— Да ведь тот человек бежал! Чего бы ему иначе бежать?
— Чепуха, — сказал шофер. — Приснилось вам.
— Не приснилось. Теперь я точно знаю.
Потом он просительным тоном проговорил:
— Надо бы остановиться… Остановиться и вернуться.
— И не подумаю.
Начальник хотел было настаивать, но он хорошо знал шофера, знал, что будет просить напрасно. Да у него и у самого не было лишнего времени. Может, действительно ему все это показалось. Впереди уже переливались огни города. Он не мог задерживаться. Не было времени. Было бы роскошью думать о человеке, оставшемся на пустынной дороге. Еще надо заехать в секретариат. Договориться насчет завтрашнего совещания. Подготовить материалы. На минутку домой, взглянуть на детей, хотя бы спящих. Нет, жизнь не знает никаких сантиментов, неумолимо исключает их. Никаких детских одеялец. Глупости все это. Может, все это ему только показалось. И шофер тоже пробормотал:
— Из-за такой ерунды. И не подумаю.
И вдруг шофер подумал — может, все-таки надо было остановиться.
Лес шумел, месяц порой выглядывал из-за туч. Дорога темная — по обеим сторонам высокие ели. Тянет осенней сыростью от мхов. Все знакомо и близко, все помогает шагать. Больше он не останавливался. Все теперь поставил на одну карту: на ноги свои, на легкие, на сильно бьющееся сердце. По мере того как сокращалось расстояние, уменьшался и страх. Может, все-таки, на его счастье, малышка выдержит. Уж он и не надеялся ни на чью помощь. Он верил в свои силы и еще в какую-то смутную справедливость: девочка должна выдержать — ведь ее спасает тот, кто так сильно любит. Он не слышал ее, но чувствовал, что она еще жива. И верил — как только дойдет до города, до больницы, все будет в порядке: он беспредельно доверял врачам. Его родного брата спасли в той самой больнице, брата покалечило — деревом придавило, он почти истек кровью, а это ведь куда хуже, чем какое-то детское воспаление легких. И там, в детском отделении, есть знакомый доктор, тот самый, что помог малышке появиться на свет. У него такие заботливые и добрые глаза. И не взял он ничего, кроме бутылки сливовицы. Только бы добраться до города, до больницы, и все будет в порядке. Сколько еще километров? Смотри-ка, это уже Осадка, отсюда не больше пяти километров. Надо только прибавить шагу, не щадить ни ног, ни легких. За Осадкой его обогнал «Спартак». Отец помахал, уже не надеясь, только чтоб не упустить хоть малейшую возможность. Водитель даже притормозил, высунулся из окна, показал назад — в машине было полно.
За рулем сидел директор лесного хозяйства, молодой еще инженер. Машина была его собственная — взял в приданое за женой. Сзади сидели два элегантных сотрудника лесного хозяйства, между ними — барышня из канцелярии директора. Другая барышня, бухгалтер сектора эксплуатации, сидела впереди. Дело в том, что директорская жена уехала к родным, которых навещала регулярно. Родные жили на другом конце Словакии, так что она будет отсутствовать самое малое три дня, и все хозяйство целыми месяцами с радостным предвкушением ждало эти три дня. Жена директора была тупа, сварлива и ревнива. Директор же, напротив, был человек сердечный, дружелюбный и компанейский. В машине стоял крик. Днем они пекли форель на углях, выпили немного водки и вина и, когда ничего уже не осталось, двинулись в город. Они были веселы, как положено людям, выпущенным на свободу. Девицу из канцелярии тискали, она временами взвизгивала. Бухгалтерша была серьезна: она была смертельно влюблена в директора — смертельно, то есть безнадежно. А сейчас ей как будто засветила надежда. Поэтому она даже не дышала, смотрела прямо перед собой, и руки ее, сжатые на коленях, потели. Когда директор высунулся из окна и что-то прокричал, один из молодых людей спросил:
— Кто это был?
— Какой-то хуторской, — ответил директор и добавил: — Ребенка нес.
— Ребенка, — сострадательно сказала девица из канцелярии. — Наверное, он нес его в больницу.
Директор пожал плечами:
— Куда его ткнешь? Машина и так перегружена.
— Юльке на колени, — сказал молодой сотрудник. — Она это любит — парня на коленях, ха-ха-ха!
Он ущипнул ее, барышня запищала.
— Чего это мне? — спросила она. — Почему не Геде?
Директор сказал значительно:
— Геда не такая.
Геда молчала. Там, сзади, снова тискали, пищали и кричали. Но директор сказал тихонько:
— Вы ведь не такая, Геда?
И она ответила еще тише:
— Вы сами знаете, какая я.
Директор немного сбавил газ и, держа руль левой рукой, правую все подвигал, пока она не коснулась Гединого бедра.
— Да, — сказал он, — кажется, знаю.
