– Прошу тебя, – проговорила Шаллан. – Мне нужно как-то отвлечься от… этого. Расскажи.
Он содрогнулся, но кивнул. Голоса. Голоса должны помочь.
– Все началось, когда Амарам меня предал, – начал Каладин настолько тихо, что, лишь прижавшись к нему, Шаллан могла слышать. – Он сделал меня рабом, потому что я знал правду – знал о том, что он убил моих людей из-за страстного желания заполучить осколочный клинок. Меч значил для него больше собственных солдат, больше чести…
Он поведал о том времени, когда был рабом, о своих попытках сбежать. О тех, кто погиб, поверив в него. История, которую Кэл никогда не рассказывал, текла из него неудержимым потоком. А кому он мог ее выложить? Четвертый мост бо́льшую часть этих событий прожил вместе с ним.
Юноша поведал ей про фургон и про Твлаква – она охнула, услышав это имя. Явно знала работорговца. Он рассказал об оцепенении, о… пустоте. О мыслях о самоубийстве и о том, как на это не хватило сил.
А потом пришел черед Четвертого моста. Он умолчал про Сил. Это теперь было слишком больно. Взамен описал вылазки с мостом, ужасы и смерти.
Их омывал дождь, который то и дело задувало внутрь, и он мог поклясться, что слышит далекие песнопения. Какие-то странные спрены проносились мимо их убежища – красные и фиолетовые, похожие на молнии. Может, их и видела Сил?
Шаллан слушала. Он думал, что веденка станет задавать вопросы, но та молчала. Не уточняла детали, не болтала. Девушка, похоже, очень даже умела вести себя тихо.
Удивительное дело, Кэл дошел до самого конца. До последней вылазки с мостом. До спасения Далинара. Хотелось все это извергнуть из себя. Он рассказал о встрече с осколочником-паршенди, о том, как оскорбил Адолина, как в одиночку удерживал подступы к мосту…
А когда закончил, они позволили тишине окутать себя и молча делили тепло. Вместе смотрели, как, подсвеченная молниями, течет вода там, где до нее нельзя было дотянуться.
– Я убила своего отца, – прошептала Шаллан.
Каладин взглянул на нее. Вспышка света озарила ее глаза – она смотрела снизу вверх, положив голову ему на грудь, и капли воды дрожали на ее ресницах. Его руки обнимали ее за талию, она обнимала его – после Тары он еще ни разу не был так близок с женщиной.
– Мой отец был жестоким, злым человеком, – продолжила Шаллан. – Убийцей. Я любила его. И я задушила его – а он лежал на полу, смотрел на меня и не мог пошевелиться. Я убила собственного отца…
Он не стал подталкивать ее, хотя желал узнать. Ему это было нужно.
К счастью, девушка не замолчала и рассказала о своей юности и об ужасах, которые познала. Каладин считал свою жизнь кошмарной, но была одна вещь, которой он обладал и которую, наверное, недостаточно ценил: любящие родители. Рошон притащил в Под саму Преисподнюю, но, по крайней мере, рядом с Каладином всегда были мать и отец, готовые его поддержать.
Что бы он делал, если бы его отец оказался таким же полным жестокости и злости человеком, какого описывала Шаллан? Если бы мать умерла у него на глазах? Что бы он делал, если бы вынужден был сам нести свет в родной дом, а не питаться светом, который дарил ему Тьен?
Юноша слушал, изумленный. Буря? Почему эта женщина не сломалась, не сломалась по-настоящему? Она говорила о себе так, но на самом деле походила на копье со сколом на наконечнике – копье, которое по-прежнему оставалось острым. Он предпочитал такие, с парой щербин на лезвии, с потертым древком. Острие, которое побывало в битве, попросту… лучше нового. Ты знаешь, что кто-то с этим копьем боролся за свою жизнь и оно осталось надежным, не сломалось. Отметины вроде этих были знаками силы.
Но когда она гневно упомянула о смерти своего брата Хеларана, Кэл похолодел.
Хеларана убили в Алеткаре. Он погиб от рук Амарама.
«Клянусь бурей… это ведь я его убил, верно? – подумал Каладин. – Убил ее любимого брата». Он ей об этом рассказал?
Нет. Нет, он не говорил о том, что убил осколочника, – лишь о том, что Амарам перебил людей Каладина, чтобы никто не узнал, как он жаждет заполучить это оружие. Он привык излагать события, не упоминая о том, что убил осколочника. Первые же месяцы в рабстве приучили его к тому, что болтать о таких вещах опасно. Он даже не осознавал, что и здесь последовал той же привычке.
Поняла ли Шаллан, что Каладин, а не Амарам был тем, кто на самом деле убил осколочника? Похоже, она не связала одно с другим. Девушка продолжала говорить, повествуя о ночи – также во время бури, – когда отравила, а затем убила своего отца.
Всемогущий, эта женщина сильней, чем он когда-либо был.
– И вот, – продолжила Шаллан, снова прижимая голову к его груди, – мы решили, что я разыщу Ясну. У нее… понимаешь, у нее ведь был духозаклинатель.
– Вы хотели узнать, не сможет ли она починить ваш?
– Это было бы слишком разумно. – Кэл не видел, как она нахмурилась, сердитая сама на себя, но как-то это услышал. – Мой план – глупый и наивный – состоял в том, чтобы поменять местами ее и мой духозаклинатели, и работающий привезти домой, и так добыть денег для семьи.
