Там лежало тело Бельда. Капитан присел, перевернул труп. Глаза были выжжены. Над мертвыми глазами – татуировки свободы, которые придумал Каладин.
Он зажмурился. «Я тебя подвел…» Лысоватый мужчина с квадратным лицом пережил Четвертый мост и спасение войска Далинара. Он пережил настоящую Преисподнюю и пал здесь, став жертвой убийцы – того, кто обладает силой, которую не должен иметь.
Каладин застонал.
– Он умер, защищая, – раздался голос Сил.
– Я обязан был помочь им выжить. Почему я просто не отпустил их на все четыре стороны? Почему я дал им эту службу и смерть в придачу к ней?
– Кто-то должен сражаться. Кто-то должен защищать.
– Хватит с них! Они пролили достаточно крови. Нужно их всех прогнать прочь. Пусть Далинар ищет других телохранителей.
– Они сделали выбор. Ты его у них не отнимешь.
Каладин, обуреваемый скорбью, опустился на колени.
«Сын, тебе следует научиться тому, когда надо переживать, – зазвучал голос его отца. – А когда – отпускать. У тебя появятся свои мозоли».
Так и не появились. Шквал побери, так и не появились. Потому из него не вышло бы хорошего лекаря. Терять пациентов было выше его сил.
А теперь-то, теперь он убивает? Теперь он солдат? Что за бессмыслица! Юноша ненавидел себя за то, что убивал так мастерски.
Кэл тяжело вздохнул и не без усилий взял себя в руки.
– Он может делать вещи, которых не могу я, – сказал он наконец и, открыв глаза, посмотрел на зависшую в воздухе Сил. – Убийца. Это потому, что я еще не все слова произнес?
– Есть еще. Ты, по-моему, к ним пока что не готов. Как бы там ни было, думаю, ты уже можешь делать то же самое, что и он. Нужно попрактиковаться.
– Но каким образом он связывает потоки? Ты сказала, у убийцы нет спрена.
– Ни один спрен чести не наделил бы это существо возможностью устраивать такие бойни.
– У людей бывают разные точки зрения. – Каладин старался говорить спокойно, потому что одновременно перевернул Бельда лицом вниз, чтобы не видеть его высохших, сожженных глаз. – Что, если спрен чести считает, что убийца поступает правильно? Ты дала мне возможность убивать паршенди.
– Чтобы защищать.
– С точки зрения паршенди, они защищают свое племя, – возразил Каладин. – Для них я захватчик.
Сил села, обхватила руками колени.
– Я не знаю. Возможно. Другие спрены чести не делают того, что делаю я. Только я одна не подчинилась. Но его осколочный клинок…
– Что с ним?
– Он другой. Совсем другой.
– Как по мне, обычный. Ну, насколько это возможно для осколочного клинка.
– Он совсем другой, – с нажимом повторила Сил. – Кажется, я должна знать, в чем дело. Это как-то связано с количеством света, которое он поглощает…
Каладин встал и прошел в боковой коридор, подняв лампу. В ней были сапфиры, их свет окрашивал стены в синий цвет. Убийца прорезал дыру клинком, вошел в коридор и убил Бельда. Но ведь в разведку отправились двое.
Да, еще одно тело. Хоббер, один из первых, кого Каладин спас в Четвертом мосту. Шквал бы побрал этого шинца! Он спас этого мостовика, когда все его бросили умирать на плато.
Каладин присел рядом с трупом, перевернул его.
И обнаружил, что тот плачет.
– Я… я… прости меня, – с трудом проговорил Хоббер, сам не свой от обуревавших его чувств. – Прости меня, Каладин.
– Хоббер! Ты живой!
Потом он заметил, что штанины брюк Хоббера разрезаны посередине бедра. Ноги солдата под тканью были темно-серыми, мертвыми, как рука Каладина до исцеления.
– Я его даже не увидел, – сказал Хоббер. – Он сразил меня, потом заколол Бельда. Я слышал, как вы бьетесь. Думал, все умерли.
– Все в порядке. С тобой все будет хорошо.
– Я ног не чувствую, – проговорил Хоббер. – Их нету. Я больше не солдат, командир. Какой от меня теперь толк? Я…
– Нет, – твердо сказал Каладин. – Ты по-прежнему из Четвертого моста. И так будет всегда. – Он вынудил себя улыбнуться. – Надо лишь попросить Камня, чтобы научил тебя готовить. Похлебку варить умеешь?
– Командир, из меня выйдет ужасный повар. Что бы я ни варил, получается бурда.
– Значит, ты ничем не хуже большинства военных поваров. Ну-ка, давай я отнесу тебя к нашим. – Каладин просунул руки под Хоббера и, напрягшись, попытался его поднять.
Ничего не вышло. Он невольно застонал и положил солдата обратно.
– Да все в порядке, командир.
– Нет, – сказал Каладин, втягивая буресвет из одной из сфер в лампе. – Не в порядке.
Он снова напрягся, поднял Хоббера и понес его к остальным.
34Цветы и пирожные
Наши боги возникли, когда раскололась душа
Того, кто мечтою о власти жил и дышал
И покоренные земли злобой своей погубил.
Они – его спрены; нам он их всех подарил.
Но ночеформа в грядущее смело глядит
И о защитнике, что выходит на битву, твердит.
И даже ему неизвестен исход сраженья.
