Танцуй, деревня!
Завтра праздник. Колхозники привезли карусель, чтобы все было как полагается, как в старые времена, когда я стоял около тира и восторгался бумажными розами. Одна была красная, другая белая, третья расцветала синим цветком, совсем как в песне.
Танцуй!
Сегодня должна приехать Кама. Может, приедет скоро. А может быть, завтра утром. Завтра воскресенье. Завтра праздник. Карусель закружит деревню.
Танцуй, танцуй, кружись!
Прочитал «Культурен живот»[5]. Ха-ха-ха! Ищут положительного героя. А что, если бы обратились ко мне? Кого бы я им назвал? Ха-ха-ха! Есть у вас немного времени? Можем поискать кого-нибудь… Надеваю свое черное пальто, хотя лето. Что из того — ведь сегодня холодно. Сначала сходим на карусель. Можем пойти по шоссе, а можем и кругом — через парк. Это недалеко. Слышите? Это песня о Барборке. Знаете эту песню? Хотите, можем послушать ее еще раз. На карусели ее тоже сыграют.
— Честь труду!
— Честь!
Там сидит какая-то парочка. Пусть себе сидит, пусть им будет хорошо. А там кто-то перегнулся через скамейку. Вывернуло из него все, что съел за день. Танцуй, танцуй, кружись! Если бы я легко переносил карусель, мы могли бы прокатиться. В самом деле! Вы хорошо переносите? Я-то о вас совсем забыл. Забыл, это со иной бывает. Признайтесь, что с вами тоже бывает! Судите об обществе, ссылаетесь на общество, и все же о нем всегда забываете. Вы хотите возразить — к сожалению, это так. Но это ничего. Это вполне нормально, по-человечески. В конце концов, и другие забывают. Посмотрите на эти автомобили! Знаете, кому они принадлежат? Если бы окна колхозного погребка не были так старательно закрыты, мы смогли бы заглянуть туда. Их владельцы забыли обо всем на свете. Слышите, поют? Им там весело. Их там много. Двое, трое и больше. Да, но у вас нет времени, мы ведь пошли искать положительного героя.
Ну как, пани Коларичка? Заплатили вам уже за прополку?
Эти дьяволы? Заплатили, только половину. Пришли из колхоза, из райкома, покажите, мы посмотрим. Посмотрите! Ходили по винограднику, водил их бригадир. А секретарь им говорил, что «де-факто». Какое мне дело до вашего «дефакта»? Думаете, я боюсь вашего «дефакта»? Хоть я и старая баба, а обдурить себя не дам. А вот и дала. Сказали, чтобы «волк был сытый, а овцы целы», что выплатят мне половину трудодней. Совсем как в Коцоуркове[6].
Вон идет Лойза. Что если бы он был положительным героем? Ой, старый, сделаю из тебя положительного героя. Что ты тогда скажешь?
— Чего тут делаешь, сынок?
— Ищу положительного героя.
— Положительного героя? А что это такое?
— Это такой герой.
— Нет, сынок, ты, видно, того?..
— Почему?
— Это я должен тебя спросить, почему.
— Послушай, старый. А что, если мы с тобой проникнем в колхозный погребок и за милую душу всех оттуда повытаскиваем?
— Вот это да, черт побери! Ну и надрались бы мы, как гусары!
— Дерьмо!
— Так мы бы не надрались.
— А серьезно?
— Черт побери, тогда не пойдет!
Он стал чесать за ухом. А я видел, что это все был взрыв, за которым ничего не могло последовать. Что с него возьмешь? У него пенсия, он не голодает, у него есть даже на что выпить. Какое ему до всего дело?
Крикнул я на всю деревню. Никто не откликается. Да я и не кричал. Только думал, что кричал. А ведь не кричал. Когда вот так иду, хочется позвать кого-нибудь, хочется просто так покричать в пространство.
На верхнем конце деревни я догнал Каму. Она бросилась мне на шею, и я забыл обо всем на свете. Какая она красивая. Какая из нее красивая девушка выросла. Мы шли вниз, мимо новой школы. Первый раз в жизни я ее поцеловал.
Перевод И. Чернявской.
Петер Карваш
ИДИЛЛИЯ НА РЕЙНЕ
Немного севернее Карлсруэ над волнами Рейна изогнулся дугой белый железобетонный мост. Время от времени по мосту проходит скорый поезд на Мангейм, время от времени под ним тарахтит моторная лодка. В остальном местность тиха и неподвижна.
На берегу стоит солдат бундесвера Франц Вильд. Ему двадцать один год, физиономия круглая, полнокровная, во рту — жевательная резинка. Он жует и размышляет. Скользнет взглядом по массивным быкам, по стремительным пролетам, пожует, проведет розовым языком по губам и размышляет.
От шоссе приближается приземистый фельдфебель бундесвера Тобиас Шпильгаген; он не торопится, ступает прочно, солидно, вдавливая в глину свои толстые великолепные подошвы; если бы он шел по мосту, вода вокруг быков разбегалась бы, пожалуй, дрожащими кругами. Рядовой Вильд стоит и размышляет.
— Отличная погодка, — произносит фельдфебель Шпильгаген бодро, ибо это демократическая армия.
Рядовой Вильд щелкает каблуками и отдает честь.
— Осмелюсь доложить, погода исключительная, герр фельдфебель.
