– Это все ветром сдует.
– Уверен, так и случится, – согласился Джакамав. – Так давай… подождем до тех пор, а?
Адолин моргнул. Слова ударили больней, чем любой удар на поле боя. Он вынудил себя сказать:
– Разумеется.
– Вот молодец.
Джакамаву хватило смелости улыбнуться и отсалютовать ему чашей с вином.
Адолин, так и не пригубив свое вино, оставил чашу и решительным шагом ушел прочь.
Когда он вернулся к своим людям, Чистокровный был уже готов и ждал его. Адолин, пряча гнев и обиду, собрался запрыгнуть в седло, но белый ришадиум ткнулся в него лбом. Принц вздохнул и почесал жеребца за ушами.
– Прости, – покаялся он. – В последнее время я мало внимания тебе уделял.
Адолин забрался в седло, почувствовал себя немного лучше. Похлопал Чистокровного по холке, и жеребец встал на дыбы, прежде чем они двинулись вперед. Он часто так делал, когда чувствовал раздражение хозяина, словно пытался поднять тому настроение.
Четверо охранников, которым выпало дежурить в этот день, следовали за ним. Они любезно принесли свой старый мост, который таскали еще в армии Садеаса, чтобы помочь отряду Адолина добраться до нужного места. Их явно забавляло то, что мост время от времени несли, сменяясь, солдаты Адолина.
Шквал бы побрал Джакамава!..
«Этого следовало ожидать, – признался самому себе юноша. – Чем больше ты защищаешь отца, тем сильней они тебя отталкивают. Совсем как дети. Отец совершенно прав».
А были ли у Адолина настоящие друзья? Способные остаться рядом с ним в трудную минуту? Он знал в военных лагерях почти всех важных людей. И все знали его.
Сколько из них на самом деле за него переживали?
– У меня не было приступа, – негромко сказал Ренарин.
Адолин встряхнулся, прогоняя неприятные мысли. Они ехали бок о бок, но жеребец Адолина был на несколько ладоней выше. Рядом со старшим братом верхом на ришадиуме Ренарин казался ребенком на пони, даже будучи в осколочном доспехе.
Солнце спряталось за тучами, дав передышку от своего пристального взгляда; впрочем, в последнее время воздух делался все холодней, и, похоже, приближался сезон зимы. Впереди тянулись пустынные плато, бесплодные и испещренные трещинами.
– Я просто стоял и смотрел, – объяснил Ренарин. – Я застыл не из-за своего… недуга. Все дело в том, что я трус.
– Ты не трус, – возразил Адолин. – Я видел, что ты способен на храбрые поступки. Помнишь охоту на ущельного демона?
Ренарин пожал плечами.
– Брат, ты просто не умеешь сражаться. Это хорошо, что ты застыл. Ты новичок и не можешь прямо сейчас отправляться в бой.
– Так не должно быть. Ты начал тренироваться, когда тебе было шесть.
– Это совсем другое.
– Хочешь сказать, ты совсем другой? – уточнил Ренарин, глядя вперед. Брат был без очков. С чего это вдруг? Он же плохо видит!
«Притворяется, что видит хорошо», – подумал Адолин. Ренарин отчаянно желал быть полезным на поле боя. Он сопротивлялся всем предложениям стать ревнителем и заняться наукой, что подошло бы ему куда лучше.
– Тебе просто надо больше упражняться, – сказал Адолин. – Зайхель приведет тебя в форму. Не спеши. Сам увидишь.
– Я должен быть готов. Что-то приближается.
От его тона Адолина продрал озноб.
– Ты говоришь о числах на стенах?
Ренарин кивнул. После недавней Великой бури они вновь нашли нацарапанные числа. «Сорок девять дней. Грядет новая буря».
Стражники уверяли, что никто не входил и не выходил, и это были не те люди, что в прошлый раз, так что вряд ли случившееся учинил кто-то из них. Вот же буря! Цифры кто-то нацарапал, в то время как Адолин спал в комнате по соседству. Кто – или что – это сделал?
– Надо приготовиться, – проговорил Ренарин, – к буре, которая грядет. Так мало времени…
27Беспечные забавы
Шаллан всячески старалась побольше времени проводить на улице. Здесь, в садах, люди не орали друг на друга. Здесь царил мир.
К несчастью, это был фальшивый мир – мир аккуратно возделанного сланцекорника и ухоженных лоз. Подделка, предназначенная для того, чтобы развлекать и отвлекать. Шаллан все больше желала сбежать туда, где садовники не превращают растения в статуи, где люди не ступают так, словно неосторожный шаг может вызвать оползень. Туда, где не кричат.
С возвышенностей спустился прохладный горный ветерок и пронесся по саду, вынудив лозы робко сжаться. Шаллан устроилась подальше от клумб, чтобы не расчихаться, и изучала крепкие заросли сланцекорника. Кремлец, которого она рисовала, повернулся навстречу ветру и подергал огромными усиками, а потом вновь принялся объедать сланцекорник. Было так много разновидностей кремлецов. Интересно, кто-нибудь пытался их всех сосчитать?
К счастью, у ее отца была книга по рисованию – одна из работ Дандоса Масловера, – и Шаллан использовала ее в качестве руководства, держа перед собой открытой.
