ачертан на скрижалях, поэтому я собираюсь отправиться в свободный полет. – Она довольно улыбнулась при заключительных словах, и Лидия почувствовала, как ее сердце наполняется гордостью при виде молодой женщины, принимающей самостоятельное решение.
Лидия посмотрела, как Дин затушил сигарету о кирпичную стену и выкинул окурок в стоящую рядом урну.
– Очень интересно, – сказал Дин, засунув руки в карманы и откинувшись на стуле. – Потому что все это вызывает у меня совершенно противоположные чувства. Я слишком долго находился в свободном полете. – Дин хмыкнул. – Когда я познакомился с вами, такими умными и… как это называется? – такими целеустремленными… это заставило меня задуматься, чем еще я мог бы заняться. Никто не давал мне понять, что я должен что-то делать со своей жизнью. Все позволяли мне думать, что это нормально – просто плыть по течению. Единственным человеком, который считал, что я могу стать чем-то большим, была Скай…
– Кто это?
Дин поморщился и заерзал на стуле.
– Она была моей подругой, матерью моего ребенка. Она умерла…
Робин слегка отпрянула от брата:
– О нет, Дин. Мне так жаль.
– Ну да, но такова жизнь, верно? Хотелось бы мне, чтобы этого не было. Это было худшее, что случилось в моей жизни. Но что случилось, того не вернешь, и теперь я должен жить с этим, понимаешь? Думаю, что я могу стать таким человеком, каким она хотела меня видеть. Оторвать свою тощую задницу от стула и чем-то заняться. Сделать что-нибудь полезное. То есть… – Он улыбнулся. – Я так понимаю, что это должно сидеть где-то глубоко во мне. В моих генах. В конце концов, я происхожу из такой блестящей семьи…
– А как насчет твоего ребенка? – спросила Робин. – Расскажи о ребенке.
– Маленькая девочка, – ответил он. – Айседора или Айс, если короче. Ей почти четыре месяца.
– Ого! – Робин восторженно распахнула глаза. – Младенец. У тебя есть младенец. А это значит… это значит, что я тетя!
– Да, – улыбнулся Дин. – Это верно, вы обе тети.
– О господи. – Робин со смехом повернулась к Лидии: – Ты это слышала? У нас с тобой есть племянница! Мы стали тетушками! Это самая клевая вещь, какую можно представить! – Робин снова повернулась к Дину: – У тебя есть ее изображение? Ее фотография?
– Так получилось… – он улыбнулся и пошарил в кармане куртки, – что я прихватил одну с собой. Мама дала ее мне перед уходом. Вот она.
Дин щелкнул зажигалкой и осветил фотографию. Лидия наклонилась поближе, почти касаясь головой головы Робин. Раньше она никогда не видела фотографий младенцев. И вот она: крошечный, наполовину оформившийся человечек с широкими глазами, пухлым ртом и густыми темными волосами.
– О да, – сказала Робин, придерживая уголок фотографии большим и указательным пальцами. – О да, она в самом деле одна из нас. Никаких сомнений, она одна из нас…
Какое-то время они сидели так: три темноволосые головы, склоненные вокруг мягкого пламени зажигалки, с нежностью и благоговением глядящие на это доказательство силы их родства. Этот ребенок в гораздо большей степени, чем человек, постепенно угасавший в хосписе, был связующим звеном между ними. Лидия смотрела в темные глаза девочки и чувствовала, как ее собственные глаза наполняются слезами. Она вдруг поняла, зачем нужны дети. Раньше она не понимала, какую роль ребенок может играть в ее жизни. Но теперь она знала.
Преемственность.
Успокоительное заверение, что все это будет продолжаться – минута за минутой, день за днем, год за годом, век за веком. Осознание того, что жизнь – это нечто большее, чем ограниченный опыт собственного бытия; что еще долго после того, как она уйдет, будут другие, похожие на нее; что, может быть, когда от нее останется лишь гранитная плита на валлийском кладбище, какой-то человек скажет: «А знаете, тетя моей бабушки по материнской линии заработала целое состояние на краске без запаха». А может быть, не скажет. Может быть, о ней не будут говорить и ее могильная плита зарастет мхом и покроется пылью. Но все равно, только представить это… только представить, что после нее будет кто-то еще. И помнить о том, что без преемственности и размножения останется лишь старение и распад. Полная остановка. А здесь, в руках у Дина, было доказательство того, что жизнь действительно будет продолжаться.
– Она прекрасна, – выдохнула Робин и разжала пальцы. – Она в самом деле прекрасна.
– Да, – тихо сказал Дин. Он выключил зажигалку и неспешно убрал фотографию во внутренний карман. – Но прекраснее всего то обстоятельство, что она точь-в-точь похожа на меня.
Его замечание моментально подняло настроение, и все рассмеялись.
– Итак, – Дин хлопнул ладонями по бедрам, – кто не откажется от чашки кукурузных хлопьев?
Они ели хлопья, собравшись вокруг кофейного столика. Часы показывали половину третьего, и все же казалось, что еще рано ложиться спать.
Теперь они были членами одной семьи. Лидия понимала это и чувствовала, что остальные тоже понимают. Будет удивительно, если они не станут собираться вместе в предстоящие годы, но то, что они делали здесь сегодня ночью, больше никогда не повторится. Сочетание факторов, которое привело их сюда… то обстоятельство, что они находились в отцовском доме, в ожидании его смерти, при полной луне… а самое главное – небывалая острота впечатлений. Это было их первое свидание, и Лидия не хотела, чтобы оно заканчивалось.
