Люди изменили умиротворённую природу
Большинство из тех технических средств, которыми сегодня люди пользуются для своего удобства, производят шум. Ах, своим шумом люди свели с ума умиротворённую природу, всей этой техникой они её и изменили, и разрушили. А какая тишина была раньше! Как же изменяется и как же изменяет всё вокруг человек – сам того не понимая.
Сегодня все приучились жить с шумом. Многие из современных детей любят читать, одновременно слушая рок-музыку. То есть им больше нравится читать под музыку, а не в тишине. Им спокойнее от беспокойства, потому что беспокойство сидит у них внутри. Везде слышен шум. Вот прислушайся!.. Слышишь это постоянное «в-у-у… ву-у!» Пилят доски – «ву-у…», шлифуют их – тоже «ву-у…», опрыскивают деревья распылителем – опять «ву-у…» А потом придумают другие распылители – как самолёты, чтобы ещё больше шумели, и будут говорить: «Эти распылители лучше, потому что они опрыскивают деревья не снизу, а сверху, и ни одна почка не остаётся неопрысканной». Будут искать себе такие опрыскиватели и радоваться им. Человек хочет просверлить одну-единственную дырку для гвоздя и опять включает какую-нибудь «вукалку». Зачем? Чтобы воду в ступе толочь? А он ещё этому радуется и, удивительное дело, – даже гордится! Чтобы сделать глоток свежего воздуха, покупают электрический вентилятор и слушают его гул. Раньше, когда было жарко, обмахивались рукой, а сейчас портят собственные уши ради глотка свежего воздуха. И на море сейчас создают очень много шума. Когда-то по морю бесшумно плыли корабли под парусами, а сейчас тарахтит даже самая маленькая моторка. Скоро большинство людей вообще будут кружить над землёй на самолётах! И знаешь, к чему это приведёт? Земля-то ещё хоть немного поглощает шум, а в воздухе будет такое твориться, что Боже сохрани!..
Люди разрушили даже святые пустынные места
Беспокойный мирской дух нашей эпохи своей мнимой цивилизацией разрушил даже святые пустынные места, которые умиротворяют и освящают души. Беспокойному человеку никогда нет покоя. Люди нигде не оставили тихого места. Даже Святую Землю – во что же её сейчас превратили! И в житии Фотинии-пустынницы[138] упоминается о том, что в пустыне, где она прежде подвизалась, впоследствии понаставили множество киосков, пооткрывали закусочных. В пещерах и кельях, где подвизалось столько монахов, столько святых, англичане открыли продажу прохладительных напитков. Всё, нет больше пустыни! Она заполнилась домами, радиоприёмниками, магазинами, отелями, аэропортами!.. Мы дожили до того времени, о котором говорил святой Косма Этолийский[139]: «Придёт время – и там, где сейчас парни вешают свои ружья, цыгане развесят свои музыкальные инструменты». Я хочу сказать, что до этого дожили и мы: там, где раньше подвизались монахи, там, где раньше висели их чётки – сейчас голосят радиоприёмники и шипят прохладительные напитки!.. Да, видно, пройдёт ещё немного лет и всё это уже не понадобится. Вообще, из того, что происходит, следует вывод: жизнь приближается к концу. Наступает конец жизни и конец этого мира.
– Геронда, а где-нибудь на Святой Горе осталось тихое место?
