ЛАСТОЧКА.
Она залетела на эту страницу из моего давнего стихотворения. Ласточка попала в него прямо слёту, когда, обдав тёплой волной живого воздуха, промчалась мимо под низкий навес терраски к гнезду, где попискивали птенцы.
Она то вылетала на ловлю мошек, то возвращалась, и пока мы со старым седобородым хозяином дома пили зелёный чай из пиал, беседуя на философские темы, я всё время чувствовал, что мешаю ей заниматься более важным делом.
Старик периодически делал успокаивающий знак ладонью — мол, не бери в голову, все хорошо.
…Этот цветущий гранатовый сад у терраски, над которым виднелись отроги Памира, эта ласточка, это журчание арычной воды…
— Скажи, думаешь, есть смысл жизни? — спросил старик.
Что я мог ему ответить?
Ласточка снова пролетела мимо моего плеча.
ЛЕНЬ.
Устрою‑ка я себе день лени! Приустал от этой книги.
Отложу авторучку. Полью как следует все свои цветы, подкормлю минеральными удобрениями. Кое–кого давно пора пересадить.
…Цветет одна из лучших моих орхидей — фаленопсис с большими розовыми цветами. Свисают с веточек гроздья красных цветов лианы бугенвиллеи. Около ста растений. Провозился с ними несколько часов.
Звонит со службы Марина.
— Как ты там? Работаешь?
Стыдно признаться, что нет. Не успел положить трубку — снова звонок.
Какой‑то читатель моих сочинений спрашивает, когда выйдет в свет новая книга?
А мне самому неведомо.
Говорит, будет молиться о том, чтобы все мои книги были изданы.
Можно ли после этого устраивать себе день лени?
Беру авторучку. Какое у нас следующее слово?
ЛЕТО.
Страна лета кажется в детстве огромной. Больше, чем год.
Нет, не, кажется. Так оно и было.
Что произошло со мной? Или со временем?
Сегодня на календаре 21 июня. Вроде бы только недавно установилось настоящее тепло, ощутимо увеличился световой день. И вот через несколько суток он начнёт убывать…
Сейчас ты на даче. Уже видела в лесу зацветающую землянику, первые грибы. Помогаешь дачной хозяйке пропалывать огород. Побывала на речке, на пруду. Учишься кататься на двухколёсном велосипеде. Подражая мне, написала рассказ под названием «Дача».
…Длинное время — семилетней девочке. Короткое время — моё.
ЛИМОН.
Приятель несколько лет подряд приглашал приехать к нему в гости в Тбилиси.
А когда я в конце концов собрался и прибыл, он, встретив меня под вечер в аэропорту, сообщил, что вынужден сегодня же уехать в командировку. На месяц.
— Не огорчайся, — сказал он, усаживая меня в машину, — Мог бы отвезти тебя в свою квартиру, но там тебе будет одиноко. Лучше я отвезу тебя к своей маме Маргарите Васильевне. Поживешь у неё.
Так я с бухты–барахты попал в квартиру дотоле неизвестного мне человека.
— Будем кушать баклажаны с сыром, пить кофе и знакомиться, — сказала очень пожилая худющая женщина с папиросой во рту. — Если начнёте зажиматься, стесняться и так далее и тому подобное, мне станет скучно. Хотите выпить? Где‑то припрятано немного коньяка. Сейчас принесу.
Мы сидели на кухне. Книг на подоконнике, на полках было больше, чем кухонной утвари.
Я уже знал, что она профессор местного университета, лингвист.
— Пожалуй, я и сама с вами выпью, — сказала Маргарита Васильевна, возвращаясь из глубины квартиры с початой бутылкой коньяка. — Сын говорил, вы уже посещали наш город? — На сутки. Очень давно.
— Значит, не знаете Тбилиси! — обрадовалась она. — Сейчас кончается экзаменационная сессия. Освобожусь — покажу вам такой Тбилиси, какого никогда не узнают приезжие.
Она угостила меня ужином, отвела в предназначенную для меня комнату большой квартиры. Как‑то весело запустелой.
За те дни, пока она была занята в университете, я набродился по проспекту Руставели, посетил выставку моего любимого художника Пиросмани, прокатился на фуникулёре, заглянул в заведение «Воды Логидзе», где испробовал знаменитый лимонад.
