– Я собираюсь произнести речь.
Она повернулась к Венли спиной и вновь поднялась по ступенькам, чтобы обратиться к народу.
Часть четвертаяСближение
59Флит Скороход
Я адресую это письмо моему «старому другу», ибо не имею понятия, каким именем ты сейчас пользуешься.
Каладин никогда раньше не бывал в тюрьме.
В клетке – да. В яме. В загоне. В комнате под охраной. Но в настоящей тюрьме – ни разу.
Возможно, потому, что в тюрьме было слишком удобно. У него имелись два одеяла, подушка и ночной горшок, который регулярно меняли. Кормили его куда лучше, чем в бытность рабом. Каменный выступ не был самой удобной постелью, но с одеялами молодой человек устроился не так уж плохо. В камере не было окон, но, по крайней мере, это неплохое убежище от бури.
Да, в целом комната была довольно славная. Но Каладин ее ненавидел.
В прошлом ему приходилось сидеть в тесных помещениях лишь во время Великих бурь. Теперь, проводя здесь час за часом, не имея возможности чем-то заняться, кроме как лежать и думать… Он обнаружил, что не может успокоиться, все время потеет, тоскует по открытому пространству. Тоскует по ветру. Одиночество его не беспокоило. А вот стены – другое дело. Казалось, они вытягивали из него силы.
На третий день своего заключения он услышал какой-то шум в коридоре, чуть дальше от его камеры. Он встал, не обращая внимания на Сил, которая сидела на невидимой скамейке на стене. Что это за крики? Их эхо доносилось из главного коридора.
Маленькая каморка Каладина была отделена от других. С того момента как его здесь заперли, он видел только стражников и слуг. На стенах светились сферы, было довольно светло. Сферы в камере, предназначенной для преступников? Может, они должны еще и искушать заключенных? Видит око, да зуб неймет?
Каладин прижался к холодным прутьям решетки, прислушиваясь к неразборчивым воплям. Он испугался, что это Четвертый мост явился вызволять своего капитана. Убереги их Буреотец от такой глупости.
Юноша уставился на одну из сфер в креплениях на стене.
– Что? – спросила Сил.
– Может, я смогу дотянуться, чтобы вытянуть из нее свет. Я лишь немного дальше, чем были паршенди, когда я вдохнул свет из их самосветов.
– И что потом? – тоненьким голоском уточнила Сил.
Хороший вопрос.
– Ты бы помогла мне вырваться на свободу, если бы я захотел?
– А ты хочешь?
– Точно не знаю. – Каладин повернулся и прислонился к прутьям. – Возможно, мне придется. Но побег из тюрьмы – дело противозаконное.
Она вздернула подбородок:
– Я не какой-нибудь высший спрен. Законы не имеют значения; только то, что правильно, имеет значение.
– В этом мы сходимся.
– Но ты пришел сюда добровольно, – напомнила Сил. – С чего тебе бежать?
– Я против того, чтобы меня казнили.
– Они и не собираются, – возразила Сил. – Ты слышал Далинара.
– Да чтоб он сдох, твой Далинар! Он это допустил.
– Князь пытался…
– Он это позволил! – рявкнул Каладин и, повернувшись, с силой ударил руками по решетке. Еще одна шквальная клетка! Вернулся прямиком туда, откуда начал! – Он такой же, как все!
Сил подлетела к нему и замерла между прутьями, уперев руки в бока.
– Ну-ка повтори.
– Он… – Каладин отвернулся. Лгать ей было нелегко. – Ну ладно, хорошо. Он не такой. Но король – такой. Сил, признай это. Элокар – ужасный король. Сначала он восхвалял меня за то, что я пытался его защищать. Теперь же, не моргнув глазом, готов меня казнить. Как ребенок.
– Каладин, ты меня пугаешь.
– Правда? Сил, ты просила доверять тебе. Когда я спрыгнул на арену, ты твердила, на этот раз все будет по-другому. И что же вышло по-другому?
Она отвернулась, внезапно став очень маленькой.
– Даже Далинар признал, что король совершил большую ошибку, позволив Садеасу увернуться от вызова на дуэль, – напомнил Каладин. – Моаш и его друзья правы. Королевству лучше будет без Элокара.
Сил упала на пол, не поднимая головы.
Каладин побрел обратно к скамье, но был слишком взвинчен, чтобы сидеть. Он принялся ходить из угла в угол. Как вообще человеку жить в такой комнатушке, не имея возможности глотнуть свежего воздуха? Кэл не позволит им и дальше держать себя здесь.
«Далинар, тебе лучше сдержать слово. Вытащи меня отсюда. Побыстрее».
Переполох, чем бы он ни был вызван, утих. Каладин спросил о случившемся служанку, которая принесла миску с едой и протолкнула ее в отверстие в нижней части решетки. Она не ответила и сбежала, как кремлец, почуявший бурю.
Кэл вздохнул, взял чашку – с вареными овощами, политыми соленым черным соусом, – и шлепнулся обратно на скамью. Ему давали пищу, которую можно есть руками. Вилки и ножи не полагались – мало ли что.
– А ты недурно устроился, мостовичок, – раздался голос Шута. – Я несколько раз думал о том, не переехать ли сюда самому. Арендная плата, конечно, маленькая, но вот входная – непомерно высока.