– Да какое там сейчас тихое место, даже и на Святой Горе! Ведь в афонских лесах без конца прокладывают всё новые и новые дороги. Повсюду гудят машины. Даже те, кто живёт в самых пустынных и безмолвных местах, купили себе машины. Мне непонятно – ну чего ищут эти люди в пустыне? Арсений Великий, слыша, как в пустыне от нежного ветерка шумит тростник, спрашивал: «Что это за шум? Не землетрясение ли?»[140] А посмотрели бы святые отцы на то, что творится сейчас! Раньше в общежительных монастырях монахи очень уставали на послушаниях. Особенно трапезник и гостиник. Надо было мыть тарелки, начищать медную посуду. А сегодня всё это легко, ведь теперь у монахов есть всевозможная современная техника – которая по большей части создаёт шум. Помню, как мы в монастыре носили воду из источника и с помощью лебёдки в особых ёмкостях потихонечку поднимали её на четвёртый этаж. А сейчас воду качают насосом, и постоянно слышишь, как он тарахтит. Стены трясутся, стёкла дрожат. Поставили бы, по крайней мере, какой-нибудь глушитель. В армии во время Гражданской войны я использовал глушитель, когда заряжал батарею рации, чтобы враги на своей стороне ничего не слышали.
Как-то раз ко мне в каливу пришли монахи из одного монастыря. Они разговаривали громко. «Потише, – сказал я одному из них, – нас далеко слышно». Он продолжал кричать. «Да говори ты потише», – попросил я его снова. «Прости, геронда, – ответил он мне, – мы у себя в монастыре привыкли так орать. У нас работает генератор, и поэтому мы говорим громко – иначе не слышно». Понимаешь, о чём речь? Вместо того чтобы творить Иисусову молитву и разговаривать тихо, они включают генератор и потому кричат! Некоторые подростки снимают со своих мотоциклов глушители, чтобы грохотало на всю округу… Худо, что тот же самый дух проникает сегодня и в монашество. Да, сейчас мы идём к этому – шум доставляет монахам радость.
Сегодня утром я наблюдал за одной монастырской сестрой. Она была похожа на космонавта. В широкополой соломенной шляпе на голове, с респиратором на лице, с бензиновой сенокосилкой в руке, она спускалась по склону и любовалась собой. Астронавты так не гордились, когда прилетели с Луны! Прошло немножко времени и вдруг слышу: «Тра-та-та-та!..» Смотрю, начала она косить траву этой сенокосилкой, да так, что уже некуда было спрятаться от грохота. Только она закончила, приходит монастырский работник с ещё более громкой тарахтелкой – пахать землю. Бегал, тарахтел – взад-вперёд, взад-вперёд! Потом оставляет он свой бензоплуг, берёт другой механизм – боронить землю. Чего только ни выпало на нашу горькую долюшку!..
– И всё же, геронда, поскольку существует вся эта техника, облегчающая…
– О, знаете, сколько существует облегчающей техники!.. Избегайте, насколько возможно, всего грохочущего, всего тарахтящего, избегайте шума. Весь этот шум изгоняет нас из монастыря. Зачем тогда у вас внизу на воротах висит табличка «Исихастирий»[141]? Напишите уж лучше что-нибудь вроде «Шумостирий» или «Неспокойностирий»! Зачем тогда нужен монастырь, если в нём нет тишины? Смотрите, постарайтесь, насколько возможно, ограничить всё то, о чём мы сейчас говорим. Вы ещё не ощутили, сколь сладко безмолвие. Если бы вы это поняли, то могли бы лучше понять и то, что говорю я, и некоторые другие вещи. Если бы вы вкусили сладких духовных плодов безмолвия, то, несомненно, были бы по-доброму обеспокоены и больше стремились бы к святому безмолвию жизни духовной.
Безмолвие – это таинственная молитва
Всей этой шумной техникой инок отгоняет от себя предпосылки для молитвы и монашеской жизни. Поэтому монаху надо, насколько это возможно, стараться не пользоваться шумной техникой. Всё то, что люди считают удобным, по большому счёту, не содействует монаху в достижении его цели. Находясь в таком состоянии, монах не может обрести того, ради чего он отправился в путь.