Город, в котором у тебя нет друга, вообще ни одного знакомого человека, становится скучен и лишь подчёркивает твоё одиночество. Поэтому я рад был возвращаться вечерами, прикупив по дороге кое–какой провизии.
По утрам, да и пред сном она ничего не ела. Чашка кофе и папироса. Зато с удовольствием готовила для меня. Очень вкусно!
Наконец студентов распустили на каникулы. И мать моего приятеля сообщила:
— Завтра с утра отправимся в путешествие по Тбилиси. А вы сами чего ещё не успели увидеть, куда хотели бы попасть в первую очередь?
— В Ботанический сад.
Она несколько удивилась, даже пришла в замешательство. — Прекрасно. Я и сама там никогда не была.
В тот день мы посетили Ботанический сад, неожиданно бедный, неухоженный; совершили длинную прогулку вдоль живописной, но мелководной Куры, а затем нырнули в чудесные кварталы старого города, где у Маргариты Васильевны было полно подруг. И всюду она затаскивала меня в гости. Нас угощали все тем же кофе. А также непременными грузинскими песнями и русскими романсами под гитару или фортепиано.
К концу дня мы оказались в мастерской художника. Застали там большое сообщество пирующих молодых живописцев и поэтов.
Вечер прошёл весело.
Но когда уже в темноте мы вернулись домой, увидели — на лестничной площадке, привалясь к двери, сидит старый, небритый человек с узелком в руках.
— Марго, — произнёс он, с трудом приподнимая веки, — мне нехорошо.
Глаза у него были синие.
— Какого чёрта не звонил?! Где тебя носило? — Маргарита Васильевна кинулась к нему, с моей помощью переволокла в квартиру.
Там мы уложили его на тахту.
— Полюбуйтесь! — сказала Маргарита Васильевна. — Это Вахтанг. Развелась с ним пятнадцать лет назад. Приносит постирать грязное белье. И просит выпить.
— Умираю, — заявил старик. Вид у него был неважный.
— Не обращайте внимания. Притворяется. Сейчас будет просить выпивки.
— Не прошу выпивки. Прошу рюмку коньяка. С кусочком лимона… Если не глотну коньяка — умру.
— Ну скажите, что с ним делать? За что Бог послал мне этого алкоголика?
Я не знал, что и сказать. В конце концов, это был отец моего приятеля.
— В доме нет выпивки, нет лимона, — сурово сообщила Маргарита Васильевна, впрочем, взглянув на часы.
— Можно пойду и куплю? — робко спросил я. — Куда? Начало первого ночи. Все закрыто. — Она тяжело вздохнула. — Ладно! У нас кажется, осталось чуть–чуть коньяка…
— А лимон? — тут же напомнил Вахтанг. — Марго, мечтаю о глотке коньяка с лимоном. Иначе умру.
— Умирай, шантажист!
Маргарита Васильевна вывела меня в переднюю. Позвонила по телефону. И через минуту я шпарил ночным проулком к какому‑то соседу, который выращивал лимонные деревца в своём садике.
Он уже стоял, одетый в пижаму, у калитки…
Я шёл обратно в тёплой тбилисской ночи, поминутно поднося к лицу и вдыхая нежный запах свежесорванного лимона.
ЛИТЕРАТУРА.
Существуют миллионы, если не миллиарды изданных сочинений.
На самом деле хороших книг мало. Мало кому есть что сказать нового, значительного.
Мир очень быстро меняется. И одновременно остаётся все тем же, что и в библейские времена.
Как подать руку одинокому человеку, заблудившемуся среди одиноких людей? Как наиболее просто и доверительно показать ему, что он вовсе не одинок?
Людей приучили убивать время за чтением псевдолитературы. Убивать время своей жизни.
Поразительно, даже читая очень хорошую книгу, многие, развращённые детективами, триллерами и тому подобной чушью, бездумно следят за сюжетом и в упор не видят того, о чём, собственно, книга написана. Так, к примеру, читая «Робинзона Крузо», большинство ухитряется не заметить, что в романе рассказано прежде всего о том, как Робинзон приводит Пятницу к Богу!
ЛОДКА.
Хорошая просмолённая лодка, особенно если она килевая, если весла её легки и не выскакивают из уключин, — это счастье.
Сливаешься с ней. Движешься по вольному морю, по извилистым речкам. Сам себе всадник и конь.
