Но Ма Вэньцзе и подумать не мог, что спустя два месяца братец Белый Ма, главарь шайки из Байни-гуна, сдавшей оружие по его совету, все равно окажется за решеткой, да еще закованный в кандалы.
В полной растерянности он явился к командиру уездного батальона и, заикаясь, потребовал объяснений, но ему предъявили целый ряд неопровержимых доказательств вины Белого Ма, перед которыми Ма Вэньцзе оказался совершенно безоружен: выяснилось, что банда из Байни-гуна принесла ложную присягу, а на самом деле укрывала от властей винтовки, боеприпасы и готовила побег из уезда. И у некого Сюя, главаря другой банды, которую Ма Вэньцзе уговорил перейти к коммунистам, руки оказались по локоть в крови: до прихода коммунистов он держал в страхе целую волость, сколько женщин изнасиловал – не сосчитать… Мало того, новая власть выяснила, что и начальник штаба у Ма Вэньцзе – гоминьдановский шпион, который пытался исподволь влиять на своего командира, да еще замышлял убийства. Разве можно позволять таким людям разгуливать на свободе?
Ма Вэньцзе только кивал в ответ, утирая холодный пот.
Улицы пестрели плакатами с призывами беспощадно громить контрреволюцию. Говорили, со всех окрестных деревень в город везут соломенные веревки, чтобы уездной управе было чем вязать преступников. Еще говорили, что из тюрьмы каждый день кого-нибудь уводят на расстрел: вечером в большой камере сидело три десятка человек, а наутро глядь, ни одного не осталось – или перевели куда, или расстреляли. Наконец в городских толках и кривотолках появилось имя Ма Вэньцзе: говорили, этот его «Комитет по разъяснительной работе» – настоящее гнездо контрреволюции, а сам Меченый Ма – главный бандит и старая контра. Ма Вэньцзе ждал ареста, но никто за ним не приходил – наоборот, начальство приглашало его то на одно собрание, то на другое, даже прислали ему форму цвета хаки, в которой ходили бойцы Освободительной армии. Увидев его на улице в этой форме, знакомые испуганно сворачивали куда-нибудь подальше.
Трудно сказать, почему так сложилось: во-первых, все решения принимались в узком кругу, во-вторых, люди, принимавшие эти решения, неохотно делились подробностями, а в-третьих – и в-главных – те сведения, которые из них в конечном итоге удалось выудить, во многом противоречили друг другу. Одни говорили, что Осел Пэн тоже перешел на сторону коммунистов, обскакав в чине своего заклятого врага Ма Вэньцзе, и быстро сообразил, что сможет выслужиться перед новой властью, если разоблачит побольше бандитов, давших ложную присягу. Другие говорили, что все дело в извечной борьбе гоминьдановских группировок: пока у руля стояли японцы, они пытались ослабить друг друга с помощью японцев, теперь к власти пришли коммунисты, и бывшие гоминьдановцы сводили друг с другом счеты, используя коммунистов. Ма Вэньцзе в свое время помог группировке В подорвать силы хунаньской армии – ну что же, теперь настало время хунаньской группировке проучить Меченого Ма руками коммунистов. Враги умело плели интриги, вели подковерную борьбу, и деревенщине Ма Вэньцзе тягаться с ними было не по зубам.
Конечно, находились люди, утверждавшие, что дело обстояло несколько иначе. Они считали, что коммунисты с самого начала не верили присяге бандитов и ждали случая с ними разделаться. Другие говорили, что бандиты на самом деле принесли ложную присягу, что Меченый Ма был закоренелым разбойником и тайно готовил мятеж, что его вину перед новой властью невозможно искупить. Но он вовремя умер, и наверху решили не взыскивать с покойника за прошлое.
Мне трудно судить, какая из этих версий ближе к истине, поэтому я не буду на них подробно останавливаться, расскажу лишь, чем кончилось дело. Точнее, постараюсь соединить разрозненные эпизоды в единое целое. Два месяца спустя, возвращаясь из Чанша с очередного собрания, Ма Вэньцзе еще с улицы услышал, как в его доме воют, рыдают и голосят. Открыл дверь – на него устремилось восемь пар заплаканных женских глаз, женщины широко разинули рты и разом замолчали. А спустя секунду снова зашлись рыданиями, и пащенята рядом с ними тоже скривили мордочки и громко заголосили.
Ма Вэньцзе не знал, что и думать.
Начальник Ма! Господин начальник уезда! Командир Ма! Барин! Третий дядюшка!.. Перечисляя все чины и прозвания Меченого Ма, женщины бросились ему в ноги и стали с громким стуком отбивать земные поклоны.
– Как теперь жить…
– Батюшка, рассуди…
– Не дай погибнуть…
– Верни нашего Тяньбао…
– Мы ведь сдались коммунистам, потому что тебя послушались! Чего же ты молчишь?
– Муж ушел и с концами, дома семеро по лавкам сидят, есть-пить просят, что мне теперь делать?
А одна женщина схватила Ма Вэньцзе за грудки, влепила ему две звонкие пощечины и заорала, словно полоумная:
– Это ты во всем виноват! Обманщик, верни моего Цзиньхуа!
Пока жена Ма Вэньцзе отдирала от него безумную, та успела порвать ему китель, расцарапать лицо и руки.
Ма Вэньцзе постепенно все понял. Пока он ездил в Чанша, бывшие бандиты устроили контрреволюционный мятеж: в поселке Баолу были убиты три члена рабочей группы, заговорщики напились вина с петушиной кровью[77] и стали бросать бомбы в подводы с зерном из уездной управы, а в планах у них был настоящий переворот. Власти перехватили одно из секретных писем и, чтобы предотвратить мятеж, немедленно казнили всех заговорщиков, среди которых были и мужья тех самых женщин, что собрались в доме Меченого Ма. Мужей вызвали на собрание, а спустя несколько дней вместо них домой пришли бумаги из управы, в которых родственникам казненных предписывалось явиться на Терновый вал и забрать их личные вещи. Вот и все.
