— Вот чертенок! Сам-то всего ничего, а экий крик поднял, — крутил головой дядя.
Всю мебель я стащил в кухню. Во всем доме я питал наибольшую симпатию именно к кухне. С нею меня связывали многочисленные воспоминания, она подходила мне размерами и к тому же была теплая, светлая, и окно смотрело на юго-восток.
Маргита помогала мне. Уже до этого она набила тюфяк соломой и, хоть я и не просил, принесла простыню, подушку, добротное одеяло и застелила мне постель. Я мысленно раскаивался в своем чрезмерном великодушии по отношению к жене. Почему было не взять из дому хотя бы часть необходимых вещей, например стеганое одеяло, подушку? Я злился на самого себя, осыпал себя упреками, бормоча их под нос.
Маргита вытащила полки из шкафа, подмела и вымыла пол, вытерла пыль. Закончив уборку, она присела на стул отдохнуть.
— Как ты хорошо убралась тут, — похвалил я ее.
— Чего там, стоит ли говорить об этом.
— Надо будет соорудить какой-нибудь столик. Если мне чего и не хватает теперь, так это стола.
— Да и стены не худо бы побелить, — заметила Маргита. — Раздобудь где-нибудь мела. У нас Ондрей весной побелил. Но мела было мало, на чулан и то не хватило.
— Побелить? Конечно, хорошо бы, — сказал я. — Но только не теперь, когда все прибрано. Может быть, весной, а пока я проживу и так.
— Рудко, — заговорила Маргита. — Знаешь, ну, радио это, которое ты мне привез, долго оно сможет играть? — спросила она в смущении.
— Должно долго, ведь оно новое.
— Я чего сомневаюсь, электричества у него хватит ли.
— Ах, вот оно что, — я уразумел, что ее беспокоит. — Ну, время от времени придется менять батарейку, но это пустяки, ты сама сможешь сделать.
— Правда? — спросила она, заметно струхнув.
— Правда-правда, не бойся, я покажу тебе, как это делается.
— А эти батарейки можно достать?
— Я привез тебе две запасные, а когда и они кончатся, купим новые. Это обычные квадратные батарейки, они всегда есть.
— У Границковых, что напротив, было радио с проигрывателем. Не знаю, может, оно и теперь у них есть. Так вот, пока хозяйка, тетка Границкова, была жива, я по вечерам хаживала к ним слушать театральные постановки. Бывало, усядемся все в уголке, тетка включит радио, а мы слушаем, слушаем, случалось, и всплакнем. О чем только ни говорилось в этих постановках. Однако после смерти хозяйки — а уж прошло порядочно времени — я у Границковых не была, — сказала Маргита и, помолчав с минуту, продолжала: — Зять у них чудной — беспутный, пьяница. Мы как-то столкнулись с ним на заднем дворе у стога, он и давай приставать ко мне. «Отстань от меня, и не стыдно тебе?» — корила я его. А он мне на это: «Да брось ты, все одно помрешь, дуреха эдакая». — «Помру, конечно, помру, да только не так, как ты», — говорю ему. Как не стало тетки Границковой, так и я к ним не хожу, бог знает, играет ли у них это радио.
— Теперь ты можешь слушать радио с утра до вечера, — сказал я.
Я был рад, что угодил Маргите. Мне и во сне не снилось, что она так мечтает о радиоприемнике. Сказать по правде, я сперва хотел купить ей другой подарок. Какую-нибудь вещь в хозяйство, материю на платье или удобные туфли. И сам не знаю, почему я в конечном счете решил подарить ей приемник.
— Чем же мне отблагодарить тебя, оно ведь наверняка дорогое, — вздохнула Маргита.
— Прошу тебя, ничего ты мне не должна, ведь это подарок, — я подошел к шкафу. Полки уже высохли.
Я открыл чемодан, вытащил из него белье и разложил в шкафу.
— Карточку детей повесь над кроватью, — сказала Маргита.
— Какую карточку? — я вздрогнул и подозрительно посмотрел на нее.
— А ты что, ни одной не привез?
— Почему же. Целый альбом!
— Какие у тебя дети? — спросила она. — Расскажи мне о них что-нибудь.
— Похожи друг на друга, как близнецы. Эвика ходит в третий, но она маленькая. Янко всего лишь первоклассник, но скоро ее догонит, растет как на дрожжах. Они хорошие дети, надеюсь, такими и останутся. Надо будет написать им письмо, Эвика уже может его прочитать. Напишу, что я тут делаю, в каком доме живу, похвастаюсь садом и фруктовыми деревьями, которые растут в нем. Напишу, что недалеко от дома есть пруд и что река близко. И еще я должен написать им о тебе, о дядюшке и кое о чем другом.
— Обо мне, что же ты напишешь им обо мне? — засмеялась Маргита.
— Да уж напишу. Непременно напишу.
События развивались с поразительной быстротой. Когда я узнал правду, вид у меня был ошарашенный и дурацкий, я даже толком не соображал, что она мне говорит, что предлагает, чем она бьет по мозгам, эта женщина, которая девять лет была моей женой, с которой я произвел на свет дочь и сына.
Женская хитрость — снимем шляпу пред ней! Тот, кто попадется женщинам на удочку, как правило, остается с носом. Безбрежным альтруистам, легковерным агнцам и прочим непрактичным мечтателям прямо-таки на роду написано получать мат в супружеских партиях.