– До этого вы никогда не покидали семейные владения?
– Верно.
– И вы отправились… ограбить одну из самых мудрых женщин во всем мире?
– Э-э… да. Помнишь, я говорила про глупый и наивный план? Как бы там ни было, Ясна все узнала. К счастью, я ее заинтриговала, и она согласилась взять меня в ученицы. Брак с Адолином был ее идеей – способом защитить мою семью, пока я учусь.
– Хм. – Снаружи сверкнула молния. Ветер как будто сделался еще сильней, если такое вообще было возможно, и Каладину пришлось повысить голос, хотя Шаллан находилась вплотную к нему. – Очень щедро для женщины, которую вы чуть не обокрали.
– Полагаю, она увидела во мне что-то, и…
Тишина.
Каладин моргнул. Шаллан исчезла. На миг он запаниковал и начал шарить руками в поисках, а потом осознал, что нога не болит и дурнота от потери крови, шока и переохлаждения тоже прошла.
«А! – подумал он. – Опять».
Он перевел дух, встал и вышел из тьмы на край ниши. Поток внизу замер, словно застыл, и Каладин мог выпрямиться в полный рост у входа в альков, который Шаллан на самом деле сделала слишком низким, чтобы в нем можно было встать.
Он выглянул наружу и встретил чужой взгляд. Лицо – огромное, как сама вечность.
– Буреотец, – выдохнул Кэл. Некоторые называли его Йезерезе, Вестник. Однако это не сочеталось с тем, что Каладин слышал о любом из Вестников. Возможно, Буреотец был спреном? Богом? Он как будто был безразмерным, но Каладин его видел, различал лицо в безграничной протяженности.
Ветра стихли. Юноша слышал, как бьется его собственное сердце.
Дитя Чести. На этот раз лицо заговорило. В прошлый раз, посреди бури, оно молчало – хотя откровенничало во снах.
Каладин бросил взгляд в сторону, снова проверяя, не появилась ли Шаллан, но она отсутствовала. Девушка не часть этого видения, какова бы ни была его природа.
– Она одна из них, верно? – спросил Каладин. – Одна из Сияющих рыцарей или, по крайней мере, связыватель потоков. Вот что случилось во время сражения с ущельным демоном, и вот как она выжила при падении. Дело не во мне. Дело в ней.
Буреотец загрохотал.
– Сил, – продолжил Каладин, опять посмотрев в лицо существу. Плато перед ним исчезли, теперь они с лицом были наедине. Он должен узнать. Это причиняло ему боль, но он должен был. – Что я натворил?
Ты ее убил! От этого голоса все тряслось. Как будто… как будто сотрясание плато и его собственного тела и были звуками, из которых складывались слова.
– Нет, – прошептал Каладин. – Нет!
Все повторилось, зло проговорил Буреотец. Проявление человеческого чувства, которое Каладин узнал. Людям нельзя доверять, дитя Танаваста. Ты забрал ее у меня. Мою любимицу.
Лицо как будто начало удаляться, тускнеть.
– Прошу тебя! – закричал Каладин. – Как я могу все исправить? Что я должен сделать?
Это нельзя исправить. Она сломлена. Ты такой же, как те, что были раньше, – они убили очень многих, кого я люблю. Прощай, сын Чести. Больше тебе не летать с моими ветрами.
– Нет, я…
Буря вернулась. Каладин без сил рухнул на пол ниши, задохнувшись от внезапного возвращения боли и холода.
– Дыхание Келека! – воскликнула Шаллан. – Что это было?!
– Вы видели лицо?
– Да. Такое огромное… Я разглядела в нем звезды, множество звезд, бесконечность…
– Это Буреотец, – устало произнес Каладин. Он нащупал под собой что-то, и оказалось, что оно светится. Сфера – та, которую чуть раньше уронила Шаллан. Она потускнела, но теперь снова была заряженной.
– Это удивительно, – прошептала веденка. – Я должна это нарисовать.
– Желаю удачи, – буркнул Каладин, – в этом дожде.
Словно чтобы подчеркнуть его слова, их захлестнула еще одна волна. В ущельях образовывались водовороты, и время от времени волны дотягивались до них, заливая нишу на несколько дюймов, но на этот раз течение не грозило утащить их прочь.
– Бедные мои рисунки. – Шаллан прижимала сумку к груди защищенной рукой, а свободной продолжая держаться за него – ведь больше не за кого. – Сумка водонепроницаемая, но… я сомневаюсь, что она еще и буренепроницаемая.
Каладин хмыкнул и уставился на текущую воду. В ней таился какой-то чарующий узор, в котором проступали сломанные растения и листья. Трупов больше не было. Перед ними вода высоко вздымалась, словно огибая что-то большое внизу. Туша ущельного демона, понял Каладин, все еще лежала внизу, застряв в узком проходе. Даже паводок не смог поднять такую тяжесть.
Они замолчали. С появлением света желание выговориться иссякло, и он, хоть и поразмыслил над тем, как бы задать ей прямой вопрос о ее истинной сущности, в которой все больше убеждался, не стал ничего спрашивать. Когда они освободятся, найдется подходящий момент.
Пока что Каладин хотел подумать – хотя по-прежнему был рад ее присутствию. И осознавал его во всех смыслах, поскольку она прижималась к нему в мокром изодранном платье.