ПАЗЛЫ.
Есть такая игра для детей: множество твёрдых кусочков разноцветного картона нужно составить так, чтобы получилась заранее изображённая на приложенном листке картинка. Ты старательно, порой часами, стыкуешь эти пазлы. И в конце концов добиваешься результата.
В каком‑то смысле мой словарь — те же пазлы. Пытаюсь из пёстрых фрагментов жизни создать для тебя цельную картину мира.
Но образца перед моими глазами нет.
ПАМЯТЬ.
Кажется, помню все, начиная с собственного рождения. Помню, как мама опускала меня в жестяное корыто и, поддерживая за спину одной рукой, другой поливала из садовой лейки.
Полагаю, учёные до сих пор толком не знают, где и как хранится прошедшее время жизни.
Иногда вспоминается даже то, чего я ни пережить, ни вычитать из книг не мог. Например, как не подчиняются руки, путаются в системе управления самолётом, когда в него попадает зенитный снаряд.
Или глянешь на незнакомого человека, пришедшего за исцелением, — и вдруг словно вспоминаешь его жизнь. Спрашиваю:
— Жили в лесу, в избе с соломенной крышей?
— Жил. Откуда вы знаете?
Ниоткуда.
ПАНТОМИМА.
В 1958 году, во время Всемирного фестиваля молодёжи меня обязали взять шефство над двумя иностранными студентками — француженкой и чешкой. Француженка, к моему изумлению, там у себя в Париже корпела над дипломом по русскому лубку. Знала язык не хуже чешки. Поэтому мне было легко общаться с ними, показывать московские достопримечательности, водить по музеям, по фестивальным мероприятиям.
Очень быстро я прямо‑таки угорел от звучащих повсюду песен, оркестров, разноязыких толп.
Случайно мы забежали в какой‑то клуб, где происходил международный конкурс студенческих театров пантомимы.
Здесь было тихо. Коллективы из Франции, Израиля, Голландии и других стран, сменяя друг друга, в течение нескольких дней демонстрировали искусство, о существовании которого я прежде не подозревал.
Оказалось, в полной тишине, без единого слова можно разыгрывать целые спектакли, говорящие о сложнейших переживаниях, исполненные лиризма.
Моим спутницам было скучно! Задавшись целью непременно побывать на всех мероприятиях фестиваля, они, к моему облегчению, оставили меня одного. Счастливый, я изо дня в день посещал этот конкурс.
До сих пор где‑то на антресолях хранится блокнот, куда я судорожно записывал в темноте зрительного зала наиболее поразившие меня сцены.
Только тогда я понял, почему режиссёры немого кино, такие как Чаплин, настороженно встретили изобретение записи звука. Казалось бы, всё стало как в жизни, актёры получили возможность говорить… Но до чего же кино потеряло в выразительности! Сделалось заболтанным.
…Иногда, глядя на выступающих по телевизору различных деятелей, я выключаю звук. И сразу становятся видны фальшь, высокомерие и просто глупость.
Жизнь всё больше засоряется визгливой музыкой, болтовнёй, грохотом автомашин. Остается утешаться тем, что прямо перед нашими глазами всегда происходит безмолвная пантомима Солнца, Луны, Земли и звёзд.
ПАРОВОЗ.
Громадная махина, тянущая за собой целый состав вагонов, двигалась, в сущности, всего лишь силою воды, разогретой пылающим углём, то есть энергией пара.
По мне, паровоз более красив, мужествен, нежели современные анемичные на вид электровозы.
Его гудок, победно оглашающий бескрайние российские пространства, шлейф дымища из трубы, всегда неожиданные выдохи пара откуда‑то сбоку красных, окрашенных суриком колёс, его богатырская стать — всего этого, Ника, тебе уже не увидеть. Разве что в музее.
Как не увидеть и меня, твоего будущего папу, сидящего на верхней ступеньке вагона с папиросой во рту, мчащегося по просторам России…
ПЕЧАЛЬ.
У человека поводов для печали, к сожалению, очень много.
Но бывает печаль как будто без повода. Светлая, неизвестно откуда нахлынувшая печаль сходна с печалью облетающей ивы над изгибом речки, с застывшими перед зимой полями и рощами.
Я знал молодого здорового человека, поседевшего ещё старшеклассником. Он оставался тих и печален всегда. Растормошить его, вывести из этого состояния было невозможно.
Будучи в высшей степени начитанным, он не захотел прочесть Евангелие.
— Сыграем в шахматы? — предлагал он и печально выигрывал у меня партию за партией.
Лишь после его неожиданно ранней кончины в тридцать один год я догадался: он жил, всё время думая о неизбежном для каждого финале. Безоружный, издали видел надвигающуюся тень смерти.
ПИСЬМО.
Случайно попавший ко мне треугольничек солдатского письма времён Первой мировой войны. Без марки, но с круглой печатью на обороте — «Управление коменданта этапа».
Над адресом — «Из действующей армии».
Адрес: Москва, Мясницкий пер. Господину Ф. О. Купину.
«1 января 1915 г. Давно уже не писал вам. С новым годом, новым счастьем. У меня мало чего, заслуживающего выражения. Живем на открытой местности. Поговаривают о походе корпуса ко Львову. Наши винтовки заменили на австрийские. Погоды наступили тень холодные. Морозы. Как здоровье Жени? Наверное, у вас ёлка, свечи… Целую всех.
Володя».
Письмо моего тёзки, солдатика с австрийской винтовкой в руках…
Самое удивительное — мы с Мариной знали эту Женю, Евгению Филипповну Кунину. Старушку–поэтессу, стихи которой были однажды напечатаны в «Новом мире» и даже изданы отдельной книжкой.
Письмо досталось мне уже после её смерти. Узнать о судьбе безвестного солдатика больше не у кого.
ПИТЕР.
Я бы не смог жить в чахоточном климате этого города, к тому же являющего собой сплошную цитату из русской литературы. Душно пребывать даже в самой прекрасной цитате.
Растиражированные красоты Санкт–Петербурга, Ленинграда, а по мне, так лучше — Питера понуждают глядеть на славный город глазами давно умерших людей.
Этот налёт цитатности, книжности очень присутствует в знакомых мне питерцах, дай им Бог здоровья.
ПЛАН.
Неплохо перед началом всякого серьёзного дела составить план. На бумаге, или в уме.
Но потом не стоит его в точности придерживаться.
Возможности жизни настолько многообразнее, чем мы можем предположить, что нужно дать ей свободу вносить по ходу дела свои поправки.
Особенно остро такое вмешательство чувствуется в творчестве. Как ни называй, пусть вмешательством Провидения, всегда счастье увидеть неожиданный поворот события или стихотворной строки… Или замысла целой книги.
ПОЕЗДКА.
Светило скупое солнце февраля. Алмазно посверкивали снежные сугробы.
После церковной службы в Новой Деревне, как это часто бывало, ждал отца Александра в своём «Запорожце» у ограды. Из головы не шли два человека, которые появились в храме к концу богослужения, прошлись среди прихожан, пристально вглядываясь в батюшку, и вдруг исчезли.
Когда я думал об отце Александре, ощущение опасности, витающей вокруг него, охватывало постоянно. Но стоило ему появиться рядом, оно исчезало.
Я старался экономить его время и силы, избавлял при поездках в Москву от утомительной маяты в автобусах и электричках….В тот раз отец Александр задержался после службы особенно надолго. Его посланцы порой подбегали к машине с извинениями, уверяли, что он вот–вот выйдет.
Небо постепенно заволокло тучами. Пошел снег.
Наконец батюшка вышел из церковного домика. С непокрытой головой, без пальто. Принес мне яблоко и пирожок. — Простите! Осталось принять двух человек. Если нет времени, езжайте без меня.
— Дождусь.
Пока я грыз яблоко, ел пирожок, разыгралась метель.
Я думал о том, что на шоссе может образоваться гололёд, о прихожанах, которые ждали своей очереди у двери его кабинетика, дорожа возможностью что‑то досказать, о чём‑то спросить. Были ещё и те, кто только дозревал до веры, до крещения. И каждый раз приезжали к нему люди, запутавшиеся в личной жизни, в учёных книгах, восточных вероучениях. Иногда просто душевнобольные.
— Все! Давайте сделаем доброе дело — довезём до Москвы, до метро, Ольгу Николаевну и Костю!
— Хорошо, — ответил я отцу Александру, который подошёл одетый, с тяжёлой сумкой через плечо, представил мне пожилую полную женщину и бородатого юношу в очках.
Они уселись на заднем сиденье. Отец Александр грузно опустился впереди рядом со мной. И мы тронулись в путь.
«И здесь тоже начнут одолевать его своими вопросами», — подумал я. У меня самого было о чём с ним поговорить.
— А как вы, отец Александр, относитесь к Фрейду и Юнгу? — немедленно вопросил молодой человек, — И вообще, что такое «коллективное бессознательное» с точки зрения церкви?
Отец Александр чуть заметно вздохнул, но, полуобернувшись назад, стал отвечать на бесконечные вопросы этого самого Кости.
Пожилая женщина тоже порывалась о чём‑то поспрашивать.
«Они его добьют», — подумал я и сурово произнёс: — Смотрите, какая вьюга! Как бы не попасть в аварию. Разговоры меня отвлекают. Прошу вас всех помолчать.
Вьюга действительно разыгралась так, что за пеленой снега впереди чуть виднелись красные стоп–сигналы автомашин.
Отец Александр достал из своей сумки одну из потёртых записных книжек, стал авторучкой что‑то вычёркивать, что‑то вписывать. Сосредоточенное лицо его показалось мне усталым, постаревшим.
Он первым нарушил молчание:
— Кажется, впереди распогодилось. Голубой просвет.
И действительно, зона метели оставалась позади. Над Москвой сияло солнце.
У метро ВДНХ я остановил машину, чтобы высадить наших попутчиков.