Единственное, с чем не могу примириться, что гребёшь, сидя спиной к направлению движения.
Как жизнь. Всё время видишь прошлое, а чтобы увидеть, что тебя ждёт впереди, приходится выворачивать голову.
ЛОЖЬ.
Сознательно сказанное лживое слово — яд, который прежде всего отравляет лжеца. Если же человек лжёт себе, малодушно боясь взглянуть правде в глаза, — это ещё более губительный яд.
Ложь подобна ядовитой твари всегда таящейся внутри человека. Даже великие праведники чувствовали это в себе.
ЛЮБОВЬ.
Не всякого ближнего я умею любить, как самого себя. Далеко мне до этой высочайшей планки.
Сам же всё время ощущаю Божью любовь, которая приходит через людей…
Неоплатный должник, как я хотел бы, Ника, чтобы чувство тёплой длани Божьей, покоящейся на макушке, досталось и тебе.
Ты подрастёшь. Начнутся первые увлечения. Грянет первая любовь.
Теперь, похоже, мир пал до уровня Содома и Гоморры. Синонимом слова «любовь» становится мерзкое «секс».
Высочайшее, что даровано человеку, распято посредством телевидения, порнофильмов, дискотек, рекламы противозачаточных средств. Любовь‑как лягушка, препарированная на столе физиолога.
Господи! Как же мне любить и прощать гаденьких гомосексуалистов, лесбиянок, всех тех, кто не любит, а «занимается любовью»?!
ЛЮДИ.
С годами я понял: другие люди, мужчины и женщины, молодые или старые, тем более дети — это все тот же я. Вот в чём секрет всех чудес — телепатии, чтения мыслей. В том числе и целительства.
М
МАРИНА.
Твоя мама и моя жена Марина — одно из самых загадочных существ, каких я встречал в жизни.
Суди сама. Как это можно, нигде никогда специально не обучаясь, в совершенстве уметь говорить, читать и писать по-итальянски?
Это ещё не самое удивительное.
Я дорожу возможностью и одновременно побаиваюсь, как мальчишка, показывать ей то, что мною вчерне написано. Марина обладает непостижимым даром мгновенно и совершенно точно улавливать мельчайший промах моей мысли, слова.
Мало того. Если я поставлен в тупик её неожиданными и справедливыми замечаниями, она без особых раздумий, слёту предлагает свой вариант поправок. Всегда замечательный.
Откуда эти высшие редакторские способности? Ведь ей не довелось получить ни филологического, вообще никакого образования.
Я уж не говорю о том, что ты и без меня знаешь — о её непостижимой доброте. Ласку никогда не заходящего солнца Марины ощущаем не только мы.
Все.
МАРЛЕН ДИТРИХ.
Узнав, что я составляю «Словарь для Ники», мой друг Родион сообщил, будто такого рода произведение уже существует. И написано оно довольно давно Марлен Дитрих — знаменитой немецкой певицей и киноактрисой.
Я несколько заволновался, потому что не позволяю себе ходить по чужому следу.
Вскоре книга об этой диве с фотографиями, подробным жизнеописанием лежала передо мной на столе. Я, конечно, начал читать с конца, где напечатана её «Азбука моей жизни».
Оказалось, на закате своей бурной деятельности Марлен Дитрих заделалась добродетельной бабушкой. По алфавиту стала перечислять рецепты блюд, которыми потчевала внуков. А также записывала глубокомысленные изречения, вроде: «Сандвич. Незаменим для того, кто привык есть на ходу».
И я было успокоился. Пока не узнал из биографии, что одно время за Марлен Дитрих ухлёстывал Гитлер. Безнадежно, по её словам. Но когда началась Вторая мировая война, эмигрировавшая в Америку дива решила вернуться в Германию, чтобы снова встретиться с извергом и ценою любовных ласк отвратить его от дальнейших кровавых замыслов.
При всём том, что я содрогнулся, прочитав об этой затее, все‑таки подумал: «Вдруг бы получилось…»
МАСКА.
Полюбить Венецию легко. Кто только не любил Венецию с её несколько мишурной красотой!
Свежим летним утром мы с Мариной, приплыв на катере из Лидо ди Гзоло, прокатились туда–сюда по Гранд–каналу, покормили голубей на площади возле невыразимо красивого собора святого Марка, сфотографировали друг друга. И потянулись было встать в хвост длиннейшей очереди туристов, стремившихся осмотреть собор изнутри, как ощутили, что теряем себя; что подчиняемся зловещему гипнозу толпы, как бы заставляющей нас исполнить весь положенный ритуал.
