– Я об этом не думала, – призналась Адротагия.
Когда Таравангиан достигал пределов отупения, ему не разрешали выходить из комнаты. Он проводил там дни за днями, пуская слюни в углу. Если же он глупел не так сильно, то мог выйти наружу под чьим-то наблюдением. Тогда король по ночам оплакивал свои поступки, зная, что совершенные зверства были необходимы, но не понимая причин.
Будучи тупым, Таравангиан не мог принимать политически важные решения. Интересное дело – он сам решил подвергнуть себя тем же ограничениям и в те дни, когда делался слишком умным. Король постановил так после дня гениальности, когда ему в голову пришло исправить все проблемы Харбранта с помощью серии очень рациональных указов – включая, например, требование для всех жителей пройти разработанную им проверку интеллектуальных способностей, до того как им позволят размножаться.
Такой блестяще умный с одной стороны. Такой глупый – с другой. «Ты так пошутила, Ночехранительница? – спросил он сам себя. – Преподала мне урок? Или тебе плевать на уроки и ты просто развлекаешься?»
Таравангиан опять сосредоточился на книге, на Диаграмме. Великом плане, который составил в тот единственный день, когда достиг непревзойденной гениальности. В тот раз он тоже провел много часов, уставившись в стену. Он на ней писал. Все время бормотал, делая выводы, до которых еще ни один человек не додумался. Писал на стенах, на полу, даже на той части потолка, куда сумел дотянуться. Бо́льшая часть написанного была на несуществующем языке, который он сам придумал, потому что ни один из известных алфавитов не мог с достаточной точностью передать его идеи. К счастью, он сообразил вырезать ключ на столешнице прикроватного столика, иначе его шедевр никто не смог бы расшифровать.
Впрочем, даже с ключом все оказалось очень трудно. Он пролистал несколько страниц, представлявших собой точные копии того, что было в его комнате. Адротагия и ее ученые сделали пометки тут и там, предлагая теории относительно того, что могли значить те или иные фразы и списки. Они писали, используя женский алфавит, который Таравангиан изучил много лет назад.
Заметка Адротагии на одной из страниц гласила, что это, по всей видимости, набросок напольной мозаики в одном из веденских дворцов. Он помедлил, разглядывая страницу. Та могла иметь отношение к тому, что предстояло сделать сегодня. К несчастью, король нынче был недостаточно умен, чтобы извлечь пользу из книги или ее секретов. Оставалось лишь поверить, что более умный Таравангиан верно истолковал то, что досталось ему от еще более умного – гениального! – Таравангиана.
Король закрыл книгу и отложил ложку:
– Давайте приступим.
Он встал и покинул каюту в сопровождении Мралла и Адротагии. Вышел на солнечный свет, и перед ним открылся вид на дымящийся прибрежный город, часть которого представляла собой громадные террасы, похожие на тарелки или выросты сланцекорника. Руины города покрывали их, чуть ли не проливаясь через край. Когда-то все это выглядело чудесно. Теперь почернело, и здания – даже дворец – были уничтожены.
Веденар, один из величайших городов мира, представлял собой всего лишь кучу мусора и пепла.
Таравангиан медлил, стоя у планширя. Прошлой ночью, когда его корабль вошел в гавань, город был испещрен красными светящимися точками горящих зданий. Они казались живыми. Более живыми, чем это. Ветер дул с океана, толкая его в спину. Дым несло в сторону материка, прочь от корабля, так что запаха король почти не чувствовал. Целый город сгорел на расстоянии вытянутой руки, и все равно ветер унес вонь прочь, не оставив и следа.
Вскоре придет Плач. Возможно, он отчасти смоет следы разрушений.
– Идем, Варго, – позвала Адротагия. – Они ждут.
Он кивнул и вместе с ней спустился в гребную шлюпку, которая должна была переправить их на берег. Когда-то в этом городе существовали великолепные причалы. Их не осталось. Одна фракция уничтожила их, чтобы отпугнуть другие.
– Потрясающе, – пробурчал Мралл, устраиваясь на скамье рядом с королем.
– Я думал, ты сказал, что больше не испытываешь удовольствия от этого, – заметил Таравангиан, и желудок его скрутило, когда он увидел одну из груд на окраине города. Трупы.
– Я не доволен, – пояснил Мралл, – я потрясен. Вы понимаете, что Война Восьмидесяти между Эмулом и Тукаром продлилась шесть лет, но и близко не привела к таким опустошительным результатам? Йа-Кевед сожрал себя за несколько месяцев!
– Духозаклинатели, – прошептала Адротагия.
Дело было не только в этом. Даже в своем болезненно нормальном состоянии Таравангиан все понимал. Да, с духозаклинателями, которые давали еду и воду, армии могли передвигаться быстро – ни телеги, ни линии снабжения их не замедляли, – и для начала резни требовалось очень мало времени. Но у Эмула и Тукара тоже были духозаклинатели.
Матросы гребли к берегу.
– Плюс кое-что еще, – добавил Мралл. – Каждый великий князь попытался захватить столицу. Они столкнулись. Это было почти как войны каких-нибудь северных дикарей, которые назначают время и место, чтобы потрясти копьями и обменяться угрозами. Только вот здесь все закончилось опустошением королевства.
