Чувствуя себя дурой, Шаллан вытащила из сумки несколько листов бумаги.
– Рисунки?
– Математические задачи.
Виким нахмурился, взял у нее бумаги и начал их просматривать, рассеянно почесывая щеку.
– Я же не ревнитель. Я не проведу свою жизнь взаперти, день за днем убеждая людей прислушаться ко Всемогущему, который подозрительно молчалив.
– Это не значит, что ты не можешь учиться. Я выписала их из книг отца, это уравнения для определения начала Великих бурь. Записи упростила, перевела их в глифы, чтобы ты смог прочитать. А вдруг ты угадаешь, когда опять наступит буря…
Он пролистал бумаги.
– Ты все это скопировала и перевела, даже рисунки. Шаллан, клянусь бурей! Сколько времени ты потратила?
Она пожала плечами. Недели, но времени у нее было более чем достаточно. Девочка проводила дни в садах, вечера – в своей комнате и лишь иногда навещала ревнителей, чтобы послушать их миролюбивые наставления о Всемогущем. Ей так нравилось чем-то заниматься.
– Это глупо, – пробормотал Виким, опуская бумаги. – Чего ты хочешь добиться? Я не могу поверить, что ты потратила впустую так много времени.
Шаллан повесила голову и, смаргивая слезы, поспешно выбралась из кареты. И не только из-за слов Викима, но и из-за собственных предательских эмоций. Она больше не могла их сдерживать.
Девочка бросилась прочь, надеясь, что кучера не заметят, как она вытирает глаза защищенной рукой. Села на валун и попыталась взять себя в руки, но не сумела и расплакалась по-настоящему. Она отвернулась, когда мимо прошла пара паршунов, выгуливавших хозяйских рубигончих. Частью празднества должны были стать и несколько охот.
– Рубигончая! – воскликнул кто-то позади нее.
Шаллан вздрогнула, прижала защищенную руку к груди и повернулась.
На ветке ближайшего дерева сидел человек в черном. Незнакомец шевельнулся, когда она его увидела, и шипы-листья вокруг него попрятались – по веткам прошла красно-оранжевая волна и исчезла. Это был тот самый посланник, который беседовал с отцом ранее.
– Я спрашиваю себя, – проговорил он, – находит ли хоть кто-то из вас это слово странным. Понятно, что значит «руби». Но что такое «гончая»?
– Почему это важно? – спросила Шаллан.
– Потому что это слово. Простое слово, внутри которого спрятан целый мир, точно нераскрывшийся бутон. – Он устремил на нее изучающий взгляд. – Я не ожидал обнаружить тебя здесь.
– Я… – Чутье подсказывало, что следует убраться подальше от странного человека. Но у него были новости о Хеларане – новости, которыми отец никогда с ней не поделится. – А где же вы рассчитывали меня обнаружить? На дуэльной арене?
Мужчина раскачался и спрыгнул с ветки на землю.
Шаллан отпрянула.
– Не стоит, – бросил он, присаживаясь на валун. – Не надо меня бояться. Я ужасно бестолков в вопросах причинения боли. По-моему, меня неправильно воспитывали.
– У вас есть новости от моего брата Хеларана?
Посланник кивнул:
– Он весьма решительный молодой человек.
– Где он?
– Занят вещами, которые считает очень важными. Я его за это порицаю, ибо ничто не пугает меня в большей степени, чем человек, который пытается делать то, что он полагает важным. В мире мало что когда-либо шло не так – по крайней мере, если говорить о вещах достаточно масштабных – только из-за того, что кто-то решил вести себя легкомысленно.
– Но ведь с ним все в порядке?
– В той или иной степени. Сообщение, которое я передал твоему отцу, заключалось в том, что у Хеларана есть поблизости глаза и он наблюдает.
Неудивительно, что отец так рассердился.
– Где мой брат? – спросила Шаллан, робко шагнув вперед. – Он велел вам поговорить со мной?
– Прости, дитя. – Его лицо смягчилось. – Хеларан просил передать только краткое сообщение отцу, да и то лишь узнав, что я буду проезжать через эти края.
– Ох! Я решила, что он вас сюда послал. Ну, что вы приехали главным образом из-за нас.
– В общем-то, так и вышло. Скажи-ка, детка, с тобой разговаривают спрены?
Огни гаснут, в них больше нет жизни.
Искаженные символы не для человеческих глаз.
Душа ее матери в ящике.
– Я… – выдавила она. – Нет. С чего вдруг спренам со мной разговаривать?
– Никаких голосов? – спросил мужчина, подавшись вперед. – Сферы не темнеют, когда ты рядом?
– Простите, но я должна вернуться к отцу. Он будет меня искать.
– Твой отец медленно уничтожает вашу семью. В этом смысле Хеларан был прав. Во всех остальных – ошибся.
– Например?
– Погляди. – Мужчина кивком указал на карету. С того места, где стояла Шаллан, как раз можно было заглянуть в окно отцовского экипажа. Она прищурилась.
Внутри Виким подался вперед, в руке у него был карандаш, взятый из сумки, забытой девочкой на сиденье. Брат решал одну из математических задач, которые она оставила.
И улыбался.
Тепло. Шаллан ощутила тепло, яркий свет, так похожий на радость, которую она знавала раньше. Давным-давно. Прежде чем все пошло наперекосяк. До того, что случилось с матерью.
