Дэниэл снова заснул, как в детстве: рука брата обнимала его, ноги брата лежали поверх его ног.
Теперь каждый раз Дэниэл удивляется, когда просыпается снова. Теперь его сон так близок к смерти, что он не представляет, как узнает разницу, когда придет время.
Когда он проснулся после этого сна, – он полагал, что это был сон, а не что-то еще, – его брата больше не было рядом, и комната опустела. Это был единственный раз, когда Дэниэл ощутил беспокойство из-за того, что с ним происходит. Чем хуже ему становилось, тем реже он оказывался в одиночестве. Возможно, потому, что он значительно больше спал, но, может быть, и потому, что люди не любят оставлять умирающих, потому что они могут умереть, когда рядом никого не будет. Это как ожидание автобуса: чем дольше ты ждешь исхода, тем труднее уйти.
Но теперь комната не пустая. Она наполнена Мэгги, Марком и его детьми. Он открывает глаза еще на миллиметр и на какое-то мгновение словно видит моментальный снимок из прошлого: они с Мэгги стоят в темноте перед рестораном в ожидании такси, его пиджак наброшен ей на плечи, но он не прикасается к ней. Никогда не прикасается. Сейчас между ней и ее братом такое же расстояние, несколько дюймов. Дэниэл отвык от своего двойника. Теперь он смотрит на своего двойника и думает не «это мой брат», а «это я». Его брат стал зеркальным отражением Дэниэла, а не его продолжением. Дэниэл тяжело опускает веки и делает вдох. Потом выдыхает, и это звучит безобразно, как скрежет когтей дьявольского зверя. Он ощущает, как кровь струится в его теле. Это необходимо. Замечательно для жизни.
Дети. Она снова говорит о детях. Он пытается уцепиться за ее слова.
Ему удается издать звук, громкий и тревожный даже для собственного слуха. Кто?
Он видит, как они одновременно поворачиваются к нему, словно в танцевальном па.
– Кто? – снова говорит он.
Теперь Мэгги рядом с ним, держит его за руку, как всегда.
– Дети, – говорит она. – Они здесь. Они хотели снова увидеть вас.
– Все? – хрипит он.
– Да, – радостно говорит она. – Все здесь! Дин. Лидия. Робин.
Он борется с притяжением сна так долго, как только может, но наконец позволяет себе провалиться в бессознательное состояние, прочь от памяти, которая стояла как зловещий часовой внутри разума большую часть его зрелой жизни.
Повсюду вокруг него какое-то движение. Через узкие щелки глаз он видит что-то пламенное. Оно производит шум при движении, некий шуршащий звук, похожий на разворачиваемый сверток плотной коричневой бумаги. Над красно-оранжевой массой появляется голова, темные волосы, два больших глаза, заглядывающие ему в глаза, тошнотворный запах духов, серебряные блестки в ушах.
– Он открывает глаза, – говорит девушка в шуршащем красном платье.
Дэниэл ощущает новое движение, целое море цветных пятен, внезапно движущихся к нему, словно шлюпки к кораблю. Он видит белую блузу с какой-то надписью. Над ней видна еще одна темная голова. Потом другая темная голова, на этот раз прикрепленная к гибкому, стройному телу, облаченному в цвета морских глубин. Это мужчина и женщина. Он хочет лучше сфокусироваться на них. Но, даже не видя их, он знает, что это Дин и Лидия. Он ощущает, как боль простреливает в ногах; это похоже на пули, выпущенные из паха в обе ступни. Он хочет поморщиться, но знает, что внешние признаки дискомфорта будут отмечены визитом медсестры, которая снова введет морфин, и тогда он снова уплывет, а сейчас ему нужно, чтобы боль удерживала его бодрствующим.
Он пытается сосредоточиться на своих глазах. Они должны открыться. Они должны сфокусироваться. Тем не менее он видит лишь расплывчатые контуры, акварель мелких мазков.
– Хотите пить? – Это девушка в красном платье. Он помнит это платье со вчерашнего дня. Ее зовут Робин.
Он кивает, и она осторожно подносит к его губам соломинку. Он не пил воду много часов, может быть, много дней; ему больше не нужна вода, так как он вот-вот умрет, но он хочет попить из рук этой девушки, потому что она его дочь.
– Вы меня видите? – спрашивает она и ставит чашку обратно на поднос.
Он трясет головой и улыбается. Потом ему удается выговорить:
– Красное платье.
– Да! – с восторгом говорит она и оглядывается на других. – Да, на мне красное платье!
Силуэт отходит в сторону, и приближается другой: женщина, Лидия.
– Здравствуйте, Дэниэл, – говорит она. Ее голос звучит странно, как будто она поет. А потом он вспоминает, что она из Уэльса. Потом приближается еще один: мальчик, Дин. У него очень короткие волосы, словно шапочка на голове. Он тоже худой, все его дети очень худые. Он приближается менее уверенно. Дэниэл хочет подбодрить его, но ничего не может поделать. Вместо этого он улыбается.
– Доброе утро, – говорит мальчик.
Утро? Разве сейчас утро?
