«Туча неблагонадёжных французов отправилась в Россию, чтобы погубить также и её. Мы с огорчением обнаружили дезертиров, банкрутов, развратников, которым препоручено воспитание юношей из знатных семей. Г-н посол полагает предложить Русскому министерству выдворить морем наиболее подозрительных» (Эдмон де Буалекомт, второй секретарь французского посольства).
Министерство существовало без году неделя, и его первым главой был тоже генерал от литературы, бывший олонецкий и тамбовский губернатор, – Гаврила Романович Державин, лишившийся кресла за «излишнее рвение». Дмитриев сопротивлялся и отнекивался: рифмовать ему хотелось намного больше, чем заведовать отечественным правосудием. Когда-то Павел Первый, чтобы загладить вину за неправедный арест Дмитриева по ложному обвинению в заговоре, изъявил готовность одарить его любым престижным местом.
Поэт ответил чуть более корректно, чем Диоген Александру Македонскому («Отойди, ты заслоняешь мне солнце»), но по смыслу примерно то же самое: он попросил передать государю, что «не хочет ничего, кроме спокойной жизни в отставке». Но Павел от поэта не отстал и сделал его обер-прокурором Сената. Александр тоже настоял на назначении. Он и с Державиным бы не расстался, будь одописец хоть немного подипломатичнее и поманёвреннее в своём крестовом походе на мздоимство и беззаконие.
Деятельное неравнодушие к талантливым служителям муз – фамильная черта романовской династии. Практически все литераторы, с кем очередному царствующему Романову удавалось поладить, получали правительственный подряд на создание какой-нибудь державной опоры: Приказа тайных дел, Священного Синода, Московского университета, опять же Министерства юстиции. Симеону Полоцкому и Василию Жуковскому даже доверили воспитание наследников, и они вырастили двух самых неугомонных реформаторов: Петра Первого и Александра Второго. И выходит, что государство российское сочинили поэты.
Вот вам и особый путь. Кстати, надо заметить, что из большинства наших государей получились бы отличные филологи: именно те, кого они выделяли из толпы сочинителей, неважно, для фавора или для опалы, в конце концов и осели в учебниках русской литературы.
«Поэт в России – больше, чем поэт».