Задаваться вопросами я начал много позже. Мысленно я спрашивал себя, в чем причина крушения нашего брака, что я такого сделал. Может быть, это результат материальной необеспеченности, сексуальной дисгармонии, жилищного кризиса, моей слабости к спиртному, эмансипации женщин… Вопросов всплывало много, а удовлетворительного ответа я не находил.
И ведь если бы она явилась с рыданьями, если бы каялась… То, что она вообще пришла и сказала правду, была ее добрая воля. Стоило ей захотеть, она могла бы молчать и дальше, могла тянуть все это еще долгие годы. Раз уж я ни о чем не догадался до той поры, у меня бы и после не появилось подозрений. Она сама пришла ко мне с повинной, но на это ее толкнули не угрызения совести и не страх перед небесным судом. Она рассказала потому, что обман теряет свою сладость, если он долгое время сходит с рук.
Никакой альтернативы в решении нашего супружеского кризиса она не предложила. Она хотела только одного — развода, как можно скорей, и я своим влиянием в сферах, где решаются бракоразводные дела — она так и выразилась, явно переоценивая мое влияние, — должен был ей в этом помочь. Она говорила об этом так, словно вторым участником бракоразводного действа будет кто-то посторонний, а не я сам. Уж это мне простодушие, с каким она выложила свои желания! Перед такой изощренностью я просто не нашелся, что сказать.
Последующие дни я провел словно в дурмане. И лишь по прошествии какого-то времени обрел способность рассуждать трезво. Я выложил все аргументы за и все аргументы против и увидел, что первые много весомее вторых. Я дал ей предварительное согласие на развод с одним условием: сам я ничего делать не стану и хлопотать не буду, пускай одна расхлебывает все до конца.
Две недели я спал в кухне на кресле-кровати. Мой предполагаемый преемник в супружестве был настолько деликатен, что ни разу не переступил порога нашей квартиры, всегда прощаясь с нею у дверей. И напрасно, он мог бы приходить безбоязненно. Люди начитанные и образованные теперь не бьют по морде за такой пустяк, как супружеская измена.
Жалко, что женин поклонник ни разу не зашел в квартиру. В результате я так и не узнал, что собой представляет этот молодчик. Я не знаю, блондин он или брюнет, молодой или старый, холостой, разведенный или вдовец. Просто досадно, что мне ничего о нем не известно. Было бы легче на душе, если бы я с ним познакомился. Я знал бы, что он за человек, чего от него можно ждать, как он относится к детям. Да-да, если бы я с ним познакомился, я мог бы представить себе, как он будет относиться к моим сыну и дочери. Однажды я спросил жену, кто же этот счастливчик, который займет мое место. Вроде хороший человек, по ее словам. Образованный и душевный, в прошлом несчастливый. Но кто же поверит словам влюбленной женщины! Больше я ни о чем ее не спрашивал.
Дети. Я знал, что мне будет недоставать их болтовни, вопросов, горящих глазенок. Я знал, что придет череда тягостных дум, кошмарных сновидений, что не одну ночь я проведу без сна, изнывая в тоске по ним. Здесь останутся мои дети. Не будь их, возможно, человек только встряхнулся бы, как собака, взвыл, залаял, может, и укусил бы и пошел бы своей дорогой. Но когда обзаведешься детьми, все это сложнее, мучительнее, тут уж встряхивайся не встряхивайся, легче не станет.
Рано или поздно, но ты примиришься с фактом, что подле женщины, которая была тебе близка, чужой мужчина. Но с мыслью, что этот чужой мужчина формирует характер твоих детей, что он дает им хлеб насущный или держит впроголодь, — с этим смириться непросто, эту пилюлю нелегко проглотить, мусолишь ее, мусолишь, а она все равно застревает в глотке. Многие пыжатся, изображают из себя сильную личность, но тщетно, любой из нас, кто прошел через это, имеет метку, шрам, который и годы спустя всякий раз ноет живой болью при малейшем прикосновении.
Я ушел из дому к приятелю, у которого жена лежала в больнице. Потом жена приятеля вернулась домой, и мне пришлось искать другое пристанище. Я нашел его высоко над городом, на туристской базе. Но выдержал там только одну ночь, следующую же предпочел продремать в забегаловках, в кино и в ночном кафе.
Утром, невыспавшийся и мрачный, я сразу же пошел к начальству и попросил немедленно освободить меня от работы. Шеф не пришел в восторг от этого предложения, но отнесся с пониманием к моим доводам и лишь признался с тоской, что действительно не может помочь мне с жильем.
В тот же день я покончил со всеми формальностями, к обеду уже был свободен и мог идти, куда вздумается.
Первым делом я пошел в свой бывший дом. Достал из чулана самый большой чемодан и сложил туда вещи первой необходимости. Дождался, когда дети вернутся из продленки, написал на листочке дядюшкин адрес и дал его дочери.
— Я буду теперь жить вот здесь, вы меня найдете по этому адресу. Пиши мне иногда, что вы делаете, как живете. Ведь ты уже большая, — сказал я ей. — И присматривай за Яником. — Я погладил ее по головке и задумался.
Дети стояли друг подле друга и молчали. Они безмятежно глядели на меня, не плакали, не висли у меня на шее. Казалось, они совершенно не понимают, что происходит, даже не догадываются, что все это значит. Спокойствие и молчание детей делали мой уход не столь трагичным. Я быстренько поцеловал того и другого, взял чемодан и вышел. На лестничной площадке я остановился и протянул дочери, которая провожала меня, ключи от квартиры.