— Минуточку, — не без робости сказал отец Александр, — Вот какая проблема: у Ольги Николаевны очень высокое давление. Зашкаливает за 190. Вы не могли бы помочь? — Попробую. — Я продиктовал ей номер своего телефона, договорился о встрече.
Оставшись вдвоём, мы поехали на Лесную улицу, где отец Александр должен был навестить какого‑то ребёнка.
— А вы почему меня ни о чём не спрашиваете? — он положил руку мне на плечо.
ПОЛЕТ МЫСЛИ.
Иногда запоздало ловишь себя на том, что мысль унесла в такие дали, где никогда не бывали быть не мог.
К примеру, чистишь картошину за картошиной, а те, кого мы называли инками, бросают во время жертвоприношения обвешанную золотыми украшениями живую девушку в бездонный колодец. Она почему‑то не сопротивляется, не плачет.
Странность состоит в том, что я об этом не думаю, не фантазирую, а просто вижу.
Задумался во время работы над рукописью и вдруг вижу, как воздух огромными пузырями выходит, лопаясь, из трюмов погружающегося в пучину корабля.
…Вижу город, накрытый прозрачной сферой! Где? На Луне? На Марсе?
Одетые в комбинезоны рабочие сажают пучки травы в насыпанную длинными грядками почву. А какая‑то женщина выпускает на волю из целлофанового пакета стаю бабочек…
В прошлое, настоящее, будущее внезапно улетает мысль. Уверен, подобное бывает с каждым.
Очнешься. И станет стыдно за бессмысленно растраченное время.
Кстати, сколько его прошло?
Всего несколько минут.
ПОСУДА.
Одна из моих обязанностей, впрочем, не очень‑то любимых — мытье посуды.
Так вот, я заметил странную закономерность: чем меньше в нашем доме еды, тем больше грязной посуды громоздится в кухонной раковине после каждой трапезы.
Интересно, наблюдается ли столь загадочное явление и в других семьях?
ПОШЛОСТЬ.
Нет ничего тошнотворней пошлости общих мест. Общее место, Ника, это когда, например таких детей, как ты, называют «подрастающее поколение», которое нужно «воспитывать».
Детям, конечно, необходимо дарить самые интересные знания, рассказывать самые замечательные истории, готовить к самым волнующим приключениям.
Когда же ты будешь встречать пошляков, провозглашающих общие места, знай: у них нет собственных мыслей. Это люди, которые даже живой завет Христа умудряются превращать в пошлость мёртвых догм.
ПРАВДА.
Из года в год мой отец выписывал газету «Правда». Изо дня в день читал.
Когда я подрос, я тоже принялся её почитывать. И довольно скоро заподозрил, что газета часто врёт.
Жизнь у нас во дворе, у меня в школе, жизнь наших соседей и родственников совсем не совпадала с картиной всеобщего благополучия, которую изображала газета.
— Почему в «Правде» печатают неправду? — однажды пристал я к отцу.
Он был коммунист, и стал, как мог, защищать передо мной главную коммунистическую газету.
С тех пор само слово «правда» для меня несколько обесценилось.
Что является правдой для одной партии или одного человека, может вовсе не быть правдой для всех. Нужна какая‑то общая точка отсчёта.
Высшая правда Христа.
ПРЕДАТЕЛЬСТВО.
Не помню, у кого я прочёл, будто жизнь людей состоит из сплошных предательств по отношению друг к другу.
Страшное наблюдение. Хотя мой жизненный опыт как будто опровергает этот приговор человечеству. Или мне просто везло на очень хороших людей. Тем не менее, как оглянешься на череду лет, лиц и событий… Вспоминаются не только сознательные, очевидные предательства, но и мелкие подленькие поступки, совершаемые эгоистами как бы автоматически, без терзаний совести.
Знаменательно, предатели никогда не бывают счастливы.
ПРОТИВОСТОЯНИЕ.
Приходится периодически держать оборону, противостоять меняющимся поветриям. Например, в искусстве. Во всём.
Существуют давящие, авторитарные лидеры, ревниво умножающие ряды своих поклонников и последователей.
Я знал людей, растерявших свою самобытность в суетной озабоченности во что бы то ни стало быть «современными». Модные поветрия сбивали с пути.
При всей своей открытости я никому не позволял на себя давить.
Так и плывёт на свободе своим курсом мой одинокий кораблик.
ПСИХОАНАЛИТИК.
Берется разгребать семейные проблемы других людей. Дает советы. Назначает пациентам все новые и новые платные сеансы…
Сам же глубоко несчастен в личной жизни. Тщательно это скрывает.
ПУШКИН.
Одна девочка вроде тебя, Ника, давно, два столетия назад, жила в Петербурге. Родители купили ей фисгармонию (нечто вроде современного пианино). И она каждое утро училась играть на этом инструменте.
За окном её дома была улица, и по ней часто прогуливался верхом Пушкин.
Каждый раз, когда он слышал звуки музыки, видел девочку за окном, он приостанавливал лошадь, снимал шляпу и улыбался ей.
Девочка не знала, кто это такой. Она тоже улыбалась в ответ этому несомненно, доброму, очень хорошему человеку.
Подлинная, невыдуманная история.