△ Толо́чь сокровéнное△ 打玄讲
После смерти Ваньюя многие члены продбригады успели примерить на себя звание отличника философской подготовки, и в конце концов оно закрепилось за дядюшкой Ло. Говорили, так решило коммунное начальство: продбригада нуждалась в образцовом старом крестьянине.
Меня отрядили готовить дядюшке Ло речь о его революционных свершениях, а после зачитывать каждое предложение вслух, чтобы он выучил речь наизусть для проведения «философской работы на местах» (так назывались выступления на общих собраниях в коммуне или в уездном центре). Начальство жаловалось, что Ваньюй ни на одном собрании не показал должного уровня философской подготовки, а дядюшка Ло – пожилой человек с большим голосом, у него целая жизнь за плечами, к тому же он проявил героизм и предотвратил несчастный случай на мосту, поэтому все будут очень рады послушать о его передовых свершениях.
Фуча аккуратно предупредил меня, что дядюшка Ло – старый революционер, известная личность, вот только соображает туговато: начнет говорить и сразу уходит в какие-то дебри, ты его ближе к делу, а он про козу белу, надо быть к этому готовым. И заставить его выучить речь наизусть.
Скоро я понял, что не пускать дядюшку Ло уходить в дебри, когда он рассказывает о своих передовых свершениях, практически невозможно. Он начинал говорить и сразу забывал про наш черновик, выученные фразы начисто стирались у него из памяти, он валил в одну кучу редьку и капусту, столы и табуретки и черт знает что еще. Поначалу я молча ждал, когда он сам вернется к теме, но потом увидел, что чем дольше он говорит, тем глубже уходит в дебри и тем больше удовольствия приносит ему этот процесс. Он никогда не был женат, никогда не имел близости с женщиной, но это не мешало ему вворачивать в свою речь разные скабрезные прибаутки: сестрица Мань кашляет, да никак не отхаркается; сестрица Мань увидала член, да не знает, с какой стороны за него взяться; сестрице Мань рожать пора, а она уперлась и ни в какую… Все эти присказки про сестрицу Мань плохо сочетались с революционной философией.
Читая в моих глазах вопрос, он моргал:
– Вязи его боров, опять я не то сказал?
С каждой репетицией он только сильнее нервничал, в конце концов стал ошибаться даже в самой первой фразе:
– Дорогие товарищи, зовут меня Ло Юйсин, лет мне пятьдесят шесть…
Надо пояснить, что на самом деле в словах его не было ошибки, но партсекретарь распорядился накинуть дядюшке Ло девять лет, чтобы он еще больше походил на образцового старика, преданного делу революции. Борьба за уборку коллективного проса под проливным дождем в пятьдесят шесть лет и в шестьдесят пять лет имеет совершенно разное философское значение.
Я напомнил, что мы говорим «лет мне шестьдесят пять».
– Вот же глупый язык. Да, старость не радость… Скажи на милость, какой прок старику жить на свете? – не обращая внимания на мою усмешку, он немного погрустил, потом взглянул на небо, собрался с мыслями и начал заново:
– Дорогие товарищи, зовут меня Ло Юйсин, лет мне пятьдесят…
– Опять не то!
– Зовут меня Ло Юйсин, лет мне… пя…
Я был в отчаянии.
А дядюшка Ло сердился:
– Но если мне пятьдесят шесть! Философия философией, а возраст на кой трогать? Чем мои года философии помешали?
– Так рассказ будет звучать еще убедительней. – Я терпеливо повторил ему все то, что уже говорил раньше, про семидесятилетнего старика из Лунцзятани, которого взяли выступать на радио с рассуждениями о философии свиноводства; про семидесятитрехлетнего старика из Чанлэ, который с рассказом о философии пчеловодства попал в газету. А если тебе пятьдесят шесть, как ты будешь с ними тягаться?
– Вот я сразу понял, что вся ваша философия – одно ля-ля и охохоньство. Любят коммунисты народ за нос водить: сунули сестрице Мань редиску в штаны и говорят, что парень.
От такого контрреволюционного выпада я едва не подпрыгнул.
И как раз в это время к нам заглянул начальник из коммуны. Дядюшка Ло вышел ему навстречу, рассказал, чем мы занимаемся, заморгал, будто еще не проснулся:
– Над философией корпеем… Дело полезное… Куда мы без философии? Вчера вот до третьей стражи[114] разбирался, и чем больше сижу над этой философией, тем шибче идет дело. При марионеточном правительстве нас и на порог школы не пускали! А теперь партия сама зовет людей учиться, заботится о крестьянах-бедняках и низших слоях середников! Наша революционная философия – настоящая наука. Наука о правде, наука об истине, наука о силе, ее изучать никогда не поздно, ее изучать – одно удовольствие!
Начальник весь расплылся в улыбке: вот это настоящий старик из бедноты, человек с широким идейным кругозором, только послушайте, как хорошо сказано: наука о правде, наука об истине, наука о силе.
Я втайне восхитился преображением дядюшки Ло и тем, как складно он заговорил: лицо его оставалось заспанным, но излагал он разумно и ясно, а главное – сразу сумел подобрать слова, которые больше всего понравились собеседнику. Потом я понял, что в этом весь дядюшка Ло: он никогда не ссорился с односельчанами, не цеплялся за сказанные слова, умел потрафить и богу, и черту, и неизменно говорил именно то, что тебе хотелось услышать. Встретив знакомого, который держал свиней, дядюшка Ло толковал ему о выгодах свиноводства: «Твои свиньи – какой кусок понравился, такой и отрежешь, захотелось мяса – всегда пожалуйста! И не нужно к мяснику ходить, выпрашивать у него кусочек пожирнее!» Человеку без свиней дядюшка Ло толковал о том, как это накладно – держать свиней: «Захотелось мяса – иди на бойню, отрежут тебе кусок, который попросишь, и никакого обмана! Зачем люди маются с этими свиньями? Каждый день корми их по три раза, сам варевом перебиваешься, а свиней изволь накормить! Сущее наказание!» Знакомым, у которых родился мальчик, он хвалил сыновей: «В хозяйстве без парня никуда. Он и тяжестей натаскает, и плуг поможет вести. Повезло вам!» Знакомым, у которых родилась дочь, нахваливал дочерей: «Взял сноху – потерял сына, а женил дочь – получил зятя. Сами посчитайте, много ли в деревне почтительных сыновей? То-то и оно, вязи их боров! А дочка к родителям ближе, в старости и пампушками вас накормит, и обутку теплую справит. Поздравляю!»
Дядюшка Ло говорил сначала одно, потом другое, но его было невозможно уличить в неискренности, каждое слово он произносил от чистого сердца, каждое его суждение звучало честно и убедительно, а лицо выражало строгую серьезность. Мацяосцы говорили, что дядюшка Ло как никто умеет «толочь сокровенное». Очевидно, под «сокровенным» они имели в виду учение о сокровенном или учение об инь и ян[115]. Правда рождает неправду, неправда рождает правду[116], одно и другое перетекают друг в друга, все есть в одном и одно есть во всем[117] – следуя Дао, нельзя принимать одну сторону, истина вечно ясна, но никогда не ясна.
У него не было своих детей, только порожный сын в Пинцзяне. По местному обычаю первый гость, который заглянул в дом после рождения ребенка, становится его порожным отцом или порожной матерью. Много лет назад дядюшка Ло ездил в Пинцзян торговать пихтовой смолой, однажды постучал в незнакомый дом попросить напиться, а у хозяев только что родился сын – так дядюшка Ло стал порожным отцом. После, отправляясь в Пинцзян, он всегда брал своему порожному сыну мешочек сушеного батата. Но никак не ожидал, что однажды сын станет бойцом Красной армии, дослужится до генерала и переедет в город. Обосновавшись в Нанкине, генерал задумал перевезти порожного отца к себе. Дядюшка Ло говорил, что городская жизнь не про его честь: вышел из порта, сел в генеральскую машинешку, не успели тронуться, как все закрутилось перед глазами, дядюшка Ло не выдержал и завопил, требуя высадить его на землю. Пришлось генералу идти с ним до дома пешком, а машина потихонечку ехала сзади.
Ему было непривычно, что в генеральском доме нет очага на полу, нет ведра для нечистот, нет ни одной мотыги. На поляне позади дома можно было вырастить целый огород, а она зарастала сорной травой. Дядюшка Ло насилу вскопал и разровнял там землю, только ведра для нечистот нигде не нашел. Пришлось собирать нечистоты в обычное ведро, вместо черпака он взял эмалированную кружку, но тут генеральская жена с дочками подняли визг, дескать, он ведет себя некультурно и разводит антисанитарию. Дядюшка Ло обиделся и целый день не притронулся к еде, в конце концов генералу пришлось посадить его на пароход и отправить обратно в Мацяо.
– Обленились! – качал головой дядюшка Ло, вспоминая своих порожных внучек. – Все у них по-научному, сами пухлые, что твои колобки, а свиней накормить не умеют, кудель спрясть не умеют, такую выставят из мужнего дома вместе с котлом!
Говорили, что генерал на праздники посылает дядюшке Ло деньги, и я завистливо поинтересовался, правда ли это.
– Да чего он там посылает?.. От него дождешься… – Дядюшка Ло долго копался в кисете, моргал, жевал губами, потом наконец проговорил: – Всего-то и посылает… юаня три… или четыре…
– Да ладно?
– Зачем старику врать? Сестрица Мань из ушей своих больше достанет, чем он посылает.
– Я же не комиссар, который землю пришел кроить.
– Если не веришь, обыщи дом! Давай, обыщи!
Я заинтересовался этим отрезком его биографии, мне показалось, что здесь надлежащим образом проявляется скромная и трудолюбивая классовая сущность старого крестьянина-бедняка (человек вернулся в деревню, отказавшись от благополучной городской жизни), кроме того, отсюда можно было перейти к героическому прошлому дядюшки Ло (например, рассказать о службе в Красной армии) – словом, эпизод про армию и порожного сына так и просился в речь. Но стоило нам углубиться в рассказ, как дядюшка Ло снова пошел толочь сокровенное, а я сидел рядом в полнейшей растерянности. Например, он хвалил Красную армию, все время хвалил Красную армию, а потом вдруг переменил фронт и заговорил, что красноармейцы – чистые звери: был один командир взвода, который оброс на службе земляками, любил брататься с разными людьми, так приехал новый командир роты и казнил его как контрреволюционера! Этому командиру роты едва сравнялось шестнадцать, чтобы голову человеку снести, ему ростика не хватало, подпрыгивать пришлось, кровь хлестала фонтаном. Сущий ужас! А когда зашла речь про классовых врагов, у дядюшки Ло и вовсе потекли контрреволюционные слезы.