Каладин вскочил. Шут сидел на скамье у дальней стены – за пределами клетки, под сферами – и настраивал лежавший на коленях странный музыкальный инструмент из полированного дерева с туго натянутыми струнами. Секунду назад его там не было. Вот же буря!.. А была ли скамья?!
– Как ты вошел? – спросил Каладин.
– Ну, знаешь, есть такие штуки – называются «двери»…
– Стражники тебя пропустили?
– В строгом смысле слова? – уточнил Шут, щипнув струну, потом наклонился, прислушиваясь, и щипнул еще одну. – Да.
Каладин снова опустился на скамью. Шут был в обычной черной форме, перевязь с тонким серебряным мечом он снял и положил рядом. Дальше лежал бесформенный коричневый мешок. Посетитель сидел нога на ногу, подавшись вперед, и настраивал инструмент. Он промурлыкал себе под нос какую-то мелодию, кивнул и произнес:
– Абсолютный слух делает все это куда более легким, чем бывало раньше…
Каладин сидел и ждал. Шут прислонился к стене. Воцарилась тишина.
– И что? – спросил Каладин.
– И ничего, благодарю покорно.
– Собираешься мне сыграть?
– Нет. Ты этого не оценишь.
– Тогда зачем ты здесь?
– Нравится навещать людей в тюрьме. Я могу говорить им что угодно, а они не способны мне помешать. – Он посмотрел на Каладина и с улыбкой положил руки на инструмент. – Я пришел за историей.
– Какой историей?
– Той, которую ты мне поведаешь.
– Вот еще! – фыркнул Каладин и улегся на скамью. – Сегодня у меня нет настроения для твоих игр.
Шут извлек из своего инструмента мелодичный звук.
– Все регулярно так утверждают – и, перво-наперво, подобная отговорка звучит избито. Мне остается лишь удивляться. Разве у кого-нибудь когда-нибудь бывает подходящее настроение для моих игр? И если такое случится, не испортит ли это саму игру как таковую?
Каладин вздохнул, а Шут продолжил бренчать.
– Если я тебе подыграю, – поинтересовался Каладин, – ты в конце концов уберешься?
– Я уйду, как только история закончится.
– Отлично. Человек попал в тюрьму. Ему там жутко не понравилось. Конец.
– А-а… – протянул Шут. – Значит, это история про ребенка.
– Нет, она про… – Каладин осекся.
«Про меня».
– Возможно, она для ребенка, – предположил Шут. – Давай я тебе расскажу одну, чтобы задать нужный тон. Как-то крольчонок и цыпленок резвились в траве ясным солнечным днем.
– Цыпленок… детеныш курицы? – уточнил Каладин. – И кто еще?
– А, я на миг забылся, – повинился Шут. – Прости. Давай я все переделаю, чтобы тебе стало понятнее. Кусок влажной слизи и отвратительный краб с семнадцатью ногами ползли вместе по камням в невыносимо дождливый день. Так лучше?
– Ну допустим. История закончилась?
– Она еще не началась.
Шут резко ударил по струнам и начал играть с яростной решимостью. Резонирующее, энергичное повторение. Одна четкая нота, потом семь нот подряд, словно бешеные.
Ритм проник в Каладина. Да от него вся комната будто затряслась.
– Что ты видишь? – требовательно спросил Шут.
– Я…
– Глаза закрой, придурок!
Кэл повиновался. «Глупость какая-то».
– Что ты видишь? – повторил вопрос Шут.
Он явно издевался над Каладином. Все знали, что этот человек горазд на такое. Предположительно он раньше был учителем Сигзила. Разве Каладин не заслужил поблажку, вызволив его ученика?
В музыке не было ничего смешного. Только мощь. Шут добавил вторую мелодию, дополняющую первую. Как ему это удавалось?! Как мог один человек с одним инструментом создавать так много музыки?
Каладин увидел… мысленным взором…
Гонка.
– Это песня о человеке, который бежал, – выдохнул Кэл.
– В самый жаркий час ярчайшего дня человек начал бег от восточных морей, – нараспев проговорил Шут, безупречно попадая в такт мелодии, которую играл. – А куда он бежал и зачем он бежал – ты ответ на вопросы мне дай поскорей.
– Он бежал от бури, – негромко произнес Каладин.
– Бегуна называли Флит Скороход, имя это ты в песнях, в преданьях слыхал. Не родился соперник ему средь людей, ног сильней и быстрей мир тогдашний не знал. Давным-давно – но я там был! – он Чану Вестницу обогнал. В той гонке Флит Скороход победил, но час пораженья настал.
Ибо Флит-храбрец, Флит-быстроног прокричал на весь мир, ничуть не таясь: «Обгоню ветра, бурю превозмогу!» Речи дерзкие вел, к цели стремясь. Никому не дано ветра обогнать, но бесстрашный Флит настроен бежать. И вот отправился Флит на восток, где на берегу ждал условный флажок.
А ветер крепчал, и гневался гром. Что за смертный готов вот-вот побежать? Только глупцы перечат богу штормов, людям нельзя ему досаждать.
Как умудрялся Шут играть такое всего лишь двумя руками? Несомненно, ему помогала еще одна рука. Не стоит ли Каладину взглянуть?
Мысленным взором он видел гонку. Босоного