Из особняка неподалеку раздался вопль. Рука Шаллан замерла, случайно сделав неверный штрих поперек наброска. Девушка тяжело вздохнула и попыталась вновь сосредоточиться на рисунке, но раздавшиеся вслед за тем новые крики разбудили в ней тревогу. Она отложила карандаш.
У нее почти закончилась бумага из последней пачки, которую принес брат. Он возвращался неожиданно и никогда не задерживался надолго, а если появлялся, они с отцом избегали друг друга.
Никто в особняке не знал, куда отправляется Хеларан, когда уходит.
Она потеряла счет времени, уставившись на белую страницу. Такое иногда с ней происходило. А когда подняла глаза, небо темнело. Скоро отцовский пир. Он теперь устраивал их регулярно.
Шаллан упаковала вещи в сумку, потом взяла шляпу от солнца и направилась к особняку. Здание, высокое и внушительное, было примером идеального веденского дома. Одинокое, крепкое, громадное. Оно состояло из массивных каменных блоков и маленьких окон, испещренных темным лишайником. В некоторых книгах особняки вроде этого звались «душой Йа-Кеведа» – это были изолированные поместья, в каждом из которых светлорд правил как хотел. Шаллан считала, что писатели романтизируют сельскую жизнь. Они хоть раз на самом деле посетили один из особняков и испытали на себе истинную провинциальную скуку или просто фантазировали о «деревенском покое», пребывая в комфорте городов, где мешались друг с другом разные культуры?
Войдя в дом, Шаллан повернулась к лестнице, что вела в ее комнату. Отец пожелает видеть ее нарядной на пиршестве. Она наденет новое платье и будет сидеть тихо, не вмешиваясь в беседу. Отец ничего подобного не упоминал, но девушка подозревала, что он сожалеет о том, что дочь снова разговаривает.
Возможно, он не хотел, чтобы дочь болтала о вещах, которые видела. Она остановилась посреди коридора; ее разум опустел.
– Шаллан?
Девушка встрепенулась и обнаружила, что Ван Йушу, ее четвертый брат, стоит у нее за спиной, на ступеньках. Как давно она пялится в стенку? Пиршество скоро начнется!
Жакет Йушу был расстегнут и надет криво; волосы взъерошены, щеки раскраснелись от вина. Ни запонок, ни ремня – весьма изысканные штучки, украшенные заряженными самосветами. Он их проиграл.
– Почему отец недавно кричал? – спросила она. – Ты был тут?
– Нет. – Йушу провел рукой по волосам. – Но я слышал. Балат опять играл с огнем. Чуть не сжег дом для прислуги, буря бы его побрала. – Йушу прошел мимо, чуть не задев ее, и споткнулся. Ему пришлось схватиться за балясину, чтобы не упасть.
Отцу не понравится, что Йушу явится на пир в таком виде. Он опять будет орать.
– Шквальный дурень, – бубнил Йушу, пока Шаллан помогала ему выпрямиться. – Балат попросту сходит с ума. В этой семейке я один соображаю как надо. Ты ведь снова в стену пялилась, верно?
Шаллан не ответила.
– Он подарит тебе новое платье, – бормотал Йушу, пока она вела его к комнате. – А меня удостоит только проклятиями. Мерзавец! Любил Хеларана, а ни один из нас – не он, так что на нас плевать. Хеларана тут нет! Он предал отца, едва не убил. И все-таки только братец имеет значение…
Они прошли мимо комнат отца. Тяжелая дверь из культяпника была чуть приоткрыта – горничная наводила там порядок, – и Шаллан разглядела дальнюю стену.
И светящийся сейф.
Он был спрятан за картиной, изображавшей шторм на море, но полотно совсем не приглушало мощного белого сияния. Девушка видела очертания сейфа прямо сквозь холст – они пылали, точно пламенные. Она встала как вкопанная.
– На что ты пялишься? – спросил Йушу, держась за балясину.
– Свет.
– Какой свет?
– За картиной.
Он прищурился и начал заваливаться вперед.
– О чем, во имя Чертогов, ты болтаешь, девчонка? Это и впрямь лишило тебя разума, верно? То, что ты видела, как он убил мать? – Йушу отпрянул, негромко выругавшись. – Только я один из всей семьи не сбрендил. Только я один, буря бы меня побрала…
Шаллан уставилась на свет. Там спряталось чудовище.
Там спряталась душа матери.
28Ботинки
Предательство спренов привело нас сюда.
Потоки решили они человекам отдать,
Не тем, кто готов был во всем угождать,
пребывавшим до нас.
Недаром мы отвернулись,
С богами соприкоснулись,
Глиной в руках их согнулись, и они изменили нас.
За енти сведения-шмедения выкладывай двадцать броумов, – произнесла Шаллан. – Рубиновых, не каких-нибудь там. Я каждый проверю.
Тин расхохоталась, запрокинув голову, и черные как сажа волосы рассыпались по плечам. Она сидела на месте погонщика фургона, которое раньше занимал Блат.
– И это, по-твоему, бавский акцент?! – воскликнула мошенница.
– Я всего три или четыре раза слышала, как разговаривают бавцы.