Хотя все знали, что эта его шляпа сразу была рваная.
Маогун посадил в землю столько горьких семян, что нетрудно представить, как горячо откликнулись люди на призыв Бэньи освобождать Тайвань, как бросились наперегонки к полю боя. Больше всех усердствовал отец Ваньюя: заодно с уборкой риса он оборвал все тыквенные плети на краю Маогунова участка. Чтобы Маогун не пропустил такого зрелища, парни хором кричали с поля: «Хэ! Хэ! Хэ!», переполошили всех кур и собак в деревне.
И Маогун услышал – задыхаясь, прибежал на поле. Застучал палкой по земле, громко бранясь:
– Бэньи, сукин ты сын! Грабишь человека среди бела дня! Чтоб ты лопнул!
На что Бэньи прокричал, подняв кулак:
– Освободим Тайвань!
И кооперативные активисты подхватили:
– Освободим Тайвань!
– Что мы делаем с противником коллективизации? – прокричал Бэньи.
И голоса активистов слились в оглушительный хор:
– Жнем его поле, едим его рис! Кто пожал, тот и забрал! Жнем его поле, едим его рис! Кто успел, тот и поел!
От злости глаза Маогуна налились кровью:
– Добро, добро! Ешьте мой рис, ешьте сколько влезет! Помру от голода, явлюсь к вам голодным духом и всех передушу!
Он крикнул своим сыновьям, чтобы бежали домой за ножами. Но Яньцзао и Яньу, тогда еще совсем пащенята, помертвели от страха и стояли на месте, не смея пошевелиться. Маогун, брызжа слюной, обругал сыновей и сам, опираясь на палку, поспешил домой. Скоро он вернулся с целой охапкой хвороста, разложил его у края поля и поджег. Воду Маогуну давно перекрыли, земля стояла сухой, и подхваченное ветром пламя с треском раскинулось по всему полю. Маогун смотрел на огонь и громко хохотал.
– Ублюдки! – кричал он, притопывая ногой. – Мне риса не достанется, а вы поешьте! Ешьте, ешьте! Ха-ха-ха!
И созревшее поле обратилось в серое пепелище.
Спустя несколько дней Маогун умер во время очередного приступа грудной болезни.
Говорили, душа его не успокоилась после смерти. В один из дней последнего лунного месяца Бэньи нес домой новые жернова с каменоломни, и у ворот Маогуна опустил ношу на землю – решил сходить на хребет, поискать там фазаньи гнезда. Отошел на несколько шагов, как вдруг позади что-то страшно загремело. Раскаты было слышно даже на другом конце деревни, первыми на грохот прибежали пащенята, за ними и взрослые. Прибежали и застыли на месте, не веря собственным глазам: новые жернова Бэньи дрались с каменной ступой, стоявшей у ворот Маогуна…
На этом месте Фуча поинтересовался, знаю ли я, как выглядит каменная ступа. Я ответил, что видел ступы в хозяйстве – каменные горшки, в которых обрушивают рис или другое зерно. Еще мне было известно, что ступы бывают ножными и ручными. В ручных ступах зерно толкут обычным пестиком. Ножные ступы немного удобней в работе и конструкцией напоминают качелю: ставишь ногу на один конец доски, и пестик на другом конце поднимается вверх, убираешь ногу с доски – пестик всем весом опускается в ступу.
Фуча не верил, что каменные ступы могут драться, но деревенские старики клялись, будто видели это собственными глазами, и расписывали драку в мельчайших подробностях. Каменная ступа и пара жерновов скакали то вверх, то вниз, бросались то вправо, то влево, высекая друг из друга золотые искры, – грохот стоял, как во время грозы, а землю тут и там изрезали глубокие рытвины. И птицы со всей округи слетелись к дому Маогуна, черными тучами облепили деревья и кричали на все голоса.
Двое мужчин покрепче пытались разнять драчунов, даже взмокли от натуги, но все было напрасно. Толстый шест, которым держали ступу, вдруг щелкнул и переломился, после чего ступа негодующе подпрыгнула и в бешенстве покатилась на жернова, так что люди испуганно отпрянули в стороны. Ступа надвигалась, жернова пятились назад, ступа атаковала, жернова защищались – не прекращая биться, они проскакали от ворот Маогуна к канаве, перемахнули через мост и унеслись на хребет, в густые заросли ковыля. Но что самое удивительное – раненые ступа и жернова истекали желтой кровью. На хребте люди обнаружили груду каменных осколков, некоторые еще подрагивали и тихо стонали, но из всех сколов на землю хлестала желтая жижа, она сливалась в извилистый ручей, через пол ли впадавший в лотосовый пруд, и вода в том пруду пожелтела от каменной крови.
Люди собрали каменные осколки и заделали ими провалы на полях. Остатками жерновов засыпали провалы на Трех доу Бэньи, а остатками ступы – ямы на поле Маогуна, тем дело и развели (см. статью «Пузырная шкура»).
После старики объясняли, что каменная утварь враждующих хозяев тоже пропитывается друг к другу ненавистью. Так что врагам надо быть осмотрительнее и не бросать свое добро где попало. А ну как тесакам вздумается подраться, или коромыслам, или сошникам? Инструмент сломается – еще полбеды, но кто знает, что за кровь польется из железных ран? А если они так сцепятся, что начнут стены крушить?
