▲ Оби́тель бессме́ртных (здесь же: пустобро́ды)▲ 神仙府 (以及烂杆子)
В верхнем гуне Мацяо сохранился небольшой фрагмент гранитной мостовой – вдоль нее стоят самые обычные деревенские лачуги с покосившимся дощатыми стенами, но каждую такую лачугу подпирает высокий каменный постамент. И если как следует присмотреться, становится видно, что много лет назад постаменты были прилавками, а улица с гранитной мостовой – торговым рядом. В «Описании округа Пинсуй» упоминается о недолгом процветании Мацяо, выпавшем на годы правления цинского императора Цяньлуна, и крошащиеся прилавки вдоль гранитной мостовой, изрядно пострадавшие от куриного и утиного помета, вероятно, могут служить подтверждением этого свидетельства.
Еще одна любопытная находка – огромный чугунный котел, весь в щербинах и длинных трещинах, никому не нужный, он стоит в лесу позади казенного амбара, на дне его собирается дождевая вода и преют опавшие листья. Котел поражает своими размерами, в него поместилось бы две большие корзины риса, а чтобы размешать этот рис, наверняка и ложку брали величиной с грабли. Ни одна душа в Мацяо не знала, кому он принадлежал. И зачем был нужен – такой огромный? Почему его бросили в лесу? Если в таком котле варили рис для работников, его хозяин наверняка был крупным помещиком. А если кормили из него солдат, их стояла здесь целая армия. Даже от одних догадок сердце у меня замирало.
Еще один отголосок процветания, о котором упоминается в «Описании округа Пинсуй», – старая разрушенная усадьба в верхнем гуне Мацяо. Это был высокий дом из серого кирпича, крытый черепицей, ворота его не уцелели, и каменных львов, что охраняли ворота, тоже разломали, когда началась революция, так что от всего ансамбля остался только каменный порог – осколок былого величия, доходивший взрослому человеку почти до колена. На единственной уцелевшей в доме ставне угадывалась тонкая резьба с изображением танцующих дракона и феникса, от которой до сих пор исходил удушливый запах богатого дома. Местные в шутку прозвали эту заброшенную усадьбу Обителью бессмертных. После я узнал, что бессмертными или небожителями в Мацяо звались четыре пустоброда, которых никогда не видели за работой. В этой усадьбе они и поселились много лет назад.
Как-то раз мне случилось побывать в Обители бессмертных – начальство выдало мне краску желтого и алого цветов и поручило украсить деревню лозунгами с высказываниями председателя Мао – разумеется, этот угол тоже нельзя было оставить без лозунга. К тому времени я уже знал, что в Обители живет один Ма Мин, все остальные пустоброды или умерли, или разбрелись кто куда. Ма Мина дома не оказалось, я потоптался у ворот, покашлял, но никто не ответил, тогда я робко поднялся по осыпающимся каменным ступеням, нырнул в эту пыльную мрачную пещеру и очутился в кромешной тьме, ощущая ужас тонущего, над головой которого сошлась вода. Я боком пробрался в правое крыло – в углу черепичной крыши там зияла брешь, и мои глаза наконец смогли уцепиться за лившийся из нее свет. Я осмотрелся по сторонам: в одной из стен имелась ниша неясного назначения, формой напоминавшая брюшко Будды Майтрейи. Дощатые стены были источены червями, на полу валялась солома, скрипели осколки черепицы. У стены стоял большой гроб, тоже присыпанный соломой и укрытый сверху куском клеенки. Рядом я увидел постель хозяина дома – ей оказалась драная циновка, брошенная на солому в углу стены, в ногах циновки лежала охапка угольно-черной ваты, перехваченная соломенным жгутом, что демонстрировало изобретательность хозяина Обители по части защиты от холода. Рядом с постелью стояла пара старых аккумуляторов, бутылка из-под вина, валялись разноцветные сигаретные пачки – мелкие трофеи, раздобытые здешними обитателями во внешнем мире.
Кончиком носа я уперся в скопление кислой вони, отошел чуть в сторону, там ничем не пахло. Сделал шаг назад, и вонь появилась снова. Мне показалось, что вонь в этой обители была уже не разлита в воздухе – накапливаясь день за днем, она затвердела, приняла осязаемую форму и даже налилась тяжестью. Наверняка здешний хозяин ходит по дому на цыпочках, чтобы ее не потревожить.
И я тоже осторожно отодвинулся от глыбы затвердевшей вони, отыскал место, где дышалось свободнее, и намалевал на стене изречение председателя Мао: «В страдное время ешьте вареный рис, в дни отдыха пейте рисовый отвар, в обычное время питайтесь тем и другим по очереди», надеясь, что здешний обитатель воспримет его как руководство к действию.
И услышал, как за моей спиной кто-то вздохнул:
– Если вносишь смуту во время, жди смутных времен.
Позади меня стоял человек – я не слышал его шагов и не знал, когда он появился. От худобы виски его глубоко запали, одет он был в ватную куртку и ватную шапку не по сезону, руки прятал в рукавах и смотрел на меня с улыбкой – очевидно, это и был хозяин Обители бессмертных. Козырек его шапки лихо загибался назад, как и у всех остальных жителей Мацяо.
На мой вопрос вошедший с кивком ответил, что он и есть Ма Мин.
Я спросил, что значат его слова.
