Он велел Бэньи показать, как идет заготовка кирпичей. И я явственно увидел, как маленький нефритовый вилок повел за собой большой нефритовый вилок смотреть на людей без вилков, таскающих кирпичи. Я сидел в оцепенении, не в силах отвязаться от этой глупой фантазии. Наверное, слишком много могил раскопал, надышался трупной вони, и теперь в голову лезет всякая дрянь.
– А скажи, какие еще есть красивые стили, кроме сунского?
– Нефритовый вилок.
– Что говоришь?
– Простите, недослышал…
– Я спрашиваю – какие еще стили знаешь?
Очнувшись, я стал поспешно отвечать на вопрос о стилях каллиграфии.
△ Посла́ть лозу́△ 放藤
Желтолозник[124] очень ядовит – деревенские женщины копают его в горах, когда твердо решили свести счеты с жизнью. Мужчины рвут желтолозник, чтобы травить рыбу и рачков на мелководье тихих речных излучин. А посланная врагу лоза с тремя узелками, окропленная чашкой петушиной крови или проколотая петушиным пером, означает объявление войны. Если дошло до лозы, значит, дело обстоит хуже некуда, и решить его можно только ценой нескольких жизней.
Говорили, в первый год Республики мацяосцы посылали лозу в Лунцзятань. В Лунцзятани жил некий дядюшка Синцзя, однажды он купил на ярмарке корову, на обратном пути решил заглянуть в гости к родне, а корову привязал к воротам и оставил на улице. Когда все за столом порядком набрались, с улицы послышался коровий рев, и дядюшка Синцзя послал хозяйского пащенка посмотреть, что там творится. Пащенок вернулся и рассказал, что на корову дядюшки Синцзя залез какой-то приблудный черный бык. Дядюшка Синцзя рассердился – экая нахальная скотина, корова только что с ярмарки! Даже отдохнуть ей не дал, сразу полез насильничать!
Все выскочили на улицу, но хозяина черного быка нигде не было видно. Племянник дядюшки Синцзя немного перебрал за столом, теперь вино ударило в голову, он схватил двузубую кочергу и со всей силы засадил черному нахалу прямо в бок. Бык взревел и с торчащей из бока кочергой бросился бежать. Говорили, зубцы вошли слишком глубоко, задели сердце, и тем же вечером бык испустил дух.
Бык был мацяоский. На другой день из Мацяо пришел гонец с желтой лозой, окропленной петушиной кровью.
Битва длилась больше десяти дней, и мацяосцы были разбиты в пух и прах. Лунцзятаньские Пэны – огромный клан, они позвали на подмогу всех родичей из тридцати шести окрестных гунов, чтобы сравнять Мацяо с землей. Малочисленное войско мацяосцев оказалось в безвыходном положении и отправило в Лунцзятань послов с просьбой о мире. Мир был достигнут, но мацяосцы не отвоевали плату за убитого быка, наоборот, им пришлось разобрать несколько хижин на доски и продать запасы зерна, чтобы возместить лунцзятаньцам убытки – купить медный гонг, четырех свиней, накрыть шесть столов с вином и закусками. Четыре мацяоских старика и четыре парня отправились в Лунцзятань с отступными дарами, дорогой стучали в гонг, головы обмотали собственными штанами, на спины повязали по соломенному снопу, показывая, что несут позор поражения. В Лунцзятани их усадили пировать, подняли чаши в знак примирения, но дома послы упали на колени перед храмовыми табличками и отказывались вставать – твердили, что виноваты перед предками, что не могут жить с таким позором. Всю ночь они пили, пили до красных глаз, а потом один за другим наглотались желтолозника. Наутро из храма предков вынесли восемь окоченевших трупов, и вся деревня зашлась в горестном плаче. Говорили, несколько заброшенных могил, которые мы раскапывали десятилетия спустя, принадлежали тем мужчинам. Чжаоцин вздыхал: у одних род прервался, у других дети разбежались кто куда. Еще Чжаоцин сказал, что мацяосцы послали лозу лунцзятаньцам как назло в неурожайный год, покойники ничего не ели слаще пустого варева, потому и нефритовых вилков в могилах нет, а откуда им взяться?
Отдыхая после раскопки очередной могилы, мацяоские мужчины оглядывали разбросанные кости, отходили куда-нибудь подальше, и в глазах у всех сквозила пустота. Наверное, пытаясь себя подбодрить, они наперебой просили Ваньюя затянуть какой-нибудь подступ. Нахохленный Ваньюй прятался от ветра за уступом, сморкался в кулак покрасневшим на холоде носом, а отсморкавшись, медленно начинал:
У четырех братьев по воловьему рогу,
Каждый рог пошагал своею дорогой,
Через пять веков листья вернутся к корню,
Пальцам не убежать от родной ладони.
Первой сын ушел за реку, что на юго-востоке,
Второй – через северо-западные отроги,
Третий спустился к Жемчужному морю,
Четвертый взошел на Небесные горы.
Пять веков миновало и еще пять веков,
Дни проходят в ожиданьи знакомых шагов,
Ни души кругом, и пуста дорога,
Свидятся ли когда четыре воловьих рога?
…
△ Водя́га△ 津巴佬
Когда нашу коммуну бросили на Всеобщую кампанию по дорожному строительству, ни одна бригада не хотела брать к себе Чжаоцина. Говорили, на работу он приносит с собой одного лысого дракона в портках. Любую чужую собственность Чжаоцин старался коллективизировать. Если подошло время обедать, а палочки куда-то запропастились, тут и гадать не надо: это Чжаоцин прихватил твои палочки и копается ими в чашке с рисом. Если пропало полотенце, скорее всего, Чжаоцин шел мимо и стащил, а теперь сидит где-нибудь и растирает свою костлявую грудь или чистит гигантские ноздри. Городских коробили желтые зубы Чжаоцина, густая поросль у него в носу, и больше всего мы бесились, когда он крал полотенца. Отвоеванную собственность приходилось яростно отстирывать от содержимого ноздрей Чжаоцина, и даже после нескольких стирок у хозяина полотенца все равно оставались сомнения в его чистоте.
Чжаоцин только улыбался и корил нас за прижимистость, а иной раз нагло заявлял: «Чего ты так взъелся? Я же им не бабьи задницы подмывал!»
Все разговоры Мелкий Чжао сводил к причинному месту. Если у кого текла кровь из носа, он обязательно спрашивал: никак месячины пожаловали? Если приспичило отойти по малой нужде, Чжаоцин непременно интересовался: чего, друга пора выгулять? Всю жизнь он обходился двумя этими шутками, и они не надоедали ему даже после сотни повторений.
Вспоминая своего непутевого сына Треуха, который соблазнил Тесян и сбежал с ней из Мацяо, Чжаоцин вздыхал: «Вперед отца пролез! Пока я клювом щелкал, успел городскую бабенку оприходовать! Как тут не сердиться?»
Хуже всех Чжаоцина выносили городские девушки, наотрез отказывались выходить с ним на одни работы.
Дома у Чжаоцина мыла никогда не водилось, но он не мог допустить, что кто-то живет иначе, что какие-то вещи останутся недоступны для его изысканий. Скоро Чжаоцин заинтересовался нашим мылом и однажды прихватил чужой кусок вместе с полотенцем. Намылился от души, заодно и куртку выстирал – над тазом выросла целая гора мыльной пены, повергшая владельца мыла в глубочайший ужас.
Однажды после работы Моу Цзишэн с возмущением обнаружил, что от бруска мыла, который он покупал совсем недавно, остался один обмылок.
– Мелкий Чжао, ни стыда у тебя, ни совести! Присвоение чужой собственности – уголовное преступление, ты не в курсе?
– Чего разорался? – недовольно ответил Чжаоцин. – Я тебе в деды гожусь, у меня внуки сами коров пасут, за хворостом ходят, взял я твоего щелоку ненадолго, где тут преступление?
– На кой ты его брал? Теперь возмещай убыток!
– Да пожалуйста! Подумаешь, кусок щелока! Я хоть десять таких куплю, подавись своим щелоком.
– Дракона лысого ты купишь, – поддели Чжаоцина из толпы.
– Думаете, мне денег не хватит? – побагровел Чжаоцин. – У меня свинья опоросилась, сосунки зараз котелок помоев съедают. Вот нагуляют жирку, повезу продавать.
– Пусть она хоть золотом поросится, с тебя все равно ни гроша не выбьешь, – прагматично ответили из толпы.
– Заплачу, возьму и заплачу. Портками сему заплачу!
Моу Цзишэн так и подскочил:
– Не хочу я твои портки! Кто их вообще наденет?
– Как кто? Новые, месяц назад пошиты.
– Бабьи панталоны, и как в них нужду справлять?
Моу Цзишэн вечно потешался над штанами деревенских: широченные и мешковатые, они держались на поясе при помощи соломенной веревки – ни застежек, ни пуговиц к ним не прилагалось, и перед таких штанов ничем не отличался от зада. Деревенские особенно не присматривались, какой стороной их надевать, поэтому нередко мотня топорищилась спереди тугим пузырем, как будто ноги приставили к туловищу не той стороной.
– Тогда бери, что хочешь!
Моу Цзишэн явно растерялся: он не представлял, что ценного можно взять с Мелкого Чжао, и был вынужден отложить решение мыльного вопроса до лучших времен.
Тогда мы и поняли, почему деревенские называют Чжаоцина водягой. «Водяга» – то же, что жадина, сквалыга, скаредник. В Мацяо принято противопоставлять «воду» и «горы». «Горная» натура – простодушная и туповатая, как валун в горах; «водная» – хитрая и изворотливая, словно вода в ручье. Как тут не вспомнить древнее изречение: «Мудрый любит воду. Обладающий человеколюбием наслаждается горами»[125]. В древности все транспортные пути пролегали по речным краям, а значит, именно там расцветала торговля, там ценились смекалка и расчет, и это обстоятельство вполне объясняет, почему прилагательное «водный» используется для описания людей хитрых и ловких.
Несколько раз мне приходилось ночевать с Чжаоцином на одной койке, и хуже всего я выносил скрежет его зубов. Неизвестно, что за смертельная обида не давала ему спокойно спать, но каждую ночь зубы Чжаоцина с пронзительным скрипом терлись друг о друга, причем скрип не смолкал до самого утра, как будто он взял на себя обязательство искрошить зубами тонну стекла или стали. Всю ночь барак ходил ходуном, но я уверен, что и в дальних бараках многие люди лежали без сна, пока Чжаоцин перемалывал их нервы своими челюстями. Я стал замечать, что соседи мои встают по утрам растрепанные, с покрасневшими глазами и набрякшими веками, с дрожащими руками и ватными ногами, измученные и обессиленные, словно за ночь пережили великое бедствие. Уверен, если бы Мелкий Чжао не скрипел зубами во сне, наша продбригада выглядела бы совсем иначе.