– Мралл, будем надеяться, что ты преувеличиваешь, – пробормотал Таравангиан. – Нам понадобятся люди, населяющие это королевство. – Он отвернулся и подавил вспышку эмоций при виде тел на камнях у берега – эти люди умерли от того, что их сбросили в океан с ближайших утесов. Скалы обычно загораживали причалы от Великих бурь. Во время войны их использовали для убийства, когда одно войско оттеснило другое к самому краю.
Адротагия увидела его слезы и, хотя промолчала, неодобрительно поджала губы. Ей не нравилось, что он становился эмоциональным, когда глупел. И все-таки король знал совершенно точно, что его пожилая подруга каждое утро сжигает охранный глиф – молитву в память о своем усопшем супруге. На удивление благочестивое поведение для таких богохульников, как они.
– Какие новости из дома? – спросил Таравангиан, чтобы отвлечь внимание от слез, которые смахнул.
– Дова сообщает, что предсмертные речи звучат все более редко. Вчера не было ни одной, а позавчера – только две.
– Выходит, Милач движется, – заключил Таравангиан. – Теперь в этом нет никаких сомнений. Что-то на западе привлекло внимание этой твари. – Почему сейчас? Удалось ли Таравангиану приостановить убийства? Он желал этого всей душой, но если они могли обнаружить еще хоть один проблеск будущего, один факт, который мог бы спасти сотни тысяч, разве не стоило ради этого пожертвовать несколькими сегодня?
– Передай Дове, чтобы продолжала, – приказал король. Он не ожидал, что их заговору будет верно служить не кто-нибудь, а жрица. Диаграмма и ее приверженцы не знали никаких границ. Дова сама открыла, чем они занимаются. Ее можно сделать своей соратницей или убить.
– Будет исполнено, – отозвалась Адротагия.
Гребцы подогнали лодку к пологим скалам на краю гавани и спустились за борт. Они его слуги и части Диаграммы. Он им доверял, потому что должен был хоть кому-то доверять.
– Ты занималась тем вопросом, о котором я спрашивал?
– Ответить на него нелегко, – призналась Адротагия. – Человеческий интеллект невозможно измерить в точности; даже твои проверки дают нам лишь приблизительный результат. Скорость ответа на вопросы и то, как именно ты отвечаешь… что ж, это позволяет нам вынести некое суждение, однако оно грубое.
Матросы затащили лодку на каменный берег при помощи веревок. Дерево жутко скрежетало по камню. По крайней мере, скрежет заглушил раздававшиеся неподалеку стоны.
Адротагия достала из кармана лист бумаги и развернула его. На листе был график из точек, образовывавших выпуклую фигуру: невысокий хвост слева превращался в расположенную в центре вершину, справа от которой располагался похожий изгиб.
– Я взяла результаты твоих проверок за последние пятьсот дней и обозначила каждый числом от нуля до десяти, – докладывала Адротагия. – Цифровое выражение того, насколько умным ты был в соответствующий день, хотя, как я уже сказала, оно неточное.
– Этот отрезок в середине? – спросил Таравангиан, ткнув пальцем.
– Обозначает средний уровень твоего интеллекта, – пояснила Адротагия. – Как ты сам видишь, бо́льшую часть времени значения колеблются в этом пределе. Дни чистейшего интеллекта и дни полнейшей глупости редки. Мне пришлось экстраполировать имеющиеся данные, но, думаю, график в каком-то смысле правильный.
Таравангиан кивнул и позволил одному из матросов помочь себе выбраться из лодки. Он знал, что больше дней проводит оставаясь обычным, чем каким-то еще. Король просил ее, однако, рассчитать, когда можно ожидать наступления дня гения, похожего на тот, когда он создал Диаграмму. Прошло уже много лет с того дня запредельного мастерства.
Ученая дама выбралась из лодки, за ней последовал Мралл. Она подошла к королю со своим листком.
– Выходит, здесь я был наиболее умным, – сказал Таравангиан, указывая на последнюю точку на графике. Она была далеко справа и очень близко к нижней части. Выражение высокого интеллекта и незначительной вероятности события. – Это и был тот день – день совершенства.
– Нет, – возразила Адротагия.
– Что?
– В тот раз ты был умнее всего за последние пятьсот дней, – объяснила Адротагия. – Эта точка обозначает день, когда ты закончил самые сложные задачи, которые составил сам для себя, и придумал новые, чтобы использовать их в будущих проверках.
– Я помню этот день, – проворчал он. – Тогда я решил головоломку Фабризана.
– Да. Мир, возможно, когда-нибудь тебя за это поблагодарит, если выживет.
– В тот день я был умен, – подтвердил Таравангиан. Достаточно умен для того, чтобы Мралл постановил не выпускать его из дворца, чтобы он не выдал себя. Король был убежден, что надо просто объяснить суть его состояния горожанам и они все прислушаются к гласу разума, позволят ему безупречно управлять своими жизнями. Он сочинил закон, согласно которому все люди с интеллектом ниже среднего должны покончить с собой во благо города. Это казалось разумным. Таравангиан понимал, что они могут сопротивляться, но считал, что блестящие доводы убедят всех в правильности такого решения.