Каладин тяжело вздохнул и отдал честь. «Ну и ладно», – подумал он, продолжив путь по темной сырой тропе. А когда подошел к подножию холма, Далинар все еще стоял на прежнем месте и казался лишь тенью. Великий князь, похоже, погрузился в раздумья.
Каладин повернулся и пошел к лагерю Далинара. Подлетела Сил и опустилась на его плечо.
– Видишь, – заговорила она. – Он услышал.
– Сил, ерунда это все.
– Что? Но ведь он же сказал…
– Я вывалил ему то, что он не хотел услышать, – перебил Каладин. – Даже если он захочет в этом разобраться, найдет множество причин пренебречь тем, что узнал от меня. В конце концов все сведется к моему слову против слова Амарама. Буреотец! Не надо было мне вообще затевать этот разговор.
– Так ты выкинешь это из головы?
– Клянусь бурей – нет! Я сам добьюсь справедливости.
– Ох!.. – Сил присела на его плечо.
Они шли долго и наконец приблизились к военному лагерю.
– Каладин, ты не неболом, – наконец произнесла Сил. – Ты не должен быть таким.
– Кто-кто? – переспросил он, перешагивая через копошившихся во тьме кремлецов. Те во множестве выбирались наружу после бури, когда растения раскрывались, чтобы как следует напиться воды. – Так назывался один из орденов?
Он кое-что о них все же знал. Все знали – благодаря легендам.
– Да, – мягко проговорила Сил. – Я переживаю за тебя. Думала, все изменится к лучшему, когда ты освободишься от мостов.
– Все действительно изменилось к лучшему. Никого из моих людей не убили с того дня, как мы освободились.
– Но ты… – Она как будто не могла подобрать нужных слов. – Я думала, ты станешь таким же, как был когда-то. Я помню человека на поле боя… Человека, который сражался…
– Сил, тот человек умер. – Каладин махнул дозорным. Его снова окружили свет и суета; посыльные бегали по делам, паршуны чинили здания, поврежденные бурей. – Пока я был мостовиком, мне приходилось заботиться лишь о своем отряде. Теперь все по-другому. Мне придется стать кем-то другим. Я просто еще не понял кем.
Когда он достиг казармы Четвертого моста, Камень разливал вечернюю похлебку. Гораздо позже обычного, но у многих нынче было странное расписание дежурств. Хотя они могли есть не только похлебку, но все же настаивали, чтобы на ужин готовили именно ее. Капитан с благодарностью принял миску, кивнул Бисигу, который болтал с товарищами о том, как же им не хватает вылазок с мостом. Каладин привил им уважение к мосту – такое же, какое солдат испытывал к своему копью.
Похлебка. Мосты. Они с такой нежностью говорили о вещах, что некогда были символами их рабства. Каладин начал есть, но остановился, заметив бритого и мускулистого новичка, который прислонился к камню возле костра.
– Я тебя знаю? – спросил он.
У незнакомца была смуглая кожа, как у алети, но черты лица совершенно иные. Гердазиец?
– О, это всего лишь Пуньо, – отозвался сидевший неподалеку Лопен. – Он мой кузен.
– У тебя был кузен на мостах? – удивился Каладин.
– Не-а. Он просто услышал, как моя мать сказала, что нам нужны еще стражники, и пришел помочь. Я достал ему форму и все прочее.
Новичок Пуньо улыбнулся и поднял ложку.
– Четвертый мост, – сказал он с отчетливым гердазийским акцентом.
– Ты солдат? – уточнил Каладин.
– Да, – отозвался Пуньо. – Армия светлорда Ройона. Не проблема. Я теперь присягнул Холину вместо него, да. Ради моего кузена. – Он приветливо улыбнулся.
– Нельзя просто так взять и бросить свое войско, – возразил Каладин, потирая лоб. – Это называется «дезертирство».
– Не для нас, – заявил Лопен. – Мы гердазийцы – нас все равно друг от друга никто не отличит…
– Да, – согласился Пуньо. – Я ухожу раз в год, чтобы вернуться домой. Когда возвращаюсь, меня уже не помнят. – Он пожал плечами. – Теперь я пришел сюда.
Каладин вздохнул, но гердазиец выглядел так, словно умел обращаться с копьем, а ему и впрямь требовались люди.
– Ладно. Только притворись, что ты был мостовиком с самого начала, хорошо?
– Четвертый мост! – с воодушевлением отозвался Пуньо.
Каладин прошел мимо него и отыскал свое привычное место у костра, чтобы расслабиться и подумать. Но у него ничего не получилось, потому что кто-то присел рядом. Человек с мраморной кожей и в форме Четвертого моста.
– Шен? – спросил Каладин.
– Сэр.
Паршун пристально вглядывался в него.
– Ты что-то хотел?
– Я действительно из Четвертого моста?
– Ну конечно.
– Где мое копье?
Каладин посмотрел Шену в глаза:
– А как ты думаешь?
– Думаю, я не из Четвертого моста, – сказал паршун, обдумывая каждое слово. – Я раб Четвертого моста.
Его заявление было для Каладина все равно что удар под дых. За все время он не слышал от Шена и десяти слов – и теперь это?!