Они ели в молчании; только ложки позвякивали о фаянс да хлопья хрустели на зубах, нарушая тишину. Когда они закончили, то немедленно вернулись на кухню и снова наполнили чашки, а потом открыли следующую бутылку вина и направились на балкон. Небо уже начало утрачивать свою черноту, и луна скрылась из виду. Через два часа наступит рассвет.
Лидия слегка поежилась, и Робин сняла с плеч одеяло и укутала их колени. Потом она примостилась к Лидии и положила голову ей на плечо. Лидия немного напряглась. Этот жест напомнил ей Дикси в ранние дни их дружбы; Лидия насмешливо называла это «обнимашками», но Дикси только смеялась и обзывала ее Железным Дровосеком. Сейчас Лидия вспоминала эти моменты, ощущая вес головы Робин у себя на плече, волосы Робин, щекотавшие ее щеку, жесткие края ее коленей, упиравшихся ей в бедро. Лидия потянулась глубоко внутрь себя, чтобы найти нечто неведомое, но смутно знакомое, нечто простое и человечное, и когда она нашла это, то почувствовала, как оно разливается по ее телу от сердца до кончиков пальцев. Лидия обняла маленькое круглое плечо Робин и привлекла ее ближе к себе. Потом она тоже прислонила голову к голове Робин и вдохнула ее запах, запах своей сестры.
– Подвиньтесь-ка, – сказал Дин и встал со своего места. Лидия и Робин подвинулись, и он втиснулся рядом с ними. Потом он обнял их и приблизил их головы к своей.
– Это была лучшая ночь в моей жизни, – тихо сказал он.
Лидия и Робин улыбнулись и потянули его к себе, образуя человеческий треугольник, – трое потерявшихся детей, которые в конце концов воссоединились друг с другом.
– Давайте никогда не спать, – предложила Робин, зевая во весь рот.
– Да, – сказала Лидия. – Давайте не спать.
В конце концов они все-таки заснули. Они набрали кучу одеял из вместительного шкафа Дэниэла и разбили лагерь в его гостиной. В четыре часа они наконец выключили свет, но даже после этого не сразу заснули. Даже тогда у них осталось о чем поговорить и над чем посмеяться. («Слушай, – театральным шепотом произнес в темноте Дин, – как думаешь, эта Мэгги сойдется с близнецом после того, как другой помрет? Я имею в виду, это похоже на запасной комплект».) Но наконец, когда солнце показалось над плоским горизонтом Суффолка, Дин и Робин замолчали, их дыхание стало ровным, и Лидия поняла, что только она еще бодрствует в отцовском доме. Какое-то время она смотрела на них, на их юные, гладкие лица, почти детские во сне. Красивые черные волосы Робин разметались вокруг ее головы, Дин подсунул под щеку сложенные ладони, словно маленький мальчик. Им ничто не угрожало.
Лидия заснула.
Дэниэл
Через узкую щель между веками Дэниэл может видеть проблеск зеленого, кружение желтого, намек на движение. Если он поворачивает голову налево, то может видеть белизну, линии, углы, лицо. Отсюда лицо кажется абстрактной розовой выпуклостью с темными элементами посредине, которые входят в фокус и выходят из фокуса, пока он смотрит на них. Он знает, что это Мэгги, потому что слышит ее голос. Иногда он понимает, что она говорит. Иногда он способен уловить суть звуков, исходящих из ее рта, и пользоваться своим новым и странным разумом, чтобы превращать их в осмысленные слова. Когда-то раньше (сегодня? вчера? – он не знает) она говорила о детях. О его детях. Он как-то отреагировал на ее слова. Ему хотелось выразить ощущение радости и волнения. Возможно, Мэгги восприняла это как проявление дискомфорта. Она позвала медсестру, и та пришла, – теплое, лучистое ощущение справа, когда она наклонилась над его телом, плотность и тяжесть человеческой плоти. Кажется, больше никто не прикасается к нему. Даже Мэгги. Только маленькие, осторожные пожатия руки. Иногда это больно. Иногда его руки болят, как открытые раны. Но сейчас ему не больно. Сейчас он чувствует себя замечательно. Он чувствует себя, как горшок с медом.
Значит, дети пришли. Он ясно помнит это. Трое прекрасных детей. Они смотрели на него с жалостью и любопытством, но не с любовью. Он не ожидал любви. Хотя он чувствовал в какой-то момент – либо раньше, либо в промежутке, – что умер. Он был уверен, что умер, но потом оказалось, что он не умирал, а проснулся к прибытию детей и даже сказал какие-то слова. Итак, он не был мертвым. Хотя, может быть, сейчас он мертв. Нет, тогда бы он не видел эти очертания и не слышал эти голоса. Его дети вернулись.
Мужчина тоже здесь, рядом с Мэгги. Это его брат, Марк. Раньше (сегодня? вчера?) брат обнял его. Брат поцеловал его. И когда это произошло, новый странный разум Дэниэла на время унес его из этой комнаты и поместил в другую комнату, где они с братом спали в детстве. Там на окнах были дубовые ставни, а под ногами – кафельный пол. Дэниэл и его брат спали бок о бок на маленькой двойной кровати, свернувшись друг напротив друга, как в материнской утробе. Каждое утро они просыпались, ощущая несвежее дыхание друг друга; они открывали глаза и улыбались, радуясь друг другу в начале очередного дня, который они проведут вместе.