Дэниэл ощущает отлив. Море сна смыкается над его головой, и он становится похожим на тяжелый груз, стремящийся к ложу океана. Мальчик прикасается к его руке, и приходит внезапная, ужасная боль. Дэниэл удерживает ее в себе. Боль – это хорошо. Пока есть боль, он еще здесь. Он думает о том, что хочет сказать: он хочет сказать, что ему очень жаль, что он сожалеет о своей трусости, что он нашел в себе силы пригласить их только тогда, когда больше ничего не может им дать. Он хочет сказать им, что они прекрасны, все трое. Он хочет сказать, что гордится ими и что теперь он увидел, что сотворил. Он гадает, может ли существование этих трех чудесных людей каким-то образом возместить жизнь больного ребенка, которую он отнял в один из полусонных, рассеянных дней в раковой клинике Дьеппа. Он хочет сказать: «Вот мой брат, он ваш, берите его вместо меня. Он точно такой же, только лучше. Храните его, это мой подарок вам». Он хочет сказать, что его жизнь была горькой, но теперь, в эти последние моменты, он понимает, что она была хорошей. И еще он хочет сказать «до свидания». Он хочет сказать это каждому из них по очереди, взять каждое лицо в ладони, поцеловать его, посмотреть в глаза, а потом ясно и громко сказать: «До свидания». Но слов больше нет.
Пересохший рот больше не принадлежит ему. Он вяло свисает, словно кто-то кое-как приклеил его к лицу. Слов больше не будет. Не будет прощаний, взглядов в глаза и поцелуев. Будет только это. Зыбкая масса человечности, которая как будто приподнимает его над землей, когда он закрывает глаза. Комната начинает покачиваться. Он хватается рукой за простыню, чтобы удержаться. Комната снова накреняется. Он с усилием открывает глаза. Люди вокруг смотрят на него. Они говорят. Он не слышит, что они говорят. Но он ощущает их повсюду вокруг себя, как теплое объятие. Они все здесь. Теперь он может уйти.
Он слова слышит звук собственного дыхания. Это ужасный звук. Он хочет прекратить это, но последние моменты власти над собственным телом уже миновали. Теперь он заперт, и обратного пути нет. Он улыбается и позволяет забрать себя туда.
Позднее в тот же день
Дин
Томми сидел за белым пластиковым столиком перед пабом «Альянс». В одной руке он держал пинтовую кружку пива, в другой – мобильный телефон. Когда он увидел Дина, идущего к пабу, то поспешно завершил разговор и выключил телефон.
– Ну как, все в порядке? – Томми начал вставать, но потом передумал.
Дин пожал плечами и улыбнулся.
– Пожалуй, да, – сказал он. – Хочешь выпить?
– Нет. – Томми указал на полную кружку: – Я в полном ажуре.
Дин принес к столику кружку из бара и уселся напротив кузена. Он пришел прямо с поезда и был в одежде, которую носил уже два дня и одну ночь. Он чувствовал себя грязным и потным.
– Как оно прошло? – спросил Томми, глядя на него поверх кружки.
– Он умер, – сказал Дин.
– Ты шутишь? – Томми округлил глаза.
Дин снова пожал плечами:
– Нет. Скончался сегодня утром.
– Что, у тебя на глазах?
– Да. Он очнулся, когда мы пришли в субботу, разговаривал и все такое. Это было круто. Потом его подруга отвезла нас к нему на квартиру, и мы там переночевали. Вернулись сегодня утром, и было уже ясно, что он не жилец. Буквально через час после нашего приезда он испустил дух.
– Вот дерьмо, – пробормотал Томми.
– Ну да. – Дин вытянул ноги под столом и вздохнул.
– Ну, и как он выглядел?
Дин прищурился и пожевал верхнюю губу.
– Он был реально болен.
– Да нет, я о том, как он выглядел.
– Ну, он выглядел отвратительно, но там был его брат, а они близнецы, так что я, типа, видел, как он выглядел, когда был в норме.
– А на кого похож тот близнец?
– Немного на меня. Немного на Лидию. Немного на Робин… это другая сестра. И очень похож на ребенка…
– На твоего ребенка?
– Да, на моего ребенка. – Дин улыбнулся, а потом беззвучно рассмеялся каким-то своим мыслям.
– Что? – Томми вопросительно взглянул на него.
– Ничего, – с улыбкой ответил Дин. – Ничего особенного.
– И что теперь будет?
– Черт его знает. Будут похороны, вероятно, на следующей неделе. Я пойду. Потом не знаю. Думаю, останусь на связи с ними. С девушками, с его братом, даже его подруга оказалась вроде как славной женщиной… И я решил кое-что еще. Насчет моей дочери, Айседоры. Я хочу заняться ею. Может, буду иногда оставаться с ней, брать ее на прогулки. Потому что, знаешь ли, в один прекрасный день, когда я буду готов, я собираюсь стать ей настоящим отцом. Может, немного подучусь, получу работу, обзаведусь квартирой, а потом она переедет и будет жить со мной. Лидия говорит, что поможет, а другая сестра, Робин, просто без ума от мысли, что у нее есть маленькая племянница.
Томми одобрительно кивнул, продемонстрировав свои невысказанные соображения по этому вопросу.
– Вдруг появилось столько новых людей, причем хороших людей. Это…
Дину хотелось широко улыбнуться и воскликнуть: «Это потрясающе! Я обнаружил целый новый мир и стал частью этого мира! Это что-то вроде племени, и теперь у меня есть классные сестры и клевый французский дядюшка, как будто я вступил в какой-то эксклюзивный клуб и сразу стал VIP-членом!» Н