«Светлость Тин, великий князь Валам, скорее всего, мертв, – написало даль-перо. – Наши осведомители не уверены. Он всегда был слабого здоровья, и теперь ходят слухи, что болезнь наконец-то его доконала. Однако войска князя готовятся к захвату Веденара, так что, даже если Валам мертв, его сын-бастард делает вид, что это не так».
Шаллан отвела взгляд, хотя перо продолжало писать. С виду казалось, что оно движется само по себе, но в реальности движения соответствовали тем, что совершало идентичное перо, которое держал в руке подручный Тин где-то в Ташикке. Они разбили лагерь после Великой бури, и Шаллан присоединилась к Тин в ее великолепном шатре. В воздухе все еще пахло дождем, и полы шатра немного пропускали воду, так что ковер Тин промок. Шаллан пожалела, что не надела свои громадные ботинки вместо туфелек.
Что будет с ее семьей, если великий князь на самом деле мертв? Он был одной из главных проблем ее отца незадолго до его смерти. Дом влез в долги, пытаясь завоевать союзников и влияние на великого князя или, возможно, свергнуть его. Война за трон могла оказаться тяжким грузом для кредиторов семьи, и в этом случае они явятся к ее братьям с требованием заплатить. Или же в наступившем хаосе кредиторы забудут про братьев Шаллан и их малозначимый Дом. А что же духокровники? Война за трон увеличит или уменьшит шансы на то, что они придут требовать свой духозаклинатель?
Буреотец! Слишком мало сведений.
Перо продолжало писать, перечисляя тех, кто включился в борьбу за трон Йа-Кеведа.
– Ты кого-то из них знаешь лично? – Тин стояла возле письменного стола, в задумчивости скрестив руки. – Происходящее могло бы дать нам кое-какие возможности.
– Я была для них слишком малозначимой, – сказала Шаллан, скривившись, и не солгала.
– Как бы там ни было, полагаю, нам стоит отправиться в Йа-Кевед. Ты знаешь обычаи, людей. Это будет полезно.
– Там война!
– Детка, война равнозначна отчаянию, а мы питаемся им, как материнским молоком. Как только провернем твое дельце на Расколотых равнинах – может, наберем в команду еще одного-двух человек, – мы, скорее всего, совершим путешествие в твои родные края.
Веденка тотчас же ощутила угрызения совести. Исходя из того, что сказала Тин, из историй, которые та поведала, ей стало ясно, что эта женщина нередко брала под крыло кого-нибудь вроде Шаллан. Ученика, которого следовало взрастить. Девушка подозревала, что отчасти это происходило потому, что Тин нравилось выглядеть важной в чьих-то глазах.
«У нее, наверное, такая одинокая жизнь, – подумала Шаллан. – Вечно в пути, вечно берет все, что только может, но ничего не отдает. Разве что время от времени – какой-нибудь молодой мошеннице, которую приютит…»
По стене шатра промелькнула странная тень. Это был Узор, но Шаллан заметила его лишь потому, что знала, что высматривать. Он мог становиться почти невидимым, если хотел, но в отличие от некоторых спренов не мог исчезнуть совсем.
Даль-перо продолжало писать, сообщая Тин сводку событий в разных странах. В завершение оно написало нечто любопытное:
«Осведомители на Расколотых равнинах докладывают: тех, о ком вы спрашивали, действительно разыскивают. Большинство раньше служили в армии великого князя Садеаса. Он дезертиров не прощает».
– Что это? – поинтересовалась Шаллан и, встав с табурета, подошла к столу, чтобы лучше видеть написанное.
– Я уже намекала, что нам придется это обсудить, – сказала Тин, заменяя бумагу для даль-пера. – Как я уже неоднократно объясняла, в нашей жизни иной раз приходится поступать жестоко.
«За главаря, которого вы называете Ватахом, дают награду в четыре изумрудных броума, – написало перо. – За остальных – по два».
– Награда? – переспросила Шаллан. – Я обещала, что им ничего не грозит!
– Тсс! Мы не одни в этом лагере, дурочка. Если хочешь нас убить, тебе надо лишь сделать так, чтобы они услышали этот разговор.
– Мы не сдадим их за деньги, – прошипела Шаллан. – Тин, я дала слово.
– Слово? – переспросила та, смеясь. – Детка, кто мы такие, по-твоему? Ты дала слово?!
Шаллан покраснела. Даль-перо на столе продолжало писать, не замечая, что они на него не смотрят. В тексте что-то было о деле, которым Тин занималась раньше.
– Тин, Ватах и его люди могут быть полезны.
Мошенница покачала головой, подошла к стене шатра и налила себе вина.
– Ты должна гордиться тем, что сделала здесь. У тебя почти нет опыта, но ты взяла верх над тремя отдельными группами и убедила их признать свою власть, не имея ни сфер, ни подлинного авторитета. Блестяще! Но есть одна тонкость. Сказанная нами ложь, созданные нами грезы – они нереальны. Мы не можем позволить им стать реальными. Это, наверное, самый суровый из твоих уроков. – Тин повернулась к Шаллан, и ее лицо сделалось жестким, без малейшего намека на игривое лукавство. – Хорошая мошенница, как правило, умирает из-за того, что начинает верить в собственную ложь. Она находит что-то приятное и хочет, чтобы оно длилось. Она длит его и длит, думая, что справится со всем. «Еще денек, – говорит она самой себе. – И еще денек, а потом…»