Мы ушли.
Я натратил денег, угощая себя и Марину в расположенном под открытым небом полупустом кафе на площади у дворца дожей, где большой оркестр как по заказу играл мои любимые мелодии.
Казалось, гипноз ослабевал. Освободив себя от обязаловки бегать по приснопамятными местам, мы провели в этом кафе много времени, пока не наступил срок идти на железнодорожный вокзал, сесть в поезд Венеция — Флоренция.
Слаб человек. Вздумали, как все, напоследок купить какой-нибудь сувенир. В бесчисленных магазинах и киосках было полно яркой чепухи. В том числе знаменитых карнавальных масок. Ни одна из них нам не понравилась. Все‑таки выбрали вроде бы красивую чёрную с позолотой полумаску. Сунули в дорожную сумку.
И лишь дома в Москве примерили. Зеркало по очереди отразило наши ставшими зловещими лица. Не лица, а личины.
МАСТЕР.
Огромный заскорузлый старик, он был краснодеревщиком высшей квалификации. Работал в мастерских Большого театра.
Свободное время этот бывший солдат морской пехоты, раненный во время войны под Севастополем, почему‑то посвящал чтению учёных трудов о российской истории. Не ленился топать за ними в библиотеки
Поговорить ему было не с кем. Поэтому он иногда заходил ко мне. Спрашивал: «Володя, есть что починить?»
Починить всегда что‑нибудь находилось. Мастер на все руки, он своими толстыми, казалось, негнущимися пальцами медлительно управлялся хоть с отвёрткой, хоть с молотком.
Поработав с удовольствием, опрокидывал стопарик водки, закусывал бутербродом и сообщал что‑нибудь историческое: — Екатерина Великая была развратное вещество.
Когда я его видел или думал о нём, натыкался на некую тайну, загадку. Всё время казалось, что этот одинокий человек, мастер как рыба на суше находится вне своей среды. То ли крестьянской, то ли прибыл со страниц сочинений Толстого.
Однажды я спросил: читал ли он «Войну и мир»? Что думает о Платоне Каратаеве?
— Толстой был Лев! Хотел бы с ним поговорить. Да он тебе такие слова Петра Первого скажет!…
МАЯКОВСКИЙ.
Масштаб его личности, его творчества таков, что соизмерим не с одним лишь XX веком.
Маяковский, несомненно, был человек будущего. Которое, может быть, никогда не наступит.
Как странно, что я знал его маму Александру Алексеевну, даже, смею сказать, успел подружиться с ней.
Если что‑то хорошее есть в моих стихах или прозе, этим я обязан прежде всего ему.
МЕЛОДИЯ.
Она возникает всегда неожиданно.
Не обладая музыкальным слухом, не зная нотной грамоты, я не способен её воспроизвести.
То кажется, что она звучит из далёкого детства, то откуда‑то из будущего…
Быть может, вся эта книга — попытка хотя бы косвенным образом предать её тебе.
МЕНЬ.
Вот ведь, Ника, какая беда у нас с тобой. Убили отца Александра. За семь лет до твоего рождения.
Как бы он радовался тебе!
Мои воспоминания о нём выдержали пять изданий.
Я собрал здесь некоторые высказывания самого отца Александра, сбережённые в памяти других людей. И сам тоже кое-что вспомнил.
В 1978 году, в начале нашего знакомства, отец Александр предупредил: — А вы знаете, что со мной опасно общаться? Следят органы, с подозрением относится церковное начальство. Считается, что я агент Запада. Диссиденты, наоборот, поговаривают, что я — генерал КГБ. Не меньше! Почему, мол, их сажают, а меня ещё нет?
Он стоял один на семи ветрах.
Когда началась «перестройка», повеяло ветром свободы, он мне неустанно повторял:
— Торопитесь! Пишите! Нужно успеть издать. Все это может в любой момент кончиться…
Одна женщина спросила: как он относится к диссидентскому движению?
Отец Александр ответил:
— Я хорошо отношусь к диссидентам. Но это не наш путь. Наш путь другой. Главная наша задача — измениться изнутри. Никакие внешние изменения ни к чему не приведут.