С тех пор Бэньи, хоть и поминал Маогуна при случае недобрым словом, мимо дома его старался не ходить и на поле к нему не заглядывал. Вдова Маогуна с двумя сыновьями в конце концов тоже вступила в кооператив, но быка, которого они с собой привели, Бэньи принимать отказался, и его продали на ярмарке. Плуг и борону Маогуна Бэньи тоже брать побоялся, отдал их в кузницу на переплавку.
Дослушав рассказ, я рассмеялся – как можно верить в такие небылицы?
– Я тоже не верю, чудовые разговоры. От бескультурья, – Фуча улыбнулся и лег на другой бок. – Но ты спи, он сюда не придет.
Он отвернулся и затих – не знаю, спал он на самом деле или только делал вид, а может, спал, но продолжал прислушиваться к ночным голосам. Я тоже лежал и слушал – слушал собственное дыхание, слушал, как булькает топь на поле Маогуна.
△ Ва́рево△ 浆
Варево – жидкая кашица, зерновой отвар. Мацяо – горная деревня, где всегда было туго с продовольствием, поэтому словосочетание «хлебать варево» здесь весьма распространено.
В одной из малых од «Книги песен» есть следующая строчка: «Те пьют вино, другим и варева не пригубить», где под «варевом» подразумевается некий низкосортный напиток вроде кукурузной браги. В «Истории Ханьской династии» роскошная и расточительная жизнь Бао Сюаня[82] описывается следующим образом: «Вместо бобовых листьев и варева из риса потчевал слуг вином и мясом». Из этих примеров видно, что «варево» всегда считалось пищей бедняков.
Первое время в Мацяо мы часто путали на слух слова чи ган «хлебать варево» и чи гань «жевать рис». На самом деле в речи жителей Мацяо мягкий согласный цзь всегда заменяется твердым г, так что слова «варево» и «река», которые в стандартном языке имеют чтение цзян, здесь произносятся ган. Поэтому вместо «хлебать варево» можно услышать еще и «хлебать реку». Когда припасы на зиму уже подъедены, а до нового урожая жить да жить, в котелках у деревенских так мало риса, что их «варево» в самом деле больше напоминает речную воду.
▲ Национа́льный преда́тель▲ 汉奸
Старшего сына Маогуна звали Яньцзао, он всегда выполнял самую тяжелую работу в бригаде: таскал навоз, дробил камни, выжигал уголь. На стройках он перебрасывал саманные кирпичи, на похоронах нес гроб, от тяжести нижняя челюсть его отвисала и рот всегда был полуоткрыт, а вены на ногах вздувались страшными узлами. Поэтому Яньцзао даже в самую жару не расставался с латаными и перелатаными штанами, стараясь закрыть свои безобразные ноги.
Я познакомился с Яньцзао, когда его бабка еще была жива. Бабка Яньцзао была отравницей, то есть злой знахаркой: если верить легендам, отравницы готовят ядовитый порошок из змей и скорпионов и прячут его у себя под ногтями, чтобы при случае подсыпать в пищу врагов или незнакомцев и отобрать их жизни. Чаще всего отравницы убивают из мести, также существует поверье, что они отнимают чужие жизни, пытаясь продлить свою. Говорят, бабка Яньцзао стала отравницей после коллективизации: бедняки и низшие слои середняков внушали ей такую жгучую ненависть, что старуха готова была костьми лечь, лишь бы насолить коммунистической партии. Мать Бэньи умерла много лет назад, и Бэньи до сих пор уверен, что ее отравила бабка Яньцзао.
Однажды в хибаре, где жила семья Яньцзао, ветром обрушило соломенную крышу, и он попросил деревенских помочь ему с починкой. Я тоже ходил помогать, месил глину. И наконец увидел знаменитую старуху – с самым добродушным видом она разводила огонь на кухне и совсем не походила на ту злобную ведьму, о которой рассказывали местные.
К полудню крыша была готова. Деревенские собрали свои инструменты и стали расходиться по домам. Яньцзао бежал за ними, крича:
– Куда же вы идете, не пообедав? Куда же вы идете? Где это видано?
Запах жареного мяса с кухни давно гулял по двору, и я тоже не понимал, почему все решили разойтись. Но Фуча объяснил, что деревенские ни за что не сядут за стол в доме Яньцзао, даже чашку с чаем от него не примут. Все знают, что в его доме живет старая отравница.
Икнув от испуга, я тоже поспешил прочь.
Скоро Яньцзао пошел по деревне от дома к дому, умоляя работников вернуться и пообедать. Постучал он и в нашу дверь – не говоря ни слова, сердито бухнулся на колени и отбил лбом три звонких земных поклона.
– Хотите, чтобы я в реку бросился? Чтобы на суку повесился? От самой глубокой древности до сего дня не было такого порядка, чтобы люди поработали даром и не сели с хозяином за стол. Вы и Яньцзао обидели, и всех домочадцев Яньцзао, мне теперь одно остается – помереть у вас на пороге!
Мы принялись испуганно поднимать его с колен, оправдывались, что дома нас ждал готовый обед, мы сразу не думали оставаться. Да и толку от нас на стройке было мало, и так далее, и тому подобное.
Он битый час пытался хоть кого-то зазвать на обед, весь взмок и едва не плакал: