Чжунци покраснел до самой шеи, нос его заблестел.
– Сам ты пес! Не верю я, что цзинь свинины нельзя возместить! Работникам положено мясо!
– Тогда бери и возмещай им эти расходы из своего кошелька. Возмещай, иначе я от тебя не отстану!
Чжунци уже не мог дать заднюю и топнул ногой:
– Вот и возмещу! Подумаешь! – После чего гордо удалился, скрипя своими галошами. Скоро он вернулся и, тяжело дыша, грохнул на стол перед Фуча серебряный браслет:
– Напугать меня решил цзинем свинины? Щенок эдакий, а я согласую и все тут! Возмещай!
Фуча заморгал, не зная, что сказать, и мы все тоже немного растерялись. Только что мы смеялись, подтрунивали над Чжунци, и никто не ожидал, что он отнесется к нашему представлению так серьезно, что будет отстаивать свою подпись, да еще не пожалеет на это серебряного браслета.
В тот раз нам так и не удалось его проучить. И после его тяга к документам приобрела поистине устрашающий размах. Теперь он вырывал бумаги даже из рук Бэньи или коммунного начальства, чтобы оставить на них свою резолюцию. «Согласование» вошло у Чжунци в привычку, ни один клочок бумаги не мог уйти от его авторучки – он утверждал и согласовывал абсолютно все, не желая ограничивать свои полномочия. Фуча любил порядок, уважал правила, поэтому в конце концов оказался вынужден прятаться от Чжунци: заслышав скрип галош, завидев знакомую физиономию, собирал все бумаги, чтобы лишить Чжунци малейшей возможности поживиться. Тот притворялся, будто ничего не заметил, сердито уходил и искал какой-нибудь другой документ, требующий согласования, например, вырывал у почтальона пачку писем для сосланных пащенят. Поэтому на каждом конверте, который приходил мне из дома, оставалось письменное подтверждение тому, что Ма Чжунци согласовал адрес и фамилию получателя, иногда подкрепленное яркими отпечатками его выпачканных в чернилах пальцев.
Мне Чжунци тоже порядком надоел, и я решил, что надо его проучить. Однажды днем, пока он спал, мы выкрали его авторучку и выбросили в пруд.
Спустя два дня из нагрудного кармана Чжунци торчала новая шариковая ручка, металлический зажим ярко сверкал на солнце, вселяя в нас ощущение полного бессилия.
△ Родня́ с того́ све́та△ 走鬼亲
Много лет спустя в Мацяо произошла такая история: человек узнал свою родню из прошлой жизни. Я уже слышал о подобных случаях, когда жил в Мацяо, потом вернулся в город и выяснил, что похожие чудеса случались и в других деревнях. Мне в эти рассказы не верилось. Знакомый фольклорист, изучающий верования о переселении душ, взял меня с собой в деревню, где проводил полевые исследования, познакомил с людьми, которые помнили свои прошлые жизни. И все равно я не мог понять, как это возможно.
Разумеется, когда подобная история случилась с моими знакомыми, я удивился еще больше.
На дворе стояли восьмидесятые годы, в соевой лавке поселка Чанлэ подрабатывал один паренек из Мацяо, как-то раз он проиграл в карты все деньги и едва не остался без штанов. Бедняга сунулся к знакомым, но его даже на порог не пустили.
Парень так оголодал, что в глазах заплясали черные мушки. На его счастье, нашлась одна добрая душа – подавальщица из кабачка «Цзиньфу» по имени Хэй Даньцзы, ей тогда едва сравнялось тринадцать. Пока хозяин был в отлучке, она накормила беднягу пампушками и сунула ему два юаня. После он хвастался друзьям: «Хотите знать, что такое обаяние? Посмотрите на братца Шэнцю!»
Его звали Шэнцю, он был сыном Бэньи, прежнего мацяоского партескретаря.
Хозяин кабачка «Цзиньфу» откуда-то узнал об этом происшествии, а еще узнал, что Хэй Даньцзы не первый раз выручает Шэнцю, и заподозрил, что она таскает ему продукты с кухни или деньги из кассы. Он устроил ревизию, внимательно все пересчитал, недостачи не обнаружил, но все равно не мог взять в толк: чего ради Хэй Даньцзы печется о безработном бродяге, которым и собака побрезгует? Хэй Даньцзы приходилась хозяину дальней племянницей, так что он решил выяснить, в чем тут дело, и вызвал ее к себе.
Девочка потупилась и заплакала.
– Чего такое? Чего ревешь?
– Он…
– Что он?
– Он мой…
– Говори! Ты что, влюбилась в него?
– Нет, он мой…
– Да говори же! Не то мигом тебя домой отправлю!
– Он мой сын…
Хозяин разинул рот, кипяток из чашки пролился на пол и едва не обжег ему ноги.
Поразительная новость разошлась по всему поселку. Оказывается, Хэй Даньцзы – та самая Хэй Даньцзы из кабачка «Цзиньфу» – узнала своего сына из прошлой жизни. То есть Хэй Даньцзы – перерождение знаменитой Дай Тесян из деревни Мацяо. А не прижми ее хозяин, она бы и не созналась. Дни шли, а люди все толпились у кабачка, шептались, показывали пальцами. В конце концов начальство решило, что пора вмешаться. Что за времена настали? Повылазили на свет картежники, проститутки, грабители. А теперь еще и феодальные суеверия вернулись, нечисть на свет повылазила. Веселенькие дела.