Одного священника–диссидента посадили в тюрьму.
В кабинетике отца Александра группа верующих стала обсуждать событие. Кто‑то попросил батюшку проанализировать эту вроде бы сомнительную для священника деятельность.
Отец Александр поднялся из‑за стола, ответил, выделяя каждый слог:
— Я сво–их дру–зей не ана‑ли–зи–ру–ю!
Твою будущую крестную Соню Рукову отец Александр долго готовил к крещению, давал соответствующую литературу. Однажды дал изданную в Брюсселе книгу «Магизм и единобожие» написанную неким Эммануилом Светловым.
Прочитав её, Соня приехала в Новую Деревню, стала просить отца Александра познакомить с мудрецом, сказала, что готова поехать куда угодно, чтобы иметь возможность поговорить с автором, хотя бы увидеть его.
В конце концов, отец Александр взял её за руку, произнёс, лучась улыбкой:
— Сонечка, да ведь это я…
Человек тяжело заболел, попал в онкоцентр. У него уже было критическое состояние, температура 42 градуса… Отец Александр приехал, пробился к дверям реанимационного отделения, крикнул:
— Саша, не умирай! Не сдавайся!
И это спасло его.
Девушка прочла книгу отца Александра «Сын человеческий». Уверовала. Крестилась.
Через несколько лет оказалась в Троице–Сергиевой лавре, на исповеди у старца рассказывала о роли, которую сыграла в её жизни книга Александра Меня.
— Еретик! — заявил старец. И наложил запрет на чтение его книг.
Женщина совсем молоденькой крестилась у него. Потом уехала летом на Украину. Долго там пробыла.
Вернулась беременная. Без мужа. С уже большим животом. От стыда и горя была готова на самое страшное. Перед тем как совершить самоубийство, приехала в храм.
Упала на колени. Заливаясь слезами, исповедалась отцу Александру.
Он поднял её, крепко обнял за плечи. С жаром сказал: — Будет ребёнок! Это же прекрасно!
Вырвал из отчаяния к жизни.
Другой женщине попали в руки сочинения американского священника Серафима Роуза — религиозного фанатика, изувера, запугивающего читателей адскими муками.
Отец Александр сказал:
— Ему не разрешили сжигать людей на костре, так он своими книжками их сжигает…
В церковь к батюшке явился некий странный архимандрит, весь увешанный поверх рясы крестами, цепочками, какой‑то блестящей мишурой.
После службы отец Александр направился с ним к остановке, чтобы вместе поехать на станцию. Автобус пришёл переполненный. Едва влезли.
Архимандрит ворчал.
— Что делать? — улыбнулся отец Александр, — Ослика нам не подают…
Пришло время, когда многие стали просить благословения у отца Александра на отъезд за границу. Он им говорил: — Уезжать не имеет смысла. Потому что перемена места не решает внутренних проблем. Выросшее растение с большими корнями плохо переносит пересадку в чужую почву.
Одна прихожанка все реже посещала храм. При встрече отец Александр сказал ей:
— Предположим, вы хотите научиться играть на пианино. Но как я вас могу научить, если вы так редко приезжаете?
Другая женщина, в очередной раз не поехав в церковь, позже сообщила, что постоянно видит его во сне и все благополучно обсуждает.
— Это дьявол, — сказал отец Александр.
— Правда?
— Правда.
Прихожанин возмущённо рассказал отцу Александру о том, что увидел на свадьбе как какая‑то старушка подходит с подносом ко всем гостям, собирает деньги для молодых.
— Что же в этом плохого? — ответил батюшка. — Молодожены в деньгах очень нуждаются. Я даже хочу записать кассету для нашей молодёжи, где был бы расписан весь порядок свадьбы. Включая сбор денег.
Отец Александр как‑то спросил у Сони Руковой:
— Знаете, какой самый большой дефицит, чего больше всего не хватает сейчас нашей интеллигенции?
— Любви?
— Нет. Благоговения. Мы не понимаем, что когда берём в руки Священное писание — берём в руки Самого Бога.
Джазовый трубач Олег Степурко рассказал батюшке о том, как его знакомый музыкант в паузах между номерами с восторгом проповедует Христа посетителям ресторана. — Пьяным проповедовать бессмысленно. Они утром проснутся и все забудут.