Безмолвие – великое дело. Находясь в безмолвии, человек тем самым уже молится – даже и не молясь. Безмолвие есть таинственная молитва, и оно очень помогает молитве, подобно тому как кожное дыхание приносит человеку пользу[142]. Тот, кто в безмолвии занят духовной работой, впоследствии погружается в молитву. Знаешь, что такое погружаться? Затихший в объятиях матери малыш не говорит ничего. Он уже находится в единении, общении с ней. Поэтому, если монастырь находится вдали от археологических достопримечательностей, от мирского шума и множества людей, – от этого огромная польза.
Внешнее удалённое от мира безмолвие, сопряжённое с рассудительным подвигом и непрестанной молитвой, очень быстро приносит монаху и внутреннее безмолвие – душевный мир. Это внутреннее безмолвие – необходимая предпосылка для тонкого духовного делания. А тогда уже внешнее беспокойство перестаёт тревожить человека, потому что, в сущности, на земле находится только его тело, тогда как ум его пребывает на Небе.
Слышать или не слышать шум – зависит от самого человека
– Геронда, а что делать, если на послушании шумно или же если для рукоделия требуется какая-нибудь машинка, производящая шум?
– Когда рукоделие шумное, очень помогает тихое псалмопение. Если не можете творить Иисусову молитву – пойте что-нибудь церковное. Требуется терпение. На корабле, когда я плыву с Афона или возвращаюсь обратно, бывает очень шумно. Я сажусь куда-нибудь в уголок, чтобы меня не беспокоили, делая вид, что сплю, закрываю глаза – и начинаю петь. Чего я только не пою! Сколько разных «Достойно есть», сколько «Святый Боже». И корабельный двигатель своим гулом очень подходит для псалмопения. Двигатель «держит исон»[143] – как раз в тон с «Достойно есть» Папаниколау[144], со «Святый Боже» Нилевса[145]. Так гудит, что подходит к чему ни возьми! Я пою в уме, однако сердце тоже участвует в пении.
И всё же я думаю, что беспокойство нам причиняет не столько внешний шум, сколько внутренняя озабоченность чем-то. Слышать или не слышать внешний шум – это зависит от тебя, тогда как внутренней озабоченности избежать нелегко. Основа – это ум. Глаза могут смотреть и не видеть. Я, когда молюсь, могу глядеть на что-то, но не видеть этого. Могу куда-то идти, но ничего не замечать. Если человеку трудно творить Иисусову молитву[146] среди шума, то это значит, что его ум не отдан Богу. Человек должен достичь состояния божественной отвлечённости, чтобы он смог жить во внутреннем безмолвии, и шум во время молитвы его не беспокоил бы. Тогда человек достигает состояния той божественной отвлечённости, находясь в которой, он уже не слышит шума или же слышит его только тогда, когда захочет сам, а точнее – когда его ум спускается с Неба. Если человек будет духовно работать, будет подвизаться, то он достигнет этого состояния. Тогда он сможет слышать что-то или не слышать, когда захочет этого сам.
Как-то раз во время службы в армии я назначил одному моему сослуживцу – человеку благоговейному – встречу в определённом месте. «Да ведь там, – возразил он мне, – прямо под ухом кричит громкоговоритель». – «Слышать или не слышать громкоговоритель, – ответил я ему, – зависит от самого человека». Разве мы слышим то, что происходит вокруг, если наш ум чем-то занят? Помню, на Афоне напротив моей каливы пилили лес бензопилами – обнажили от деревьев целый холм. Так вот, когда я читал или молился и был этим всецело поглощён, то не слышал ничего. А когда прекращал свои духовные занятия, то начинал всё слышать опять.