— Вольно, — приветливо произносит фельдфебель. Он глубоко и критически вдыхает свежий ветерок. Ветерок рапортует, что он свежий. Солнышко светит согласно распорядку. — Словно специально для воскресного отдыха, — продолжает Шпильгаген. Он угощает солдата сигаретой, ибо именно так относится он к своим подчиненным — это же не прусская армия. — Ни облачка!..
— Разрешите доложить, — говорит некурящий рядовой Вильд, — над горизонтом, на северо-западе-западе, в направлении Саарбрюкена, появилось облачко.
— Превосходно, — произносят фельдфебель Шпильгаген и прищуривает глаза под густыми бровями. Его задача — наблюдать за всем, что делается во Вселенной. Облачко уже щелкнуло каблучками — да так, что из него закапал дождик. — Спичек у вас нет? А что вы, собственно, тут делаете, Вильд?
— Осмелюсь доложить, прогуливаюсь, герр фельдфебель. Прогулку сочетаю с полным душевным отдыхом, а также наблюдаю за местностью с военной точки зрения — в учебных целях.
— Превосходно, — отмечает маршал Шпильгаген в чине фельдфебеля; он с особым удовольствием слышит от подчиненных свои же собственные слова, меткие, искрящиеся служебным рвением. — А что вы конкретно наблюдаете, Вильд?
— Я наблюдаю, — говорит Вильд согласно приказу, давясь сигаретным дымом, — конкретно данный мост через великую немецкую реку Рейн.
— Превосходно, — удостоверяет Шпильгаген. Проверив наличие моста, он обнаруживает — тот на обычном месте. — Что же примечательного известно вам об упомянутом мосте, рядовой Вильд?
Рядовой Вильд на секунду задумывается. Поскольку была команда «вольно», он позволяет себе провести рукой по лицу; на пальцах у него длинные красноватые ногти, на лице — густые веснушки цвета спелого проса, в глазах — преданность и любопытство (до известных границ!). Глаза у него — зеленоватые, как у кролика, и Вильд часто мигает веками без ресниц, словно плутовато договариваясь с кем-то.
— Разрешите вопрос? — спрашивает он неожиданно доверительно, шепотом, но тут же невольно вытягивается. Напоминающие сардельки пальцы, прижатые к брючным швам, слегка дрожат.
— Разумеется, — отечески разрешает Шпильгаген, приглаживая топорщащиеся на верхней губе усы, — ведь мы на прогулке, а кроме того, мы в этой армии все товарищи.
— Об упомянутом мосте, осмелюсь доложить, мне известно все. Осмелюсь заметить, я сам его строил. Я имею в виду: принимал участие в его строительстве. Родом я из Габердорфа, что напротив, дом номер девять. У отца мясная лавка, может быть, вы обратили внимание — свиная голова на площади…
— Превосходно, — выразительно произнес Шпильгаген, и мускулы на его рябом лице напряглись. То обстоятельство, что рядовой Вильд происходит из расположенного на той стороне Габердорфа, из семьи мясника, можно было тем самым считать одобренным и соответствующим истине. — Передайте привет вашему уважаемому отцу, Вильд. У вас уже есть невеста? Пусть заботится о приданом, верно? У немецкой невесты должно быть приданое! Но вы хотели спросить о чем-то, не так ли, Вильд?
— Осмелюсь доложить, так точно, герр фельдфебель. Я хотел спросить, для чего в этом мосту оставлены камеры для взрывчатки?
На Рейне заныла сирена пароходика; робкое, не раздражающее слух эхо разнеслось по поэтической местности организованно и согласно предписанию. Фельдфебель Тобиас Шпильгаген пристально наблюдал за судном. При этом он почему-то сложил губы трубочкой, словно хотел послать кому-то воздушный поцелуй. Рядовому Вильду померещилось, что его начальник машет усами. Стоял восхитительный солнечный день, и рядового Вильда интересовало, почему в этом мосту, который он помогал строить, имеются камеры для взрывчатки. Тобиас Шпильгаген в принципе приветствовал, когда его солдаты интересовались различными проблемами, главным образом техническими.
Пароходик, бог знает почему, продолжал ныть. Шпильгаген сосредоточенно любовался кончиком собственного носа. Рядовой Вильд начал уже тревожиться…
— Гм, — задумчиво произнес Шпильгаген. — Что касается меня, я бы никогда не подумал, что в этом мосту есть камеры для взрывчатки.
— Есть, — сказал Вильд, кивнув для убедительности, — одна вот здесь, перед первым быком, другая там, на той стороне, за третьим быком отсюда. Сто десять на семьдесят каждая…
— Нет, — произнес Шпильгаген. — Нету их там. Для чего им там быть? Это не логично, Вильд. — Он строго и испытующе взглянул на Вильда. — Вы все еще думаете, что они там имеются?
— Осмелюсь доложить, — сказал рядовой Вильд уверенно, — я сам их бетонировал. Двойная арматура…
— Превосходно, — произнес Шпильгаген. — Вы неглупый парень, Вильд. Надеюсь, вы понимаете, для чего они. Понимаете?
Вильд снова застыл «смирно». В голосе фельдфебеля Шпильгагена неожиданно прозвучала нотка, знакомая по его командам на плацу. Вильд не понимал, для чего там камеры. О вещах, которые он понимал, он не спрашивал, напротив, он объяснял их другим. На этот раз он слегка покачал головой.