С целью разоблачить суеверия и просветить народные массы, начальство вызвало Хэй Даньцзы в участок на допрос, но там немедленно собралась такая толпа любопытных, что весь участок провонял потом, и полицейские не могли нормально работать. Поэтому начальство решило отвезти Хэй Даньцзы в Мацяо и там устроить очную ставку. Раз она узнала своего сына из прошлой жизни, должна и всех остальных узнать? И мужа, и другую родню? Вот и выведем ее на чистую воду, чтобы больше не пудрила людям мозги.
Они вшестером отправились в Мацяо: Хэй Даньцзы, двое полицейских, замначальника поселкового комитета и два его досужих сослуживца. Остановили автобус за несколько ли от Мацяо и велели Хэй Даньцзы показывать дорогу – хотели проверить, помнит ли она места из прошлой жизни. Хэй Даньцзы сказала, что дорогу помнит плохо, может и заплутать. Но повела их прямо к Мацяо – у начальников даже холодок по спине пробежал.
Когда они проходили мимо каменоломни на хребте, Хэй Даньцзы вдруг расплакалась. Каменоломня стояла заброшенной, на усеявших землю осколках породы тут и там виднелись сухие коровьи лепешки, между камнями пробивался бурьян, обещая в скором времени спрятать под собой камни. На вопрос, почему она плачет, Хэй Даньцзы ответила, что ее муж когда-то работал здесь каменоломом. Перед поездкой комитетские начальники успели навести справки о Тесян и теперь втайне радовались: все-таки врет девка.
Оказавшись в Мацяо, Хэй Даньцзы как будто растерялась, сказала, что раньше здесь не было столько домов, что она не узнает своей деревни.
– Ишь ты? Надоело комедию ломать? – обрадовался замначальника комитета. – Такая маленькая, а уже научилась лапшу на уши вешать, сочинила целую историю. Ты кого обмануть хотела? Думала, это так просто – черти-что из себя разыгрывать?
Хэй Даньцзы расплакалась, одному полицейскому стало ее жалко, а может, просто не хотелось сразу возвращаться в поселок. Раз приехали в Мацяо, пускай еще попытает счастья, все равно за остальные дела сегодня браться поздно.
Замначальника комитета посмотрел на небо, подумал и согласился.
На этом месте мой собеседник округлил глаза и сказал, что дальше началось самое удивительное. Хэй Даньцзы зашла в дом Бэньи и словно очудела: во-первых, она знала, где у него что стоит: где чайник, где отхожее ведро, где короб с рисом, а главное – с первого взгляда поняла, что старик на кровати – ее Бэньи. Девчонка залилась слезами, закричала: «Братец Бэньи!», упала на колени и бросилась отбивать ему земные поклоны. Бэньи к тому времени совсем оглох и беспомощно таращился, не понимая, зачем к нему в дом набилась толпа незнакомцев. Наконец жена по второму котлу вернулась с огорода и прокричала ему в самое ухо, кто это такие, только тут до него стало доходить. Бэньи никак не хотел поверить, что сикилявка из поселка – Тесян, и орал, выкатив глаза:
– Если денег надо или еды, так и скажи! Какая еще Тесян? Молоко на губах не обсохло, а уже в покойницы метит!
Хэй Даньцзы расплакалась, и ее вывели из дома.
Деревенские сбежались посмотреть на это чудо, принялись обсуждать Хэй Даньцзы, сравнивать ее лицо и фигуру с лицом и фигурой покойной Тесян. В итоге пришли к выводу, что никакая она не Тесян. Тесян одним взглядом с ума сводила, а этой кочерыжке куда с ней равняться? Пока они судили и рядили, Хэй Даньцзы рыдала, сидя на крыльце, но вдруг вскинула голову и задала вопрос, который всех огорошил:
– А где Сюцинь?
Мацяосцам это имя показалось незнакомым, и они молча переглядывались, не зная, что ответить.
– Где Сюцинь?
Люди растерянно пожимали плечами.
– Сюцинь умерла? – спросила Хэй Даньцзы, и к глазам ее снова подступили слезы.
Вдруг какая-то старуха вспомнила: Сюцинь – как же, есть такая! Жена Бэньжэня, котлового брата Бэньи. Бэньжэнь давно еще сбежал в Цзянси, а Сюцинь с тех пор замужем за Дошунем, да только она теперь не Сюцинь, а Третья тетушка! Жива, жива.
Глаза Хэй Даньцзы просияли.
И тут до людей стало доходить: если эта девочка – Тесян, стало быть, Сюцинь – ее невестка, потому она про нее и вспомнила. Какие-то доброхоты немедленно повели ее искать Сюцинь: «Третья тетушка на Бамбуковом склоне живет, мы покажем!» Хэй Даньцзы кивнула и поспешила за ними, быстро перевалила через хребет, нырнула в бамбуковую рощу и издалека увидела глинобитный дом, маячивший среди бамбуковой зелени.
Самые любопытные убежали вперед, ввалились в дом, заглянули в каждую комнату, но никого не нашли. Кто-то бросился к лотосовому пруду, и скоро оттуда раздался крик: «Сюда, сюда!»
У пруда сидела старуха и стирала одежду.
Хэй Даньцзы подбежала и бросилась ей на грудь.
– Братуля моя, Сюцинь! Я Тесян…
Старуха оглядела ее с ног до головы.
– Какая еще Тесян?
– Я когда в больнице лежала, ты меня кормила и поила. А в последний вечер я прибежала к тебе земные поклоны отбить…
– Это ты?.. Ты… Ты… – старуха хотела что-то сказать, но слова застряли у нее в горле, из глаз полились слезы.
Больше они ничего не говорили, только горько плакали, так плакали, что люди боялись подойти, стояли и смотрели на них издалека. Брошенный пральник тихо качался на воде. И отжатая рубаха скатилась с берега, распахнулась и медленно пошла ко дну.