почему так вышло. Не знаю, почему появился этот мост, по которому ни один из нас не мог перейти. Понимаете, у близнецов так: или все, или ничего. Вы либо вместе, либо нет. Нет никаких промежуточных состояний. Поэтому мы выбрали «ничего». А теперь, как видите, он уходит, и я больше никогда не увижу его. Не увижу таким, каким он был.
– Бедный, бедный Дэниэл! – прошептала Мэгги, прижимая руку к груди. – И вас мне тоже очень жалко. Такая ужасная история.
– Знаю, это трагедия. Умный, добрый, заботливый человек, и вдруг – пуф! Все идет прахом.
– Неудивительно, что он не рассказывал мне об этом. Только представить, что он ощущал все эти годы, чувство вины и неуверенность в себе. Как можно снова доверить себе что-то важное?
– Да, именно так. Теперь вы понимаете, почему он завел детей вот так? Понимаете, почему он позволил другим людям взять на себя всю ответственность за них?
– Да, но он подарил детей людям, которые сами их иметь не могли. Как будто возместил миру жизнь того ребенка.
– Да, это тоже верно. Но я думаю, это было сделано в основном для того, чтобы избежать риска, понимаете? Вся его жизнь после того инцидента заключалась в уходе от риска.
– Да… – сказала Мэгги, а потом ее мысли уплыли вдаль, она осознала, почему их хорошие отношения так и не пошли в том направлении, которое было желанным для обоих. Поэтому Дэниэл никогда не обнимал и не целовал ее. Поэтому он никогда не говорил, что любит ее. Поэтому они до сих пор оставались просто друзьями. Потому что он не хотел причинить ей вред.
– Да, – продолжала она, стараясь говорить ровно. – Я могу это понять, в самом деле могу. – Она немного помолчала. – Но это очень-очень печально.
Лидия
У ее брата не было второго имени, впрочем, как и у нее самой. Ее родители по какой-то неведомой причине не верили во вторые имена. Она стояла перед маленьким надгробием, вырезанным из светло-серого камня, и смотрела на надпись. Томас Пайк. Ее брат. В августе ему могло бы исполниться двадцать восемь лет.
Лидия уже бывала здесь раньше. Теперь она хорошо помнила это. Здесь, с другой стороны от часовни, была похоронена ее мать, между отцом Лидии и собственной матерью. Ребенком Лидия навещала могилу матери, а в более зрелом возрасте присутствовала на похоронах отца.
Родни стоял рядом с Лидией, засунув руки в карманы голубых джинсов.
– Ты в порядке, милая? – спросил он.
Она повернулась к нему и грустно улыбнулась:
– Думаю, да.
Пепел брата лежал у нее под ногами. Крошечный ящик с пылью. Нет, с ней не все было в порядке. Лидия чувствовала себя опустошенной.
– Почему его похоронили здесь? – спросила она. – Почему он совсем один?
Родни подошел на шаг ближе и покачал головой:
– Не знаю, что тогда испытывал твой отец. Меня с ним не было. Но полагаю, он просто не мог справиться с этим. Маленькая могила. И он не хотел, чтобы ты знала об этом. Знаешь, с глаз долой – из сердца вон…
Лидия повернулась к могиле и ощутила, как ее охватывает холодный ужас. Ее отец снова поступил неправильно. Он всегда поступал неправильно. Каждый раз. Как он мог оставить здесь Томаса, маленького мальчика, одного, вдали от матери? Как он вообще мог подумать, что это правильно?