Посланник прошептал:
– Два слепца ждали у края эпохи, размышляя о красоте. Они сидели на самом высоком утесе мира, обозревая землю и ничего не видя.
– Что? – Шаллан перевела взгляд на посланника.
Он продолжил:
– «Можно ли отнять у человека красоту?» – спросил первый у второго.
«У меня ее отняли, – ответил второй, – ибо я ее не помню». Этот человек ослеп из-за несчастного случая в детстве. «Я молюсь Всевышнему каждую ночь, чтобы он вернул мне зрение и я смог вновь отыскать красоту».
«Выходит, красота – это то, что нужно видеть?» – спросил первый.
«Разумеется. Такова ее суть. Как можно оценить шедевр, не видя его?»
«Я могу слушать музыку», – возразил первый.
«Очень хорошо, можно слышать некие разновидности красоты, но нельзя познать красоту целиком, не имея зрения».
«Скульптура, – ответил на это первый. – Разве я не могу ощупать ее изгибы и выступы, порожденные прикосновением долота, которое обратило обычный камень в чудо?»
«Думаю, – сказал второй, – ты способен познать красоту скульптуры».
«А как быть с красотой еды? Разве умелый повар не создает шедевры, чтобы усладить чей-то вкус?»
«Думаю, – согласился второй, – ты можешь познать красоту поварского искусства».
«А как быть с красотой женщины? – спросил первый. – Разве я не могу познать эту красоту в мягкости ее ласки, доброте ее голоса, остроте ее ума, когда она читает мне философский трактат? Разве не могу я познать эту красоту? Разве мне не доступно большинство видов красоты, хоть у меня и нет глаз?»
«Ну ладно, но если ты потеряешь уши, если у тебя отнимут слух? Вырвут язык, закроют рот, лишат обоняния? Что, если твоя кожа обгорит так, что ты утратишь возможность осязать? Что, если тебе останется лишь боль? Тогда ты не познаешь красоту. Значит, ее все же можно отнять у человека».
Посланник замолчал и уставился на Шаллан, склонив голову набок.
– Что? – спросила она.
– Что думаешь ты? Можно ли отнять у человека красоту? Если он не сможет осязать, чувствовать вкус и запах, слышать, видеть… если ему останется только боль? Будет ли это означать, что человека лишили красоты?
– Я… – Какое это вообще имело отношение к ней? – Боль изменяется время от времени?
– Предположим, что да.
– Тогда красотой будут те моменты, когда боль слабеет. Зачем вы рассказали мне эту историю?
Посланник улыбнулся:
– Шаллан, быть человеком означает искать красоту. Не отчаиваться, не прекращать охоту из-за того, что на пути колючие заросли. Скажи мне, какова самая красивая вещь, которую ты можешь себе вообразить?
– Отец, наверное, беспокоится, что меня нет…
– Окажи мне услугу, – перебил посланник. – А я скажу, где твой брат.
– Тогда – восхитительная картина. Это и есть самая красивая вещь.
– Обман. Мне нужна правда. Что это, дитя? Что для тебя красота?
– Я… – Что она могла сказать? – Моя мать жива, – прошептала Шаллан против собственной воли, и их взгляды встретились.
– И?
– И мы в садах, – продолжила девочка. – Мама беседует с отцом, и тот смеется. Смеется и обнимает ее. Мы все там, включая Хеларана. Он никуда не уезжал. Люди, с которыми моя мать была знакома… Дредер… он так и не пришел в наш дом. Мать любит меня. Она обучает меня философии и рисованию.
– Хорошо, – похвалил посланник. – Но ты способна на большее. Как выглядит то место? Как оно ощущается?
– Там весна, – выпалила Шаллан, начиная раздражаться. – И моховые лозы покрыты ярко-красными цветами. Они пахнут сладко, и воздух сырой из-за случившейся утром Великой бури. Мать шепчет, но шепот ее мелодичен, а смех отца разбудил эхо, и оно гуляет по саду, мы все словно купаемся в нем.
Хеларан учит Йушу сражаться на мечах, они затеяли неподалеку тренировочный бой. Виким смеется – Хеларан получил удар по ноге. Виким готовится стать ревнителем, как того хотела мать. Я их всех рисую, уголь царапает бумагу. Мне тепло, хотя воздух слегка прохладный. Рядом со мной чашка с дымящимся сидром, и я чувствую во рту сладость от глотка, который только что сделала. Это красиво, потому что могло случиться. Должно было случиться. Я…
Девочка сморгнула слезы. Она это увидела. Буреотец, она это увидела! Шаллан услышала голос матери, увидела, как Йушу отдает Балату сферы, потому что проиграл в поединке, но делает это со смехом, не тревожась из-за проигрыша. Она ощутила воздух, полный сладостных ароматов, услышала, как поют в кустах певунчики. На миг все сделалось настоящим.
Перед ней поднимались струйки буресвета. Посланник вытащил горсть сфер и протянул их девочке, не отрывая от нее взгляда. Между ними курился буресвет, точно пар. Шаллан вскинула руку – и образ идеальной жизни укутал ее, будто стеганое одеяло.
«Нет».
Она отпрянула. Туманный свет погас.
– Ясно, – негромко сказал посланник. – Ты еще не поняла природу обманов. Я когда-то столкнулся с той же проблемой. Здешние осколки очень строги. Тебе придется увидеть правду, прежде чем ты сможешь выйти за ее пределы. В точности как человеку нужно узнать закон, прежде чем нарушить его.