Будем уважать безмолвие других
Если причиной шума не являемся мы сами, то ничего страшного – Бог всё видит. Но худо дело, если шум возникает из-за нас. Поэтому нам надо быть постоянно внимательными, чтобы не беспокоить других. Если кто-то не хочет молиться сам, то пусть, по крайней мере, не создаёт помех другим. Поняв, сколь великий вред наносит ваш шум молящемуся человеку, вы стали бы очень внимательны. Потому что если не осознать, что тишина и лично тебе необходима, и вообще всем помогает, причём хранить её нужно от сердца, от любви, а не под принуждением и из-под палки, то доброго результата тишина не даст. Если человек соблюдает тишину, находясь в напряжении, подчиняясь правилам дисциплины, если он говорит себе: «Сейчас надо пройти так, чтобы никому не помешать, а сейчас надо прокрасться на цыпочках…», то это сущее мучение. Цель в том, чтобы поступать так от сердца, с радостью, хранить тишину, потому что кто-то молится, кто-то находится в общении с Богом. Какая же разница между соблюдением тишины в первом и втором случае! То, что человек делает от сердца, его радует и ему помогает. Если осознать тишину необходимостью и с уважением отнестись к тому, кто в это время молится, то потом приходит чувство некоего трепета. А уважая другого, человек уважает себя самого, и тогда он не берёт себя в расчёт, потому что у него нет самолюбия, но есть любочестие. Надо ставить себя на место другого, надо размышлять так: «Если бы я был на месте этого человека, то какого отношения я хотел бы к себе? Ведь если бы я был уставшим или молился, разве понравилось бы мне, что так хлопают дверью?» Если ставить себя на место другого, многое изменяется.
А как же прекрасно раньше было в общежительных монастырях!.. Безмолвие! Каждые четверть часа били часы, чтобы все монахи помнили о необходимости творить молитву Иисусову. Если кто-то отвлекался от молитвы, то, слыша каждые пятнадцать минут бой часов, вновь возвращался к ней. От боя часов была очень большая польза. Отцы творили молитву, и в монастыре царило безмолвие, глубокая тишина. В том святогорском общежитии, где я одно время жил, подвизалось шестьдесят человек братии. А впечатление было такое, что в обители живёт всего один исихаст. Все творили молитву Иисусову. И в храме большинство творило умную молитву – пели немногие. И на послушаниях было то же самое. Везде царило безмолвие. Никто громко не разговаривал, никто не кричал, каждый занимался своим послушанием. Все двигались без шума – словно овечки. Всё, что ни делалось в монастыре, всегда совершалось без шума. Не было того, что напридумывали нынче в монастырях: «время послушания», «время безмолвия»… Пожалуй, введут ещё и «тихий час»! Раньше каждый распределял своё время в соответствии с тем послушанием, которое у него было.
Если мы хотим, чтобы благословенная пустыня помогла нам – своей святой пустотой и сладким покоем, – чтобы мы тоже умиротворились, очистились от страстей и приблизились к Богу, то и нам нужно возлюбить её и отнестись к ней с почтением. Необходимо быть внимательным, чтобы не приспособить святую пустыню к своему страстному «я». Это великое нечестие – то же самое, что идти поклониться Святой Голгофе, распевая эстрадные песенки.
Противоядие от шума – добрые помыслы
Нынешние люди, к сожалению, пользуются шумной техникой даже для незначительных дел. Поэтому, если кто-то на время окажется в шумной обстановке, ему надо возделать в себе добрые помыслы. Заставить людей не включать ту или другую шумную технику ты не можешь. Вместо этого сразу же сам включай в работу добрый помысел. Например, ты слышишь, как работает опрыскиватель, и он напоминает тебе шум летящего вертолёта. Подумай так: «Могло бы случиться, что какая-то из сестёр тяжело заболела и прилетел бы вертолёт, чтобы забрать её в больницу. Представь, как бы ты была тогда расстроена! А сейчас все мы, слава Богу, здоровы». В этом деле требуется разум и находчивость, искусство включения доброго помысла. Например, ты слышишь, как гудит бетономешалка, работает подъёмник, шумит что-то ещё. Скажи: «Слава Тебе, Боже, что не бомбят, что не рушатся здания! Наоборот – люди живут в мире и строят жилища».
– А если, геронда, испорчены нервы, что тогда?
