Потому-то на главную роль спасённого отрока и могла претендовать толпа бродячих актёров, ни разу не похожих ни на зарезанного в Угличе царевича, ни друг на друга. Например, Лжедмитрий Первый, он же Григорий Отрепьев, был низкорослый синеглазый блондин с короткой от рождения левой рукой, а его заместитель, Лжедмитрий Второй, он же Тушинский вор, был смуглый высокий брюнет с огромной бородавкой на щеке.
ПередышкаНеформальная этимология
Паразит (с древнегреческого – «тот, кто возле хлеба», русская калька – «нахлебник», «прихлебатель»). В древности паразиты были помощниками жрецов, они присутствовали при жертвоприношениях как свидетели и сами приносили жертвы. Выбирали их из незаконнорожденных детей, не спрашивая согласия. Отказ грозил судом, но никто и не пытался: звание паразита было священно и почитаемо. Кормили их, естественно, всем миром.
Потихоньку паразит из религиозного служки превратился в изысканного остроумного наперсника богатого юноши, его собеседника на пирах, который повсюду его сопровождал. Видимо, не всем хозяевам нравилось кормить ещё и свиту, тем более что паразиты отличались отменным профессиональным аппетитом.
Обязанностью паразита было рассыпать комплименты и остроты. А это уже не такое престижное занятие, как сопровождение священных ритуалов. За неудачные остроты паразита могли и выставить за дверь. Но удачные – запоминали, повторяли, записывали. Между прочим, всегда с указанием авторства. Так и до нас дошли имена античных мастеров застолья – Корил, Титималл, Мосхион и т. д. Параситов не путали с этиписитиями (поденщиками, работающими за еду) и ситокурами (дармоедами).
На Руси паразита назвали «приживальщик» и поселили практически в каждом богатом (и не очень) доме, в согласии с потребностью в общении и новостях из мира по ту сторону теремных дверей и наказом Домостроя: «Нищих, маломощных, и бедных, и скорбных, и странных пришельцев призывай в дом свой, и по силе накорми, напои и согрей».
А само слово «паразит» эмигрировало к нам аж в девятнадцатом веке из Франции, и сразу в привычным сегодня значении – тунеядца в ассортименте (от растения до человека).
Однокашник – товарищ по учёбе. Из-за сходства звучания и значения мы воспринимаем это слово как фонетическую вариацию «одноклассника». Ну, время маленько деформировало словцо, с кем не бывает? Но, призадумавшись, понимаем, что ни «класс» в «кашу», ни наоборот, никакие превратности лингвистической судьбы превратить не могли.
Существующие этимологические толкования путанны и неубедительны. Большинство ссылается на рукописный словарь Академии наук 1792 года, где «каша» – «малое сообщество людей», в основном, артель, в которой взрослые, неграмотные мужики и ели, и спали, и работали гурьбой.
Но слово «однокашник» попало в активный оборот в 30-е годы девятнадцатого века и сразу в привычном нам значении: те, кто провёл детство в одном учебном заведении. Тогда это были молодые люди, главным образом из дворянских семей, окончившие кадетские корпуса, которые в начале столетия понаоткрывали по всей Российской империи, и в которых мальчиков муштровали с шести лет. Где артельщики и где кадеты?
А вот каша действительно была и у тех и у других. Только у артельщиков – разная, у кадетов – гречневая, с маслом. Ею через раз кормили на ужин, и после дневных жидких супов и ненавистных котлет она была упоительным лакомством. Ею воспитанники потихоньку набивали свои карманы и шапки. «Бывало… унесешь с собой в камеру, спрячешь под подушку и поутру лакомишься этой кашею, вынимая её пригоршней». При каждой попытке заменить кашу «тощими пирогами с ароматной внутренностью давно убитого скота» кадеты устраивали «кашные» бунты.
А ещё воспитанники делились на своекоштных и казеннокоштных. «Кошт» – старинное слово, значило оно «иждивение, расходы, издержки». Своекоштных содержала семья, казеннокоштных, преимущественно сирот, – государство. Вряд ли они братались. Вряд ли первые делились со вторыми конфетами-пряниками из родственных передач, и вряд ли вторые радовались, когда первые возвращались с вакаций розовощёкими и обласканными.
А кем те и другие были внутри своего круга? Правильно, однокоштниками. А от однокоштника до однокашника – дистанция не огромного размера. Тем более, что к середине девятнадцатого века само слово «кошт» осело в архаизмах и потихоньку забылось. Кстати, любопытная деталь: однокашник – слово-воспоминание, оно всегда о прошлом, и о прошлом мужском. Однокашница – не звучит. А с чего ей звучать, если девочек толпой отправили за знаниями на век позже, и без каш, и без кошта.
Русской и советской интеллигенции полагалось виновато любить простой народ. Первая в него регулярно ходила, ему сострадала, им гордилась и воспевала в стихах, прозе и живописи. Вторая из него вышла и тоже сразу принялась гордиться и воспевать. Но язык, который, как и глаза, есть зеркало души, с положенной зеркалу честностью отражал и фиксировал совсем иные чувства.
Откройте любой словарь синонимов на «трудиться» или «работать». Вам навстречу с бурлацким стоном двинутся «вкалывать, впахивать, потеть, горбатиться, корячиться, вламывать, ишачить, гегемонить…». Все эти угрюмые глаголы со значением «тяжелый, непосильный труд» впервые зазвучали в Советском Союзе и зазвучали в речах тех самых выходцев из колхозно-пролетарской семьи, которые теперь управляли, проектировали, воспитывали, лечили, ни разу не желая возвращаться туда, где не образно, а натурально пахали и вкалывали. Язык это нежелание уловил и оформил.
А вот ещё три, несправедливо очернённые новорождённой прослойкой, слова – «кондовый», «посконный» и «сермяжный». До 1931 года никаких неприятных смыслов типа «отсталый» или «неотесанный» за ними не водилось: кондовый – «традиционный» и «исконно-народный», а также «сделанный из зрелой крепкой сосны», посконный – «сотканный из конопли», сермяжный – «сшитый из некрашеной холстины». Они появились после сцены в «Золотом телёнке», когда выпоротый соседями Лоханкин говорит о произведённой над ним экзекуции, что «может быть, именно в этом великая сермяжная правда». А великий комбинатор задумчиво повторяет: «Сермяжная? Она же посконная, домотканая и кондовая? Так, так. Из какого класса гимназии вас вытурили за неуспеваемость?». Вроде ничего обидного, но с тех пор вся четвёрка простонародных прилагательных ходит как оплёванная. Вот она – волшебная сила искусства!
Народ тоже в долгу не остался: одарил перебежчиков эпитетами «вшивая», «гнилая», «паршивая» и синонимом «шляпа».
Игра втораяОднофамильцы
Языковеды называют их «эпонимы» – что-то (предмет, явление и т. д.), названное в честь кого-то. Иногда предмет или явление – детище или открытие этого человека. Так патефон – изобретение братьев Пате, а ватман – англичанина Джеймса Уотмена (по-нашему – Ватмана).
Иногда связь не кровная, но всегда очевидная: мавзолей – гробница царя Мавсола, а папарацци – имя назойливого фотографа из «Сладкой жизни» Федерико Феллини.
О чём здесь спрашивать? Всё и так прозрачно. А вот увлекательные события из жизни обоих однофамильцев, и тех, кто с именем и с большой буквы, и тех, кто без имени и с маленькой, – другое дело. О них и поговорим.
Эйфелева башня
Построена в 1889 году инженером Гюставом Эйфелем. Парижане башню невзлюбили, обзывали «чернильной кляксой» и требовали снести. А Мопассан обедал каждый день в ресторане на первом этаже башни, потому что «это единственное место в городе, откуда её не видно». Но за столетие привыкли и смирились. Теперь это символ Парижа.
Один из элементов башни имел русское происхождение. Какой?
1. Ресторан «Максим»
2. Электронные часы
3. Надпись: «Киса и Ося были тут» на металлической балке купола
По интернету гуляет байка о том, что Гюстав Эйфель увенчал своё детище мощным маяком исключительно из ревности к часам Ромейко-Гурко. По ночам, благодаря светящемуся циферблату, они царили над крышами Парижа. Сама же башня растворялась в темноте. Это ранило авторское самолюбие архитектора. Эйфель мог бы попросту убрать часы, но он приятельствовал с Николаем Александровичем, и, не желая его обидеть, нашёл компромиссное решение: установил маяк. В действительности никакого соперничества не было: маяк зажёгся на башне буквально в день открытия, задолго до появления на ней часов Ромейко-Гурко, а потому они никак не могли тревожить сон и душу Густава Эйфеля.
Мир полюбил Эйфелеву башню настолько, что за неё даже выходят замуж, чтобы породниться с городом. Так, например, поступила в 2007 году американка Эрика Лабри. После оригинальной брачной церемонии девушка взяла фамилию «мужа» и стала зваться «Эрика Эйфель».
Стахановец
Пролетарий-трудоголик, демонстрирующий чудеса производительности. Слово образовано от фамилии донецкого шахтёра Алексея Стаханова, который умудрялся за смену выдать на гора немыслимое количество угля – больше ста тонн.
Алексея Стаханова, после его рекорда – 14 норм за смену, из идеологических соображений заставили:
1. Поменять происхождение
2. Поменять имя
3. Поменять национальность
Накануне Андрей Стаханов совершил трудовой подвиг, добыв для страны за одну ночную смену двухнедельную норму угля. Страна подвиг заметила и сообщила о нём в передовой статье газеты «Правда».