Лунцзятанец не унимался:
– Яньу ваш, конечно, вычура, но не так, чтобы самый чурной. Рисовал председателя Мао – голова получилась большая, а тельце тощее, как у старого Вана из снабженческого кооператива.
– Скажешь, Яньу рисовать не умеет? Так он же контрреволюционер, как еще ему было рисовать!
– Он пока рисовал, с него семь потов сошло! При чем тут контрреволюция?
– Да ты видел, как он дракона рисует? Махнул кистью, и дракон готов!
– Дракона тебе любой маляр нарисует, чего тут такого.
– Он и грамоте учить умеет.
– Так и Ли Сяотан умеет!
– Куда старому Ли до нашего Яньу!
Мацяоские парни рассказали, что одно слово «шея» Яньу объяснял ученикам добрую четверть часа. Что такое шея? Объект из плоти и крови, имеющий форму цилиндра, расположенный между головой и плечами, пронизанный множеством каналов, способный растягиваться и вращаться. А? Каково? Разве Ли Сяотан так сможет? Старый Ли скажет: шея – она и есть шея, а для верности похлопает себя по загривку, вот и все объяснения. Это разве ученость?
– А по мне, у Ли Сяотана понятней выходит, – упорствовал лунцзятанец.
Они долго спорили о том, вычура Яньу или не вычура, специально он изуродовал председателя Мао на портрете или просто рисовать не умеет, спорили и о том, как правильно объяснять слово «шея». Лунцзятанец случайно наступил кому-то из мацяосцев на ногу, тот вспылил и плеснул в лицо обидчику чаем. Если бы их не разняли, драка вышла бы нешуточная.
Выше я говорил, что все странное неразрывно связано с осуждением и запретом. И слово «вычура» всегда внушало мне смутное беспокойство – казалось, оно не сулит человеку ничего хорошего. В конце концов полиция и жители Мацяо подтвердили мои опасения. Обнаружив на сцене контрреволюционный лозунг, никто не заподозрил в преступлении Яньцзао, котлового брата Яньу, или бывших помещиков и богатеев из соседних деревень, потому что все они уступали Яньу талантом и ученостью. Неопровержимая истина, непреложный закон, в который мацяосцы единодушно верили, не подвергая его сомнению, состоял в том, что всякий умный человек – враг, а всякий талант – признак порока, причем это не мешало им втайне восхищаться умом и талантом. На самом деле им было все равно, кто написал контрреволюционный лозунг, просто они с самого начала знали, что мацяоский «вычура» рано или поздно должен угодить за решетку.
К сожалению, при всех своих выдающихся способностях Яньу не чувствовал зловещего оттенка этого слова, много лет он гордился своим чурным даром, неустанно вычурял, чтобы потрафить начальству и деревенским, вел свою судьбу по чурным рельсам и в какой-то момент забыл об осторожности.
Понял ли он что-нибудь в тюрьме, я не знаю. Слышал только, что и там он не упустил случая повычурять. В тюрьме, где у заключенных отбирают даже пояс от штанов, ему почти удалось покончить с собой. Несколько ночей подряд он стонал и катался по полу, схватившись за живот, охрана вызвала врача, врач поставил укол. Яньу незаметно спрятал пустую ампулу, а потом разбил ее и проглотил осколки.
Роняя слезы, сплевывая кровь, Яньу потерял сознание. Его срочно доставили в больницу – узнав, что больной наглотался битого стекла, врач заключил, что здесь медицина бессильна: на рентгене осколки не увидишь, операцию тем более делать смысла нет. Двое молоденьких заключенных, притащившие Яньу в тюремную больницу, заплакали в голос. На шум пришел старый больничный повар. К счастью, старик был человеком сведущим, предложил накормить больного джусаем через трубку: если обдать кипятком длинные стебли джусая и пустить их через трубку в желудок, джусай обовьет все осколки, и они спокойно выйдут наружу вместе с испражнениями. Не особенно веря в успех предприятия, врачи сделали все, как он говорил, и что же – когда кишечник Яньу опорожнился, в кольцах джусая действительно блестели осколки стекла.
△ Перерождéние△ 放转生
Забивая свиней и коров, мацяосцы говорят, что отпускают скотину «перерождаться» – звучит такая формулировка довольно возвышенно и даже утонченно. Старики объясняют, что у скотины тоже своя судьба: натворила грехов в прошлой жизни, вот теперь и расплачивается – таскает ярмо, тянет плуг, а посему, убивая скотину, мы творим великую милость – отпускаем ее в новое перерождение. То есть мясники могут без зазрения совести лишать животных жизни, а едоки – со спокойной душой вгрызаться зубами в мясо и обгладывать кости.
Язык меняет восприятие действительности: по-новому подобранные слова способны приглушить и даже вовсе отключить жалость, которую мы испытываем на бойне, и остекленевшие глаза убитого животного больше не трогают ни одной струны в нашей душе.
Сложив с себя полномочия деревенского партсекретаря, Бэньи несколько лет промышлял тем, что отпускал скотину перерождаться. Потом здоровье стало подводить, но пока Бэньи еще мог вставать с кровати, он вставал и без всякого приглашения шел смотреть на забой, едва заслышав визг свиньи. Он размахивал руками, бранил мясников по матушке и по батюшке, каждого человека на бойне награждал крепким словцом. Бэньи питал слабость к мясницкому делу и умело управлялся с ножом, а в пору самой громкой своей славы обходился вовсе без помощников и знал подход даже к самой крепкой и норовистой свинье. Нож вдруг взлетал вверх, и свинья будто сама насаживалась на лезвие, одно незаметное движение – и дело сделано. Левой рукой он хватал свинью за ухо, правая исчезала за свиной головой – и нож вонзался свинье точнехонько в сердце, проворачивался там, а потом резко выходил наружу. И свинья валилась на пол, не успев даже взвизгнуть. А Бэньи весело посмеивался и до блеска вытирал лезвие о гору колышущейся плоти, оставляя на ней багровые мазки.
Это был его коронный номер – «забой на бегу» или «немой забой».
Если Бэньи был навеселе, рука его могла дрогнуть, и одним ударом дело не обходилось – поваленный наземь хряк вскакивал и принимался носиться по загону. С вытаращенными глазами и вздувшимися венами на шее Бэньи гнался за хряком, размахивая окровавленным ножом и яростно бранясь: «Ты у меня добегаешься! Ишь ты, какой вычура! Какой богатенький! Какой амбурцуозный!..»
Люди не понимали, кого он на самом деле ругает.
Слово «амбициозный» Бэньи всегда выговаривал на свой лад. Его исправляли, и каждый раз он переспрашивал: «Как? Ам-би-ци-оз-ный?» Но потом снова говорил по-своему. Понемногу все привыкли и перестали его исправлять. Но поскольку голос Бэньи к тому времени заметно ослаб (см. статью «Голос»), его ошибку больше никто не подхватывал.
△ Тмин, тмин – а ин жасми́н△ 栀子花，茉莉花
– Дождь собрался идти, да вряд ли пойдет. (О погоде)
– Баста, наелся! Еще чашка риса, и хватит. (О еде)
– Видать, не приедет автобус. Да только ты его лучше дождись. (Об автобусе)
– Хорошая статья, хорошая. Я ни слова не понял. (О газетной статье)
– Он человек честный, только правды никогда не скажет. (О Чжунци)
Оказавшись в Мацяо, вам придется привыкать к подобным фразам – неясным, туманным, расплывчатым, смысл которых двоится и ускользает от понимания. В Мацяо есть поговорка «тмин, тмин – а ин жасмин», которую используют для характеристики неприятной манеры говорить двусмысленностями. Но я замечал, что мацяосцев такая манера отнюдь не раздражает и даже не удивляет. Напротив, им нравится, когда слова не похожи на слова, а разговор не подчиняется логике. У них нет привычки к однозначности, и если какие-то обстоятельства вынуждают мацяосцев выражаться яснее, для них это становится тяжелой, почти непосильной задачей, уступкой внешнему миру, на которую они идут с большой неохотой. Я подозреваю, что на самом деле неясность представляется им намного точнее привычной для нас точности.
Поэтому я так до сих пор и не знаю, при каких обстоятельствах умер Чжунци. Вот краткий пересказ всего, что говорили мацяосцы: Чжунци был жадноват, но не так, чтобы очень жадный; человек он был передовой, только любил всякую чертовщину; Чжунци никогда не оставался внакладе, но везения ему не хватало; жену его почти вылечили, да вот снадобья подходящего найти не смогли; Чжунци куда ни приходил, везде держался настоящим начальником, только на начальника был не похож; дом они новый построили, это верно, да вот построили его не себе; Хуан Пятый ему завсегда был рад помочь, да только ничем не помог; Чжунци все уважали, но голоса у него никогда не было; воровать он не воровал, только взял на бойне мяса и денег не заплатил; желтолозника он наглотался – что верно, то верно, но рук на себя не накладывал… И что я мог понять из этих слов?
Мне удалось выяснить, что бездетный Чжунци долго ухаживал за больной женой, жизнь становилась тяжелее с каждым днем, под конец не было денег даже на кусок свинины. В канун Праздника хризантем[140] он не удержался и стащил на бойне кусок мяса, его поймали на месте, заставили написать самокритику и вывесили ее на всеобщее обозрение. Не выдержав позора, на другой день он выпил отвар желтолозника. Вот и все. Но даже такой простой сюжет мацяосцы не могли изложить понятно – с их пристрастием к тмину и жасмину история постоянно наполнялась туманом и неясностями, что лишний раз доказывало: мацяосцы не хотят принимать очевидные факты или же не хотят принимать очевидные факты во всей их простоте. Может быть, им казалось, что за каждым звеном истории скрывается целый ряд непроговариваемых обстоятельств, и эти-то самые обстоятельства путали, коверкали и дробили рассказы мацяосцев, превращая их в какую-то бессвязную чепуху.
Чжунци подписал своей фамилией бессчетное число документов, и последняя его подпись с привычной ремаркой «согласую» венчала вывешенную на столбе самокритику по поводу кражи куска мяса с бойни. В самокритике он называл себя вором, бесстыжей скотиной, реакционным элементом, обманувшим доверие Партии, правительства и собственных предков. Кое-где Чжунци явно перегнул с самокритикой – можно представить, в каком смятении он находился. На самом деле за всю жизнь он выведал целую бездну чужих секретов, узнал множество тайных грешков, лежавших на совести деревенских, но сам всегда жил честно, никогда не зарывался и ни одной соломинки не взял из общего стога. И помогла ли Чжунци его порядочность? Нет. Зато люди, вся подноготная которых была ему прекрасно известна, люди не самые порядочные, один за другим вырывались вперед, а он беспомощно смотрел, как они богатеют, пока его горшок из-под свиного жира зарастал паутиной. Наверное, ему следовало что-то изменить? Я представляю, как он зашел на бойню без гроша в кармане, вдохнул жгучий жар предстоящего праздника и решил начать перемены в своей жизни с куска мяса. К сожалению, вместо мяса Чжунци получил только несмываемый позор и всеобщее осуждение.