В Мацяо «блуждание души» считается одной из примет скорой смерти. После подробных расспросов я смог выделить две основных разновидности «блуждания души»:
1. Бывает, человек идет себе по тропе, потом вдруг резко исчезает, а спустя время появляется на прежнем месте – значит, душа его вылетела из тела, и скоро человек рассеется. Если хочешь помочь, надо предупредить его об опасности, но говорить следует не прямо, а намеками, как бы между делом заметить: до чего же ты шустро бежал! Небось, обутка потерялась? Услышав про обутку, человек сразу поймет, что ему грозит опасность, понесет подношения на алтарь, воскурит благовония или же пригласит даоса, чтобы прогнать злых духов и отвести беду.
2. Иногда человек на минуту проваливается в сон или теряет сознание, и во сне владыка Янь-ван приказывает ему доставить во дворец душу кого-то из его знакомых. Проснувшись, нужно придумать способ, как предупредить несчастного о грядущей беде, ни одним словом не обмолвившись про сон. Если намеками объясниться никак не получается, собеседникам следует забраться куда-нибудь повыше, например, на дерево, и разговаривать шепотом, не то Дух земли подслушает и донесет обо всем владыке Янь-вану. За такие предостережения можно только благодарить, а вот подносить подарки в знак благодарности нельзя, иначе Янь-ван догадается о сговоре.
И если сонеха сказала про обутку, значит, Чжаоцину грозила настоящая опасность. Вот только жила Шуйшуй так далеко, что покуда новость добралась до Мацяо, время было упущено и Чжаоцин уже исчез. Начались поиски, кто-то вспомнил о человеке в белых одеждах, несколько деревенских отправились искать Чжаоцина на хребет. И скоро ветер принес нам обрывки хриплого надсадного плача его жены.
Душа Мелкого Чжао в самом деле уже улетела. Он погиб страшной смертью: обезглавленное тело лежало ничком на берегу ручья, а голова плескалась в воде, в чжане с лишним от тела, сплошь облепленная пиявками. Зверская расправа над Чжаоцином взбудоражила всю коммуну, взбудоражила она и уездное управление общественной безопасности, и оттуда прислали несколько ответственных работников, чтобы расследовать дело. Пламя в них горело высокое, ответственные работники не верили ни в какие предсказания и блуждания души. Они сразу предположили, что Чжаоцина убили гоминьдановские шпионы, которых десантировали на хребет Тяньцзылин, или же воры из Пинцзяна, промышлявшие кражей деревенского скота. Чтобы успокоить население и пресечь вредные слухи, ответственные работники приложили много сил к расследованию убийства, рыскали повсюду с таинственным видом, брали отпечатки пальцев, ко всему прочему, согнали на митинг борьбы самых подозрительных помещиков и как следует их раскритиковали – словом, поставили на уши всю деревню, но так и уехали, ничего толком не объяснив. Местное начальство тоже приняло меры: в коммуне собрали отряд народного ополчения и выставили ночной караул, чтобы предотвратить подобные инциденты.
Караульным никто не завидовал. Ночами было холодно, страшно хотелось спать, я стоял, сунув копье под мышку, и временами подпрыгивал на месте, чтобы согреть онемевшие ступни. Вдруг с тропы на хребет донесся шорох чьих-то шагов – помертвев от страха, я прислушался, но шорох стих. Пытаясь укрыться от ветра, я зашел за угол, но и там не смог унять дрожь. Немного помедлив, я решил проявить гибкость, отступить в дом и нести караул, глядя на улицу из окна. Скоро ноги у меня окончательно замерзли, и я стал коситься на постель, потом не выдержал, уселся на кровать и закутался в одеяло, но не забывал про революционную бдительность и пообещал себе время от времени выглядывать в окно.
Я боялся, что за окном вдруг появится человек в белых одеждах.
Проснулся я с тяжелой головой, а обнаружив, что солнце давно взошло, в ужасе выскочил из дома, но на улице никого не увидел. Из коровника доносилось обычное гиканье – пастух выгонял скотину на выпас. Все шло своим чередом.
Было непохоже, чтобы кто-то приходил проверять мой пост, и от сердца у меня отлегло.
Другую версию смерти Чжаоцина я услышал много времени спустя, когда перевелся в уездный центр и там встретил Яньу, приехавшего в город за краской. Оказалось, пока шло следствие, Яньу пытался втолковать ответственным работникам, что не убивал Чжаоцина, и вообще это было не убийство, а самоубийство. А если точнее, непреднамеренное самоубийство. Яньу рассуждал так: почему тело Чжаоцина лежало на берегу ручья? Почему на месте происшествия не было обнаружено следов борьбы? А вот почему: Мелкий Чжао заметил в ручье рыбу или еще какую живность, залег между камней и попытался насадить ее на древко серпа. Он слишком сильно замахнулся и не заметил, что лезвие целится ему прямо в затылок, ударил древком по воде и сам себе отрубил голову.
Смелое предположение. Я держал в руках такой серп (его еще называют ножом коня-дракона), древко у него длинное, чтобы не наклоняться, пока рубишь тростник, а лезвие отходит от древка под прямым углом. И когда я представил, что произошло на ручье по версии Яньу, затылок мне в самом деле обдало холодом.
Но пока шло расследование, у Яньу был неподходящий классовый статус, чтобы высказывать догадки, и ответственные работники не приняли его слова всерьез.
К тому же и доказательств у него никаких не было.
△ Разма́яться△ 懈
При таких туманных обстоятельствах Чжаоцин и лишился головы. Стоя в ночном карауле, я вглядывался в очертания хребта Тяньцзылин, который при свете луны вдруг сделался крупнее и ближе, и вспоминал, каким Чжаоцин был при жизни. Из-за пошлых шуточек Чжаоцина, из-за его мелочности я ни разу не нашел для него доброго слова. И только после его смерти вспомнил, как однажды меня послали выводить на стене очередное изречение председателя Мао, я забрался на лестницу, и вдруг ее повело вниз, а я повис в воздухе, ухватившись руками за поперечную балку. Когда Чжаоцин увидел издали эту картину, чашка с рисом выпала у него из рук и со звоном ударилась о землю. С воплями: «На помощь!.. Беда!.. Беда!..» он ошалело скакал из стороны в сторону, а потом, так ничего и не предприняв, сел и горько разрыдался.
Скорее всего, большая опасность мне не грозила, ни к чему было так рыдать и подпрыгивать, да и потом, Чжаоцин ничего толком не сделал, чтобы мне помочь. Но никто из моих друзей и приятелей, оказавшихся тогда поблизости, не пришел в такой испуг и не плакал о моей участи так безутешно. Я благодарен ему за эти слезы – пусть даже они продолжались не больше минуты, а потом бесследно скрылись в маленьких глазах Чжаоцина, навсегда оставшихся для меня чужими. И с тех пор, где бы я ни оказался, сколько бы городов и деревень ни стер из памяти, я не могу забыть того, что увидел, пока держался руками за поперечную балку: я увидел лицо, только обращенное ко мне лицо – сверху мне казалось, что щупленькая фигурка Чжаоцина целиком спряталась за этим лицом, истекающим желтыми слезами.
Мне захотелось сказать ему доброе слово или одолжить без возврата какую-нибудь мелочь – пару монет или кусок щелока, но это было уже невозможно.
Я отнес в его дом старый ватный плед и велел жене Чжаоцина застелить им гроб. Всю жизнь он проспал на коромыслах, пусть хоть в гробу поспит по-человечески. Вся жизнь его прошла в заботах, пусть хоть сейчас размается.
«Размаяться» в Мацяо значит «отдыхать».
△ Миа́зма увя́дшего тростника́△ 黄茅瘴
Чжаоцин много раз предупреждал, что на заре ходить в горы опасно, надо дождаться, когда как следует рассветет. Однажды он показал мне синий полупрозрачный туман в горном лесу, туман вился шелковой лентой, висел на листьях и ветвях, кое-где собирался в кольца – это была миазма.
Миазмы бывают самые разные, по весне путника в горах подстерегает миазма весенней травы, летом – миазма сливовых дождей, осенью – миазма увядшего тростника, но все они очень опасны. Если надышался миазмой, кожа начинает гноиться, лицо желтеет, пальцы чернеют, разом нападают понос и рвота, в тяжелых случаях отравление заканчивалось смертью.
Еще он говорил, что и днем в горах нужно держать ухо востро. Накануне нельзя курить и пить вино, нельзя браниться и сквернословить, нельзя подниматься на брачное ложе, а вместо этого следует воскурить благовония духу гор. Перед выходом в горы лучше всего сделать пару глотков кукурузной настойки, чтобы согреться и укрепить начало ян. Еще от злых сил помогает расщепить бамбуковую трубу в северо-восточном углу дома.
Все это рассказал мне Чжаоцин.
Это он мне рассказал. Я помню.
△ Гаси́ть и́мя△ 压字
Встретив Куйюаня много лет спустя, я его не узнал. Он отрастил себе широкий кадык, усики и бородку, был одет в помятый пиджак и кожаные туфли с задранными носами, источал запах одеколона и держал в руках черную сумку со сломанной молнией. Представился Куйюанем, младшим сыном Ма Чжаоцина – дядюшка Шаогун, ты что, забыл Куйюаня? Ну и память у тебя, ха-ха-ха…
Насилу припомнив мордочку Чжаоцинова пащенка и сопоставив ее с незнакомым лицом перед собой, я действительно увидел некоторые сходства. И узнал письмо, которое он предъявил, – точно, пару лет назад я писал его Фуча, мы обсуждали один вопрос языкознания.
Куйюань сказал, что страшно по мне соскучился, думал обо мне целыми днями, вот и отправился в город на поиски. Я очень удивился и поинтересовался, как он узнал, где я живу. Даже не спрашивай, запричитал Куйюань, я едва с ног не сбился, пока искал. Оказалось, высадившись в порту, он первым делом бросился узнавать у людей мой адрес, но никто ему не помог. Тогда он поинтересовался, где находится городская управа, но и тут ему не ответили. Рассердившись, Куйюань спросил, где находится управа провинции, и наконец нашелся прохожий, который продиктовал ему нужный адрес. Я рассмеялся: а при чем тут управа, если ты меня искал? Куйюань ответил, что каждый год уезжает из деревни проветриться, был уже и в Ухане, и в Гуанчжоу, и в Шэньчжэне. Знает, как в городе все устроено. Очевидно, это было ответом на мой вопрос.