Слова причиняли боль, как ни крути. Вот перед ним был человек, который, в отличие от остальных, не имел права уйти и отправиться на все четыре стороны. Далинар освободил всех мостовиков, но не паршуна – тому предстояло остаться рабом, куда бы он ни пошел и что бы ни сделал.
Что мог ответить ему Каладин? Вот буря!..
– Я ценю твою помощь во время мародерского дежурства в ущельях. Знаю, тебе временами было трудно смотреть на то, что мы там делали.
Шен сидел на корточках, слушал и ждал. Он уставился на капитана непроницаемыми, совершенно черными глазами.
– Я попросту не в силах вооружить паршуна, – объяснил Каладин. – Светлоглазые и нас-то приняли с трудом. Только подумай, какая буря случится, если я дам копье тебе.
Шен кивнул; на его лице не отразилось и тени эмоций. Он встал:
– Значит, я раб.
И ушел.
Каладин стукнулся затылком о камень и уставился в небо. Буря бы побрала этого паршуна! По сравнению с сородичами он жил хорошо. Свободы у него было побольше, это точно.
«А ты был этим доволен? – спросил его внутренний голос. – Ты был счастлив оказаться рабом, с которым хорошо обращались? Или ты пытался бежать, силой пробиться на свободу?»
Ну что за бардак!..
Продолжая об этом думать, он принялся за похлебку и успел съесть две ложки, прежде чем Натам – один из тех, кто остался стеречь обитателей дворца, – вбежал в лагерь, весь потный, взъерошенный и раскрасневшийся от бега.
– Король! – пропыхтел он. – Убийца!
23Убийца
Ночеформа грядущее предскажет,
По теням прочтет, твой разум взбудоражит.
Когда боги ушли, ночеформа шептала.
День настанет – новая буря придет.
День настанет – прежний мир пропадет.
День настанет – тропа всех прочь уведет,
слышит все ночеформа.
С королем все было в порядке.
Каладин стоял, упираясь рукой в дверной косяк и еле дыша после пробежки обратно к дворцу. Внутри Элокар, Далинар, Навани и оба сына великого князя галдели одновременно. Никто не умер. Никто не умер.
«Буреотец! – подумал он, вваливаясь в комнату. – На мгновение я почувствовал то же самое, что и на плато, когда мои люди бежали навстречу паршенди».
Он едва знал этих людей, но они были под его защитой. Юноша и не думал, что стремление всех защищать может распространиться на светлоглазых.
– Что ж, по крайней мере, он примчался сюда со всех ног, – бросил король, отмахиваясь от женщины, которая пыталась забинтовать порез у него на лбу. – Видишь, Идрин? Так выглядит по-настоящему хороший телохранитель. Готов поспорить, он бы такого не допустил.
Капитан королевской гвардии с красным лицом застыл возле двери, затем отвернулся и выбрался в коридор. Каладин в замешательстве схватился за голову. Такие заявления от короля уж точно не могли помочь его людям поладить с солдатами Далинара.
В комнате толпилось полным-полно стражников, слуг и членов Четвертого моста с растерянным или смущенным видом. Натам был среди них – он дежурил вместе с королевскими гвардейцами, – как и Моаш.
– Моаш! – позвал капитан. – Тебе полагалось быть в лагере и спать.
– Как и тебе.
Каладин хмыкнул и, поспешно приблизившись, негромко спросил:
– Ты был здесь, когда это случилось?
– Только ушел, – сказал Моаш. – Мое дежурство с королевской гвардией завершилось. Я услышал вопли и прибежал обратно так быстро, как смог. – Он кивком указал на открытую балконную дверь. – Погляди-ка, что там.
Они вышли на балкон, который представлял собой каменный выступ вокруг верхних покоев дворца – террасу, высеченную в самой скале. С высоты балкона открывался прекрасный вид на военные лагеря и равнины за ними. Каладин увидел нескольких королевских гвардейцев, которые при свете сферных фонарей изучали ограждение балкона. Часть железных перил вывернулась и повисла над пропастью.
– Насколько мы можем судить, – пояснил Моаш, указывая рукой, – король пришел сюда, чтобы поразмыслить, как он обычно делает.
Каладин кивнул, следуя за Моашем. Каменный пол был все еще влажным от дождя во время Великой бури. Они достигли места, где перила были сломаны, и несколько гвардейцев расступились, пропуская их. Каладин заглянул за край. Перед ним была пропасть в добрую сотню футов, ее дно усеивали скалы. Сил спустилась туда, описывая ленивые светящиеся круги.
– Преисподняя, Каладин! – вскричал Моаш, хватая его за руку. – Ты нарочно меня пугаешь?
«Интересно, пережил бы я такое падение?»
Он однажды упал с куда меньшей высоты, наполненный буресветом, и приземлился без проблем. Юноша отступил ради спокойствия Моаша; на самом деле высота манила его еще до обретения особых способностей. Быть так высоко означало обрести свободу. Только он один и ветер.
Каладин присел, разглядывая те места, где опоры железных перил были вставлены в отверстия в камне и закреплены строительным раствором.
– Крепления перил не выдержали? – спросил он, поковырявшись пальцем в отверстии. На пальце осталась цементная пыль.