Теперь отец шел медленнее — дорога поднималась, Он тяжело дышал и уже чувствовал усталость. Ничего не поделаешь, ноги его привыкли проходить в день по десять километров неторопливым шагом, он вовсе не был марафонцем. Но было даже хорошо, что ему приходилось преодолевать усталость: не думал он тогда ни о чем другом, и у него появилось такое ощущение, что, чем больше будет он напрягать силы, тем вернее будет награда. Впрочем, до цели уже недалеко. Только на горку подняться, и он увидит огни города. Потом еще пробежать два километра, пересечь железную дорогу, а тут и больница. Только бы девочку сразу приняли. Только бы не возникло никаких препятствий. Нет, в беде об этом не надо думать. Бежать, идти, чтоб уморить беду. Надо только быстрее идти, потом — бегом с горки, и мы уйдем от беды. Малышка будет жить. Вырежет он ей игрушек, сколько ей захочется, вырезать он мастер, может сделать игрушку лучше магазинных. Это он вырезал ей и раскрасил петушка, так она его полюбила, не хотела из рук выпускать, даже засыпала с ним. Только выдержи, мое спасение, жизнь моя, выдержи еще несколько минут. Он уже не разворачивал ее, уже нельзя было останавливаться, теперь важна была каждая минута, он это чувствовал. Когда он поднялся на горку, его догнала машина. И едва он поднял руку, машина остановилась.
Это был таксист. Он открыл дверцу и помог отцу сесть. Он сразу все понял и спросил:
— В больницу?
— Да. Прошу вас.
— Откуда?
— С Мариного лаза.
— Фью, — присвистнул шофер, — и оттуда идете пешком?
— Пешком.
— Не было машин?
— Были.
— И не остановились. — Шофер покачал головой. — Ну и люди!
Таксист был уже старый, седые волосы острижены ежиком. Разговаривая, он не отрывал взгляда от дороги, видно, зрение у него уже было неважное. Помолчав, он спросил:
— Что с ним?
— Жар. Задыхается.
Таксист прибавил газу. Огни города быстро приближались. Машина прогромыхала под поднятым шлагбаумом, она дребезжала, будто состояла из тысячи разрозненных деталей. Повернули направо, поехали по тихой улице с новыми домами. Таксист сказал:
— Что-то его не слышно.
— Тихая она. Еле дышит.
— Это девочка?
— Дочка. Единственная.
Голос отца дрогнул. Все время, пока они ехали в машине, он чувствовал: происходит нечто непоправимое. Он держал девочку очень бережно, чтобы она не почувствовала даже толчка, но одновременно как бы знал, что эта бережность не нужна. Что она уже не нужна. Что это уже случилось. Боже милостивый, вздыхал он, спасение мое единственное. И боялся посмотреть на малышку, боялся убедиться. Таксист круто свернул и затормозил: они были у ворот больницы. Ворота в этот момент раскрылись, из них выехала карета Скорой помощи, и таксист без задержки въехал на широкий двор с цветочными клумбами. Остановился у приемного покоя.
— Приехали, — сказал он.
Отец хотел открыть дверцу, но руки его тряслись. Таксист обежал вокруг машины и помог ему выйти. В тусклом свете шофер увидел лицо девочки — оно было пепельного цвета.
— Что-то она слишком тихая, — сказал он скорее про себя.
— Что вы говорите? — спросил отец.
— Ничего. Идемте за мной.
Медсестра в приемном покое распеленала малышку. Врач склонился над ней. Приложил ухо к сердечку. Долго смотрел ей в глаза. Отец, со шляпой в руках, стоял в передней, таксист сел на скамейку, провел рукой по ежику волос и с удивлением обнаружил, что вспотел. Отец не думал ни о чем, только чувствовал, как слабеют ноги. Он должен был прислониться к двери.
— Садитесь, — сказал таксист, — вы же устали. А это может затянуться.
Отец медленно опустился на скамейку. Таксист сказал утешительным тоном:
— Чем дольше, тем лучше. Значит, будет порядок.
Но отец покачал головой. Не верил.
— Это хороший врач, — успокаивал его шофер.
Врач вышел в переднюю, спросил:
— Который из вас? Вы ее отец?
— Да.
— Ничего нельзя было сделать. Вы привезли ее мертвой.
Отец раскрыл рот, но не смог ничего выговорить.
— Понимаете? Слишком поздно пришли.
Врач был молодой и очень сердитый. Что за люди! Являются в последнюю минуту, а то и позже!
— На пять минут бы раньше!
— Я торопился, — с трудом выдавил из себя отец. — Бежал…
— Вы на него зря кричите, — вступился таксист, — он шел пешком от самого Мариного лаза. Я его подобрал уже перед городом. А до меня проходили машины, но не взяли его. На него не надо кричать, он ни в чем не виноват.
Только теперь врач возмутился по-настоящему:
— Но это преступление! Это как неумышленное убийство! Я могу доказать. Пятью минутами раньше — и ребенок был бы жив! Понимаете вы это?
— Подите, сыщите их! — сказал таксист.
А отец спросил:
— Можно ее забрать?
— Что? А, ребенка? Нет, его отнесут в морг.
— Может быть, все-таки можно? — спросил отец.
Врач только теперь внимательно посмотрел на него. На мгновение глаза их встретились.
— Ничего нельзя сделать, — сказал врач мягко. — Такой порядок.
— А увидеть? — тяжело спросил отец. — Увидеть ее можно?
— Пожалуйста.
Малышка лежала на столе, глаза у нее были голубые и безмерно холодные. Грудка начала понемногу чернеть. Отец не чувствовал ничего, только какие-то тупые удары. Это башенные часы на площади били одиннадцать. Но отцу все чудилось, что это его бьют тупым предметом по голове. Он погладил босую ножку и вышел. Таксист ждал его. Отец спросил: