НАГЛОСТЬ.
Мы, два старшеклассника, вышли после вечернего сеанса из кинотеатра, и пошли тротуаром под фонарями Тверской — тогда улицей Горького.
Падал декабрьский снежок. В витринах магазинов перемигивались иллюминацией наряженные ёлки. Близился новый, 1946 год. Хорошо было плыть в плотном потоке прохожих, смотреть на предпраздничное оживление, смеющихся девушек. Не хотелось расходиться по домам. — Как ты думаешь, сколько сейчас времени? — спросил я приятеля.
Часов у нас не было.
Он повертел головой и тут же шагнул к высокому, солидного вида дяде, который шествовал с дамой в каракулевой шубе и такой же шляпе.
— Скажите, пожалуйста, который час?
Тот выпустил локоть своей спутницы, любезно улыбнулся и с наслаждением ударил его прямо в лицо.
Приятель мой рухнул на тротуар.
— В чём дело? За что? — Показалось, я схожу с ума.
— Наглость! Да ты знаешь, к кому обращаешься?! — взвизгнула дама.
Они двинулись дальше.
А я помог подняться своему товарищу. Из носа его текла кровь.
НАРОД.
Есть на–род. Род людей, сплочённых общими границами, общей судьбой, какова бы она ни была, общей культурой.
А есть вы–род–ки. Вроде того, который описан в предыдущей истории (подлинный случай!)
Сегодня выродки обозвали большую часть нашего народа, имеющего право голоса, презрительным словцом «электорат».
Зато себя не стесняются величать «элитой».
НАСЛЕДСТВО.
Кроме нескольких памятных вещей, Ника, я не получил ни от своих родителей, ни от более отдалённых предков никакого наследства.
Вчуже странновато слышать такие юридические термины, как «право на наследство», «налог на наследство».
И квартира и всё, что в ней есть — это итог скромных усилий, сначала моих, позже — усилий Марины.
Вообще, кажется чудом, что нашей семье удаётся обеспечить сносное существование. Прежде всего, для тебя — нашей дочки. Которая пока что не может осознать, какое богатство мы все, тем не менее, унаследовали от великих писателей, художников, композиторов прошлого…
Это богатство не исчисляется в денежных единицах. Его невозможно украсть. И невозможно растратить.
Поразительно, что всё меньше людей в нём нуждаются.
НАСТРОЕНИЕ.
Для себя я давно постановил: не имею права портить настроение читателю.
Могу писать о сколь угодно трудных, даже трагических обстоятельствах. Без нытья.
Бывает, по слабости человеческой, срываюсь.
Профессиональных нытиков в литературе предостаточно. До революции под влиянием несчастного стихотворца Надсона кончило самоубийством множество его почитателей. Еще больше самоубийств прокатилось по Европе, когда вышел в свет роман Еете «Страдания молодого Вертера». Страданий — нужды, болезней, просто одиночества — так много вокруг, что навязывать собственное дурное настроение преступно.
Но и фальшивое бодрячесво, особенно в устах платных оптимистов вроде комментаторов футбольных матчей, отвратно.
Мало кто обратил внимание на то, что Христос во время своей земной жизни неизменно поднимал настроение окружающих.
НАЧАЛО.
Неизвестно, откуда оно возникает. Вдруг осознаешь, что в тебе звучит сигнал. Иногда слабый. Порой сильный.
И вот ты сам не заметил, как уже сидишь перед чистым листом бумаги. Или рассматриваешь географическую карту в предвкушении путешествия, для которого пока что нет ни повода, ни денег.
Все‑таки откуда зарождается этот призыв начать что‑то новое?
Всякое начало трудно. Прежде чем написать первую строку этой книги, я месяца четыре мучительно обдумывал форму, в которой можно было бы наиболее просто выразить сложность мира, куда входит моя дочка Ника. Словарь! Казалось бы, чего проще и естественнее…
Клубок обстоятельств, жизненного опыта, судеб, из которого едва торчит кончик ниточки…
НЕВИДИМКА.
С тех пор как несколько лет назад на даче пропала наша любимая кошечка Мурка (подозреваю, её украли), мы решили больше никогда не заводить ни кошек, ни котов.
И вот как‑то зимой одна знакомая, направляясь к нам в гости, увидела на проезжей части улицы заметавшегося рыжего кота. Выхватила чуть не из‑под колёс автомашины. Добрая душа, она притащила его к нам.
Потом ушла. А кот остался. Мы назвали его Васькой.
Он был большой и наглый. Орал и куролесил по ночам. Спихнул со стола антикварную вазу. С утра путался у меня в ногах, направляя на кухню к опустевшей кормушке.
От цветочных горшков на подоконнике пошёл омерзительный запах кошачьей мочи. А когда на теле нашей Ники появились следы укусов и мы обнаружили, что кот напустил блох, Марина в сердцах схватила Ваську и выставила его на улицу. С тех пор я этого Ваську ни разу не видел.
Блох вытравили. Запах исчез.
Но ощущение невидимого присутствия Васьки у меня сохранилось, и даже усилилось.
Все чудится, шурует где‑то на кухне. Или, как бывало, бесшумно вспрыгивает с телевизора на одёжный шкаф. Иной раз оглянешься на тахту, где он любил дрыхнуть.
Поздней осенью, когда стылый ветер гоняет по двору опавшую листву, все кажется, что в её жёлтых вихрях промелькнул бесприютный рыжий кот.
НЕДОВЕРИЕ.
Предпочитаю быть обманутым, чем проявить недоверие.
Попадаются удивительные граждане и гражданки. Даже предложение бескорыстной помощи они воспринимают с испугом. Словно их хотят облапошить.
Столько раз они были обмануты людьми, государством, что превратились в ходячие могилы присущей им когда‑то святой детской доверчивости.
НЕПОГОДА.
Когда осенний дождь вторые сутки вбивает в карниз окна свои тупые гвозди, а батареи отопления ещё не работают, можно, конечно, принять таблетку от головной боли, тепло одеться. А при необходимости выйти из дома нахлобучить кепку, поднять воротник пальто. Но что делать с давящим небом? Оно забыло о своей синеве. И солнце осталось лишь на рисунках моей Ники.
Однажды взбунтовался. Заставил себя выйти в холод заливаемой ливнем лоджии, сделать зарядку. Затем, чтобы не видеть промозглого пейзажа, плотно задёрнул шторы на окнах, повсюду включил свет.
После чего принялся чихать и кашлять.
Если бы я был богат, как султан Брунея, я бы каждый раз в непогоду посылал эскадрильи самолётов расчищать аэрозолями небо.
НЛО.
Первый раз в ночном небе Читы, второй — утром в Италии над Адриатическим морем я собственными глазами видел эти самые неопознанные летающие объекты — НЛО.
Рассказал, как оно было, в одной из предыдущих книг.
За пределами Солнечной системы наверняка кружатся скрытые пока что от наших телескопов планеты, где есть существа, наделённые разумом. Для них на определённой стадии развития снаряжать космические экспедиции вполне логично.
«В доме Отца Моего обителей много», — говорит Христос.
А ещё есть предположение, будто человечество грядущих времён изобрело специальные устройства для путешествий в прошлое.
В частности, к нам. Вполне возможно то и другое.
Вдруг, Ника, тебе и твоим сверстникам доведётся стать свидетелями, а возможно, и участниками первых контактов?!
НОЧЬ.
Она огромная. Угнетает своей никчёмностью.
Терзаемый бессонницей, злишься на то, что время жизни проходит зря.
Демоны тревоги и мнительности присасываются к душе. Мелкие проблемы прошедшего дня вырастают до чудовищных размеров.
Ночью стрелки часов ползут очень медленно, словно ощупывая путь во тьме. Снова глянешь на часы, снова закроешь глаза в надежде заснуть и вдруг видишь в них, в закрытых глазах, проступает глядящее на тебя лицо незнакомого человека. Всегда незнакомого. Сколько я перевидел этих загадочных лиц! Кто такие? Откуда берутся?
Нужно усилие воли, чтобы решительно откинуть одеяло, встать. Тихо, стараясь не разбудить домашних, умыться холодной водой, включить свет, сесть к столу за работу….Поднимаешь голову от черновика, за окном уже светает. И — где вы, демоны ночи?
О
ОБЕД.
Голодающая страна миллионами глаз жадно следит за тем, как вальяжный рок–певец, появившись на экране телевизора в белом фартуке, самолично готовит обед.
Демонстрирует шевелящего клешнями омара. Опускает в кастрюлю с кипящей водой. Засыпает туда экзотические специи, привезённые им из Таиланда. Поджаривает на стоящей рядом сковороде смачные куски лососины. В другой кастрюле варится какой‑то специальный рис для гарнира.
Тем временем он готовит салат — нарезает на кусочки плоды манго, авокадо и папайи.
— Не забывайте сбрызнуть все это соком зелёного лимона! — поучает он, в очередной раз, отхлёбывая глоток виски. — Ага! Наш омар, кажется, сварился, дошёл до кондиции! Чувствуете, какой запах? Осталось заправить салат оливковым маслом и можно с чистой совестью садится за стол.
Телепередача называется «Смак». Фамилию певца, так и быть, упоминать не стану.
Остается пожелать ему приятного аппетита.
ОВЕЧКА.
Лет за десять до моего первого появления здесь ещё водились тигры. Потому эти джунгли, прижатые великой пустыней к границе с Афганистаном, называются «Тигровая балка».
Заповедник и теперь переполнен зверьём. По ночам завывают гиены.
Я вышел из сторожки егеря Исмаила, запер дверь, положил ключ на ступеньку крыльца и в наступающих сумерках отправился по узкой, похожей на зелёный тоннель тропе навстречу «газику», который сегодня к семи часам вечера должен был приехать за мной, чтобы увезти обратно в Душанбе.
В этот раз я провёл здесь всего неделю. Продвигаясь среди стен двухметрового камыша, огибая глубокие рытвины с выступающими корнями деревьев, я томился предчувствием того, что навсегда покидаю эти места, о которых рассказывал в моих книгах.
Если предстоит расставание — лучше не тянуть…
Я покинул сторожку раньше времени, чтобы избавить водителя «газика» от необходимости трястись за мной по этой почти непроезжей дороге.
Я помнил, что примерно за километр до выхода из заповедника находится проточное озеро, где я несколько лет назад пытался искупаться, а там оказалось полно водяных змей.
До озера, по моим расчётам, было уже недалеко, когда впереди послышалось шуршание кустарника.
Я приостановился.
На тропу выскочило что‑то белое. Животное кинулось ко мне, заблеяло… и оказалось овечкой. Ее трясло от страха.
Я нагнулся, погладил это маленькое, наверняка отбившееся от стада существо.
Семьи егерей на окраине заповедника держат овец, и я подумал: когда встречу машину, нужно будет сделать крюк до кишлака, чтобы вернуть овечку хозяевам.
Она бежала рядом, не переставая жалобно блеять.
Миновав тускло отсвечивающее озеро с его хором лягушек, мы уже в темноте вышли к краю пустыни. Здесь дул резкий, холодный ветер. Песок перемёл следы колёс. Дальше идти было рискованно. Не только потому, что я боялся заблудиться. Я боялся варанов и змей, которых каждый раз видел из окна автомашины.
Ничего не оставалось, кроме, как опасливо опуститься на песок и ждать.
Овечка тут же вскарабкалась ко мне на колени.
Так мы сидели, согревая друг друга, пока вдалеке не засветились фары рокочущего «газика».
ОГОНЬ.
Не столько к нему, молодому, добившемуся известности кинорежиссёру, сколько к его камину заходил я в гости.
Представляешь, Ника, ноябрь, нахохлившаяся перед зимой Москва, а тут в старинном особняке, затерянном среди высоких зданий, можно было посидеть у живого огня!
Камин был красивый, из белого итальянского мрамора. Можно было, беседуя с хозяином, подкладывать в огонь сосновые и берёзовые полешки, помешивать угли специальной каминной кочергой. То опадающее, то взвивающееся пламя напоминало мне о рыбацких кострах на берегах рек и озёр, о печах деревенских изб, где мне доводилось ночевать.
Я сочувственно выслушивал жалобы приятеля на его кинематографическое начальство, не отводя взгляда от пламени. Иногда казалось, что в нём пробегают прозрачные огненные человечки.
— Не дают полностью осуществить ни один замысел, — говорил он. — Уехать бы в Америку, в Голливуд. Там я бы развернулся!
И вот однажды он позвонил мне, торжественно сообщил, что уезжает.
— В Америку?
— В Америку! Между прочим, разобрал твой любимый камин. Послал вперёд себя. Так сказать, малой скоростью.
Мне стало грустно. Огонь камина, золотые искры этого домашнего костра, шипение смолы на поленьях — все это навсегда осталось в памяти.
Много лет о приятеле ничего не было слышно.
…Недавно кто‑то окликнул меня на московской улице. Я едва узнал его — сильно постаревшего, седенького.
— Что ты тут делаешь? — спросил я. — Вернулся?
— Зубы делаю. Вставные челюсти. Здесь дешевле, чем у нас в Штатах, — жёстко сообщил он. — Только не спрашивай про кино. Мы там никому не нужны.
— А камин? Сидишь у огня?
— Собрал его в первый же год. Ни разу не зажигал. В квартире, которую снимаю, хозяин не разрешил пробить дымоход.
ОДИНОЧЕСТВО.
Жизнь людей устроена так, что никто не может избежать одиночества.
Одиночество подростка, которого не понимают родители. Одиночество женщины, живущей с нелюбимым. Одиночество старого человека, похоронившего всех своих родных.
Как бы я хотел, чтобы каждый из них мог взять в руки мою книгу и раскрыть ее…
ОККУЛЬТИЗМ.
Возможно, они не знают, что являются оккультистами.
А быть может, и знают…
Посредством телевидения, газет, митингов гипнотизируют миллионы людей. Призывают их голосовать за себя, за «элиту».
От цвета галстука до отрепетированных у зеркала жестов и улыбок — все отрабатывается под руководством психологов, политтехнологов и прочей шушеры.
Так псевдоцелители, астрологи, предсказатели будущего, избавители от порчи, гадатели по линиям ладони и картам, прежде чем принять первых клиентов, примеривают перед зеркалом личину всеведения, собственной безошибочной правоты.
Но весь этот суетный сонм — ничто по сравнению с оккультистами–политиками. Нашей стране они не принесли ничего, кроме несчастья.
ОКУДЖАВА.
Летит тополиный пух. Июнь. Солнечным утром иду по Малой Бронной. Навстречу вдоль противоположного тротуара едут «Жигули». Тормозят.
— Володя! — слышится из приспущенного окошка.
Пока пересекаю мостовую, вспоминаю, как недавно, тоже утром, был у него дома, увидел высящийся на письменном столе солдатский кирзовый сапог, подаренный к юбилею, как Булат повёл меня пить кофе в лоджию под разноцветным тентом, где на полу в длинных ящиках росли какие‑то одинаковые растения. Оказалось, картошка.
— Здравствуй, Булат!
Стою у машины с открытой дверцей. Рассказываю, что иду от наших общих знакомых — Зои и Феликса.
— А я как раз к ним! Удивительно, что мы встретились. Такое может быть только в Москве! — говорит он на прощание.
Оглядываюсь вслед. Этого человека с его песнями, которые никогда не устареют, все любят. Он — сердце моего поколения. И этого города, тонущего в тополиной метели.
ОСТРОВА.
Из каждого окна, куда ни глянь — море. Оно в конце каждой улочки. Потому‑то и острова, что вокруг синева, чайки, мачты.
Если таких островков несколько — это называется архипелаг.
Я, как ты знаешь, провёл целую зиму на одном из островов архипелага Северные Спорады посреди Эгейского моря. А задолго до того, совсем в другой части мира, жил на южно–курильском острове Шикотан. Там вокруг океан.
Как ни странно, ни море, ни даже океан — хотя человек с ними несоизмерим — не унижают своим величием.
Наоборот, распрямляют. События жизни становятся видны в их истинном масштабе.
…Корабль или просто шлюпка в конечно итоге тоже остров. Только движущийся.
Хорошо человеку на островах.
ОТЕЦ.
Это я — то отец семилетней девочки? Какой из меня отец, папаша–воспитатель? Вообще не воспитываю. Просто люблю, обожаю.
Когда прошедшей зимой ты вдруг ни за что не захотела идти в школу, разрешил не идти. Мало того, пообещал один раз в месяц, в любой день по твоему выбору, оставаться дома. Знаю, многие нас с Мариной осудят.
Задолго до того, как началась твоя школьная жизнь, мы часто играли в «летающие колпачки». Я отказывался подсчитывать количество выигранных очков, и ты азартно считала сама, сначала загибая пальчики, а потом в уме. Так мы запросто постигли арифметику.
В те же, ещё детсадовские времена я на клочках бумаги вычерчивал в длину пустые квадратики–клеточки сначала для трёх–четырёх букв, а чуть позже и больше. Предлагал:
— Здесь прячется животное из трёх букв. С хвостом. Чтобы разгадать загадку, называй по очереди буквы!
— Буква «а»?
— Нет.
— Тогда «о»?
— Верно. Сама рисуй «о» в средней клеточке.
— Кот?! — догадывалась ты.
— Правильно! А теперь смотри! Вот восемь клеточек для слова из целых восьми букв. Тоже животное. У него язык такой же длины, как тело.
— Это нечестно. Ужасно длинное слово! И таких животных не бывает.
— Честно–честно. Называй по очереди все буквы, какие знаешь.
В конце концов все необходимые буквы встали в клеточки, и обозначилось слово «хамелеон».
Рассказал тебе о хамелеоне, нашёл соответствующую картинку в трёхтомнике Брема.
Так ты выучила алфавит, вообще научилась читать–писать. И приобрела некоторые познания в зоологии, ботанике и других интересных вещах.
Тут главное не превращать первые шаги по познанию мира в занудство.
…Недавно, вместо того чтобы скучно усесться на кухне за домашний обед, повёл в харчевню «Тарас Бульба». Накормил настоящим украинским борщом, варениками с вишнями. Под занавес заказал тебе мороженое. Да и сам перекусил с горилкой.
Мне кажется, человека, особенно маленького, не грех баловать.
Аунылых воспитателей, Ника, ты ещё встретишь. Невпроворот.
ОТЛИВ.
Каждый вечер с моря в приморский городок на севере Франции торопливо возвращается множество парусных яхт, чтобы до отлива успеть войти в устье глубоководной реки, в порт на ночёвку.
Помню, как в те двадцать лет, что я водил машину, каждый вечер, когда пустели московские улицы, наступал отлив дневной жизни, я катил среди стремящихся по домам автомобилей, тихо причаливал в темноте своего двора у подъезда.
Бредя по берегу Тихого океана, видел, как на моих глазах отлив быстро обнажает сушу, оставляя на мокром песке спутанные комья зеленоватых водорослей с дохлыми крабами, осколками ракушек, стеклянными и поролоновыми поплавками с японскими иероглифами.
…Бывает, во время отчаяния, просто усталости, отлива души тоже остаются на мели дохлые крабы неудач, лёгкие поплавки надежд…