От этого рассказа Ма Вэньцзе бросило в холодный пот; сцепив руки за спиной, он мерил шагами комнату, а когда поднял голову, все лицо его было мокро от слез. Меченый Ма поклонился каждой вдове, опустился перед ними на колени:
– Брат виноват перед вами, виноват…
Роняя слезы, он поспешно открыл сундучок, выгреб оттуда все деньги – чуть больше пятидесяти серебряных юаней – и раздал вдовам. Его жена, утирая слезы, достала деньги из своего тайника и вынесла вдовам вместе с парой серег и браслетов, что лежали у нее в шкатулке. Ма Вэньцзе имел привычку разбрасывать мелочь по дому, оставлял горстки монет у изголовья, на столе, в ящиках комода и даже на конюшне – жена всегда ходила за ним и убирала деньги на место. Теперь вся мелочь пригодилась.
Наконец женщины, всхлипывая и рыдая, ушли. Только вдова Цао с двумя сыновьями осталась в доме Ма на ночлег.
Всю ночь Ма Вэньцзе не сомкнул глаз, а на следующее утро поднялся и увидел, как петух на воротах тянет шею, но странное дело – петушиного крика было совсем не слышно. Задумавшись, Ма Вэньцзе хлопнул ладонью по столу, снова не услышал ни звука и удивился еще больше. Его городским жилищем был старый даосский храм, во дворе которого стоял огромный колокол. Ма Вэньцзе подошел к колоколу, попробовал в него ударить, но колокол молчал, тогда он стал в смятении стучать молотом по колоколу, пока все соседи не сбежались во двор и не уставились на него испуганными глазами. Только тут Ма Вэньцзе понял, что оглох.
Он молча опустил молот.
Позавтракав жидкой кашей, Ма Вэньцзе вздохнул и направился к лекарю. Вывернул из переулка и увидел, что вся улица запружена людьми – в городе проходила демонстрация против контрреволюции и траурный митинг памяти трех героев, погибших в поселке Баоло. Толпа стекалась к уездной тюрьме, по улице шагали школьники и дружинники из народного ополчения, все выкрикивали лозунги. Он видел, как они разевают рты, но лозунгов не слышал.
Ма Вэньцзе остановился и медленно, по стеночке, вернулся домой.
От дома до выхода из переулка был пятьдесят один шаг, и от выхода из переулка до дома он снова насчитал ровно пятьдесят один шаг – столько же, сколько лет ему сравнялось.
– Почему же здесь ровно пятьдесят один шаг? – удивлялся Ма Вэньцзе.
Жена вынесла ему зонт и снова отправила к лекарю.
– Скажи, почему здесь ровно пятьдесят один шаг?
Жена что-то сказала, но он не услышал.
– Что ты сейчас сказала?
Жена снова пошевелила губами.
Он вспомнил про свою глухоту и больше ничего не спрашивал, только покачал головой:
– Чудно, чудно.
Вечером зашел знакомый доктор, осмотрел больного. Ма Вэньцзе попросил у доктора сырого опиума. Тот спросил жестами: разве черное учение дозволяет своим последователям курить опиум? Ма Вэньцзе похлопал себя по лбу – простудился, выкурю трубочку опиума, чтобы согреться. И доктор исполнил его просьбу.
Той ночью шел дождь. Ма Вэньцзе в последний раз сел на циновку, выполнил все обычные ритуалы и принял смертельную дозу опиума. Перед этим он переоделся во все чистое, побрился и даже подстриг ногти.
Люди говорили, что ему не было нужды умирать. Да, коммунисты могли уличить его в присяге Гоминьдану или в том, что его люди зарубили несколько крестьян, прибежавших усоблять городское добро, но Ма Вэньцзе все-таки был не последним человеком в уезде, и его Комитет оказал большое содействие новой власти. Ко всему прочему, в смутные времена Меченый Ма помогал семье одного товарища, с которым они мальчишками вместе учились плотницкому ремеслу, а после оказалось, что этот самый товарищ выбился в большие начальники у коммунистов. На другой день после самоубийства Ма Вэньцзе какой-то командир из Чанша специально приехал в уездный центр, чтобы передать ему письмо от того товарища. В конце письма большой начальник приглашал своего старого друга Ма Вэньцзе погостить у него в Пекине.
Ма Вэньцзе спал в погребальной циновке и письма не прочел. Запросив указаний из провинциальной управы, уездное начальство купило ему гроб, пару белых свечей и связку поминальных хлопушек.
△ Дерно́вые ды́ни△ 荆界瓜
В Мацяо мало кто знает, что такое Терновый вал, и в окрестностях Мацяо о нем тоже почти не слышали, особенно молодежь.
Эта улица исчезла много лет назад. Если выйти из восточных ворот уездного города, через три ли вы окажетесь на берегу реки Ло, а когда переправитесь через реку, на другом берегу увидите ровное поле, где растет хлопок или батат, к северу поле переходит в небольшую возвышенность, и там среди камней и бурьяна стоит пара соломенных хижин для ночных сторожей. В густом бурьяне можно найти коровьи лепешки, фазаньи гнезда или старую соломенную сандалию. Это и есть Терновый вал – правда, сейчас люди называют его и Дерновым валом, и Торговым валом и даже Дворовым валом. Молодые не знают, что когда-то Терновый вал тоже был самой настоящей улицей на целую сотню дворов – здесь кипела жизнь, здесь стоял величественный храм Конфуция, к которому стекались паломники со всей округи.