– Испорчены нервы? Это что же такое значит? Может быть, испорчен помысел? Нет ничего лучше доброго помысла. Один мирской человек построил себе дом в тихом месте. Прошло время, и возле его дома с одной стороны построили гараж, с другой – провели шоссе, а с третьей – открыли бар с дискотекой. До самой полуночи слушай, как гремят барабаны. Несчастный потерял сон, ложился в постель с вкладышами в ушах, даже начал принимать таблетки. Ещё немножко, и у него помутился бы рассудок. Приехал он на Святую Гору, разыскал меня и стал рассказывать: «Так мол и так, геронда, нет нам никакого покоя. Что мне делать? Я думаю строить другой дом». – «Включи в работу добрый помысел, – сказал я ему. – Вот подумай: если бы шла война и в гараже ремонтировали танки, в расположенный рядом госпиталь санитарные фургоны свозили бы раненых, а тебе бы сказали: „Сиди на месте. Жизнь мы тебе гарантируем, трогать тебя не будем. Можешь выходить из своего дома спокойно, но передвигаться только в радиусе этих построек, потому что пули сюда не долетают“. Или сказали бы так: „Не высовывайся из своего дома, и никто тебе ничего не сделает“. Разве тебе было бы этого мало? Разве ты не посчитал бы такие условия настоящим благословением? Поэтому сейчас скажи себе так: „Слава Тебе, Боже, что нет никакой войны, что люди живы-здоровы и занимаются своими делами. В гараже нет никаких танков, люди ремонтируют там свои машины. Слава Тебе, Боже, что нет никакого госпиталя, никаких раненых и прочего горя, которое приносит война. По шоссе не тянутся танковые колонны, а мчится поток автомобилей – люди торопятся на работу“. Если ты таким образом включишь в работу добрый помысел, то после придёт славословие Бога». Бедолажка понял, что самое основное – это правильное отношение к обстоятельствам, и ушёл умиротворённым. Потихоньку он стал противопоставлять окружавшим его искушениям добрые помыслы, потом выбросил свои таблетки и засыпал уже без труда. Видишь, как один добрый помысел приводит человека в порядок?
А однажды я ехал куда-то на автобусе. У кондуктора громко работало радио. Нашими попутчиками были несколько верующих молодых людей. Они сказали кондуктору, что в автобусе находится монах, и неоднократно знаками просили его выключить приёмник. Попросили раз, попросили два – тому хоть бы хны, наоборот, ещё прибавил громкости. «Да оставьте вы его, – сказал я ребятам, – это мне не мешает. Я пою церковные песнопения, а радио мне подпевает – „держит исон“». А в помысле я говорил себе так: «Если бы, Боже сохрани, где-нибудь на трассе случилась авария и в наш автобус посадили бы покалеченных людей – одного со сломанной ногой, другого с разбитой головой, – то как бы я выдержал такое зрелище? Слава Тебе, Боже, что люди живы и здоровы! Вон гляди ещё и песни распевают!» Так я себе и ехал – напевая духовные песнопения. Прекрасное было путешествие!
Я приведу вам ещё один пример, чтобы вы увидели, как один добрый помысел приводит человека в порядок – что бы ни происходило. Я был в Иерусалиме вместе с одним своим знакомым. Наше пребывание совпало с каким-то местным праздником. Народ справлял праздник и без остановки кричал: «Алала… ах!» Такое творилось – не приведи Боже! Шум, гам, восклицания! Праздновали, как полагается – в кимва́лех восклица́ния[147]! Только вот слов было не разобрать. Гомонили всю ночь напролёт. Мой знакомый разнервничался, сел на подоконник, всю ночь не сомкнул глаз. А я, включив в работу добрый помысел, уснул как младенец: мне вспомнился исход евреев из Египта[148], и от этого я даже чувствовал некое умиление.