Олег как‑то приехал на исповедь очень удручённый. Накануне повздорил с женой, даже стукнул её.
— Никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя поднимать руку ни на мать, ни на жену, — сказал отец Александр.
Сопровождаемый тем же Олегом, он шёл по просеке в Новой Деревне. Навстречу не шла, летела какая‑то красивая девушка. — Восьмое марта! — с восхищением сказал отец Александр. — Восьмое марта…
Соне Руковой, когда она на исповеди призналась, что очень боится смерти, посоветовал:
— Постоянно повторяй в такие минуты: «Иисусе, Боже сердца моего, приди и соедини меня с Тобою навеки!»
Французская монахиня Клер познакомилась с отцом Александром в 1975 году. Как‑то раз в беседе с ним посочувствовала тому, как трудное ему приходится. Батюшка ответил:
— О, знаете, если бы мы делали всё, что возможно делать в таких условиях, это было бы очень много! А мы не делаем даже того, что возможно.
Однажды он пригласил её на молитвенное собрание. Там были православные, протестанты. Отец Александр говорил о вселенской церкви, о том, что разница между конфессиями происходит от разницы культур, ни от чего больше. Был счастлив, когда молились все вместе.
На исходе жаркого дня я сидел с ним в чайхане на самаркандском базаре, пили зелёный чай.
Отец Александр вдруг спросил:
— Каким был самый счастливый день вашей жизни?
Я постеснялся признаться, что именно этот, когда я нахожусь вместе с ним. Задумался. Затем сказал:
— Когда впервые вышел на гребной лодке в море… А вы когда были счастливы?
— Всякий раз, когда служу в алтаре.
В последние годы жизни он не раз предлагал мне написать вместе сценарий фильма о Христе.
— Вот закончите роман, я довершу Библейский словарь. Давайте напишем!
А вышло так, что, обливаясь кровью, он прошёл в одиночестве свой крестный путь…
МИЛЫЙ.
Это ребёнок может быть милым, симпатичным. Или детёныш животного. Например, щенок, слонёнок.
Быть «милым» искусству противопоказано.
Существует «милая» музыка, которую я называю пищеварительной.
«Милые» стишки.
«Милая» гладкопись авторов, не открывающих ничего нового, не будящих мысль читателя.
Можно ли назвать произведения А. И. Солженицына «милыми»?
Или живопись Ван Гога?
МОДА.
По мне лучшее, что придумано человечеством в области одежды — это не изыски модных кутюрье со всеми их «претапорте», «от кутюр», и тому подобными пританцовками. Это — по крайней мере для мужчин — форма моряков.
МОЗГ.
Известно, что мозг состоит из двух полушарий. Как и попка.
Как поглядишь на дела большинства политиков, на их брыластые рожи, возникает подозрение… Угадай, какое?!
«МОРСКОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ».
Был в семнадцатом веке парусник с таким названием.
Вот бы наняться на него хотя бы юнгой!
…Слышу, как кто‑то думает: «Твой отец, Ника, всё время сворачивает к морской тематике. Романтик».
Но что есть романтика?
Настоящая, несопливая романтика — это реальность. Постоянная память о том, что все мы в самом деле юнгами плывём на движущейся в океане космоса Земле…
МУХИ.
— А вы знаете, что у них тоже есть сердце? — спросила мама. — Зачем вы их мучаете?
Мы, пятеро лежачих послеоперационных пацанов, томились летом в больничной палате и развлекались тем, что ловили мух, привязывали к их ножкам вытянутые из марли белые нитки, а потом отпускали.
Мама вызвала санитарку, попросила убрать громоздящиеся на тумбочках тарелки с остатками еды и хотя бы подмести в палате.
Потом раскрыла окно и, махая полотенцем, выпустила мух на волю.
«А нитки? — спросил я. — С ними они не смогут жить».
Она ничего не ответила.
МЫСЛЬ.
Может быть, это и грешная мысль. Почти наверняка грешная с точки зрения церковных ортодоксов. Но, входя в православные храмы, в католические соборы, глядя на чудовищную роскошь, на позолоту, на богатые облачения епископов и священников, на подавленных этой пышностью прихожан, я не могу не думать о том, как беден был Христос.
О крайней непритязательности братства Его апостолов, Франциска Ассизского, Серафима Саровского.
Единственное, что утешает: «Последние будут первыми», — говорит Христос.