Он еще раз улыбнулся и заговорил: до чего же глупая затея – ваши новые начертания[21]! Из шести категорий иероглифов чаще других встречаются знаки, в которых содержится указание как на звучание, так и на смысл[22]. Раньше в иероглифе 時 ши «время» за передачу смысла отвечал левый элемент 日 жи «солнце», а за чтение – правый элемент 寺 сы «храм», и все было яснее ясного – куда еще упрощать? Теперь справа стоит элемент 寸 цунь «вершок», который чтению никак не соответствует, глаза бы на него не смотрели, все законы иероглифики попраны – что это, как не смутьянство? Если вносишь смуту во время, жди смутных времен.
Таких ученых рассуждений я услышать никак не ожидал, ко всему прочему, они лежали за пределами моих познаний. Чтобы сменить тему, я спросил, куда ходил мой новый знакомый.
Ма Мин сказал, что удил рыбу.
– И где же улов? – я видел, что он пришел с пустыми руками.
– Ты тоже рыбачишь? Значит, должен понимать, что помыслы рыбака устремлены не к рыбе, а к дао. Большая рыба ловится или только мелочь, много рыбы ловится или мало – настоящий рыбак не тревожится об улове, а радуется рыбалке и следует дао. Лишь дикари и безумцы ослепляют свое сердце жаждой наживы, сыплют в воду отраву, глушат рыбу динамитом, ставят сети, орудуют палками – скверные нравы, до чего же скверные нравы! – Ма Мин покраснел от возбуждения и даже закашлялся.
– Ты уже пообедал? – спросил я из вежливости.
Он покачал головой, прикрыв рот ладонью.
Я испугался, что теперь Ма Мин станет клянчить у меня продукты, и вставил, не дожидаясь, когда он откашляется:
– Все-таки с уловом лучше, чем без улова. Можно рыбы на обед сварить.
– Что же хорошего в рыбе? – фыркнул в ответ Ма Мин. – Грязные твари, падальщики!
– Ну… или мяса.
– Что ты! Свиньи – глупейшие на свете твари, есть свинину – вредить своему уму. Коровы медлительны и неуклюжи, говядина притупляет природные дарования. Овцы и бараны трусливы, баранина лишает человека храбрости. От такой еды лучше держаться подальше.
Подобных рассуждений мне слышать еще не приходилось.
Заметив мою растерянность, Ма Мин усмехнулся.
– Неужели во всей Поднебесной не сыщется человеку съестного? Полюбуйся, как прекрасны бабочки, как чисто поют цикады, как легки богомолы – перелетают даже через самую высокую стену, посмотри, как ловко раздваиваются пиявки! В насекомых содержится семя Неба и эссенция Земли, одухотворенная ци, разлитая по миру с самой древности, насекомые – вот истинная пища богов. Пища богов… – он смачно щелкнул языком, почмокал губами и, вдруг вспомнив о чем-то, шагнул к своей постели, взял с пола глиняную чашу и протянул ее мне. – Попробуй, это золотой дракон, вымоченный в соевом соусе. Тут у меня совсем немного, но ты попробуй – вкус у него превосходный.
Я заглянул в чашу – золотым драконом оказался дождевой червяк, при виде которого меня едва не вывернуло наизнанку.
– Попробуй, только попробуй, – Ма Мин гостеприимно улыбался, поблескивая золотым зубом. В лицо мне била кислая коричневая вонь.
Я рванул оттуда на улицу.
Потом я долго его не видел, у нас почти не было случая встретиться. Ма Мин никогда не выходил на работу: небожители из Обители бессмертных несколько десятилетий назад решили отринуть коромысла, мотыги и прочую мирскую скверну и до сих пор ни разу не изменили своему решению. В деревне рассказывали, что даже самое высокое начальство ничего не могло с ними поделать, небожителей увещевали, бранили, вязали веревками, но все было напрасно. Если какой начальник грозился отправить их за решетку, небожители отвечали, что только о том и мечтают: в каталажке им даже готовить себе не придется. На самом деле они и так почти не готовили, а мечты о каталажке были всего лишь попыткой довести свою лень до чистейшего абсолюта.
Они никогда не садились вместе за стол и не следовали общему распорядку: кто проголодался, выходил из Обители, а потом возвращался, вытирая губы, – значит, угостился дикими ягодами, закусил червяками, а может, сорвал на чужом огороде редьку или кукурузу и съел сырой. Если кто из небожителей разводил огонь, чтобы приготовить себе обед, трое остальных поднимали его на смех за привязанность к мирским привычкам – по их мнению, разведение огня отнимало слишком много сил. Они ничем не владели – само собой, и в Обители бессмертных они жили на птичьих правах. Но не было на свете того, чем бы они не владели, как говаривал Ма Мин: «Горы и реки никому не подвластны, лишь праздный над ними хозяин». Целыми днями они предавались безделью, играли в сянци[23], напевали арии из местных опер, созерцали картины природы, поднимались на горные вершины и озирали мир с высоты, вбирали в сердце горы и воды, соединяли в чреве древность и современность, и в облике каждого из пустобродов сквозило достоинство отшельника, что отрекся от суетного мира ради бессмертия и одинокого восхождения к миру горнему. Первое время деревенские не могли без смеха смотреть, как небожители «восходят к вершинам». В ответ пустоброды сами потешались над деревенскими, дескать, они целыми днями суетятся, едят, чтобы работать, работают, чтобы поесть, отец трудится ради сына, сын – ради внука, до самой старости гнут спины в поле, точно скотина, как их не пожалеть? Скопи ты хоть гору монет – человеку нужно всего пять чи