Так и вы – любое искушение отражайте добрыми помыслами. Например, кто-то хлопнул дверью. Скажите себе: «А если бы, Боже упаси, с какой-нибудь сестрой что-то случилось, если бы она ударилась и сломала ногу, то разве я смогла бы уснуть? А сейчас хлопнула дверь – ну что же, видно, у сестры было какое-то дело». Однако если монахиня начнёт осуждать и скажет: «Вот ведь какая рассеянная! Расхлопалась, понимаешь, дверями! Безобразие какое!» – то разве потом она будет в мирном состоянии? Только лишь она примет такие помыслы, как всё – тангалашка её потом взбаламутит. Или, например, какая-то сестра может услышать, как ночью долго звонит чей-то будильник. Звонит – замолкает, звонит – снова замолкает. Если монахиня, которую разбудил чужой будильник, подумает так: «Видимо, эта сестричка совсем утомилась, даже подняться не в силах. Лучше бы ей вставать и начинать своё келейное правило на полчаса позже», то ни беспокойства, ни расстройства от нечаянного пробуждения у неё не будет. Однако, подумав о себе самой, о том, что «вот, дескать, будят меня тут всякие чужие будильники!» – она может сказать: «Да что же это такое?! Ведь не дают ни капельки покоя!» Поэтому один добрый помысел помогает человеку так, как никакой другой подвиг.
Нам надо стяжать внутреннее безмолвие
Задача в том, чтобы человек из всего извлекал пользу для духовной борьбы. Нужно постараться стяжать внутреннее безмолвие. Включая в работу правый помысел, надо извлечь пользу и из шума. Самое основное – правильное отношение к происходящему. Всему надо противопоставлять добрые помыслы. Если среди шума добиться внутреннего безмолвия, то это имеет немалую цену. А если кто-то не смог стяжать внутреннего безмолвия, находясь среди внешней суеты, то он не успокоится, даже находясь во внешне безмолвной обстановке. Когда к человеку приходит внутреннее безмолвие, то у него умолкает всё внутри и ничто его не беспокоит. Если же для того, чтобы достичь внешнего безмолвия, человек хочет попасть в безмолвную обстановку, то, попав в неё, он будет хватать палку и днём разгонять кузнечиков, а ночью – шакалов, чтобы те его не беспокоили. То есть он будет прогонять то, что будет собирать для него диавол. А как вы думали? Чем, по-вашему, занимается диавол? Он старается помешать нам, чем только можно, – до тех пор пока не уложит нас на лопатки.
В одном скиту жили два стареньких монаха. Они купили себе ослика с колокольчиком на шее. А один молодой монах, живший неподалёку от них, имел наклонность к безмолвной жизни. Он раздражался от звона колокольчика, говорил, что монахам в скиту запрещено держать ослов, и в доказательство приводил все канонические правила, какие только мог отыскать! Остальные скитские монахи говорили, что колокольчик им не мешает. «Послушай-ка, – сказал я молодому исихасту, – ведь эти старенькие монахи не докучают нам с тобой разными просьбами, а с помощью ослика обслуживают себя сами. Нам этого мало? А представляешь, если бы у ослика не было колокольчика и он потерялся? Ведь идти его разыскивать пришлось бы тогда нам! И мы ещё жалуемся?» Не имея добрых помыслов, не извлекая из всего духовную пользу, мы не преуспеем, даже живя рядом со святыми. Например, оказался я в воинской части. Ну так что же – сигнал солдатского горна будет для меня вместо монастырского колокола, а автомат будет напоминать о духовном оружии против диавола. Если же мы не извлечём из всего духовную пользу, то даже колокол будет причинять нам беспокойство. Или из всего извлечём пользу мы, или же этим воспользуется диавол. Беспокойный человек даже в пустыню перенесёт своё беспокойное «я». Сначала душа должна стяжать внутреннее безмолвие, находясь среди внешней суеты. Стяжав его, она сможет безмолвствовать и тогда, когда выйдет из мира для безмолвия.