«Молокосос», — думаю я. А все-таки тут что-то не так. Будь он неженка, никогда бы не осмелился идти по такой опасной дороге. Неспроста он оказался здесь. Нет, он не из тех, у кого от страха полные штаны.
— А откуда, скажи-ка, ты идешь? — спрашиваю я, не вытерпев, пока он наестся.
— Ну оттуда, вы же видели, — махнул он в сторону долины и начал ножичком чистить кольраби.
— Откуда ты — мы видели, да ведь там немцы. Как это они тебя не схватили, не стреляли?
— Да так вот, не схватили и не стреляли, — пожал плечами паренек, и глаза у него сверкнули из-под широкого козырька.
— Не валяй дурака, — сказал я строго, — я тебя серьезно спрашиваю.
— Ого, серьезно, а что так?! — В его голубых глазах блеснули озорные искорки.
— А потому серьезно, приятель, что на все это можно смотреть по-разному.
— Как это «по-разному», скажи яснее.
— А «по-разному» — это значит, что ты можешь быть их… ну, скажем… шпион или кто-нибудь вроде того.
— Ты, может быть, та еще свинья, — пояснил Фери. Паренек расхохотался, хлопнув себя по бедрам узкими ладонями.
— Шпион, говоришь, или вроде того… Ну, здорово!
— А что мы должны думать, если ты идешь с территории, которую немцы удерживают, — терпеливо объяснил ему Штефан.
— Вот потому именно я и иду оттуда. Не хочу оставаться на земле, которая у немцев под сапогом, — уже серьезно говорит паренек. В глазах у него нет прежнего озорства, щеки горят. Может, от злости, а может, от обиды.
— Ну, хорошо, а почему мы должны тебе верить? На лбу-то ведь у тебя не написано, — говорю я.
— Вот и мне тоже не верится, что тебя не задержали, что в тебя даже не стреляли, — покачал головой Штефан Кркань.
Паренек встал, потянулся и говорит:
— Ну, я вижу, нужно открыться, чтобы вы не думали, что я свинья.
И вдруг, не успел этот молокосос стянуть с головы кепку, как из-под нее посыпались светлые кудри. Длинные, почти до плеч волосы. И мальчишка на наших глазах превратился в девушку. Сейчас вот, глядя на эти кудри, не ошибешься — это лицо девушки. А мы-то, дурни, сразу не заметили! Мы стояли с разинутыми ртами и выпученными глазами, пораженные таким перевоплощением. Глядели на девушку, не в силах выдавить из себя ни слова. А в ее голубых глазах снова появились озорные искорки. Видно, ее весьма забавляло то, как она нас провела.
— Так ты не парень? — первым опомнился Глоговчанин.
— Как видишь. А ты, джентльмен, меня уже и свиньей обозвал, — смеется девчонка. — Но я рада, что вы меня приняла за парня, — продолжает она и прохаживается в этих своих широченных штанах.
— Ну теперь-то мы видим, что остались в дураках, — говорю я. — И что только может сделать с человеком одна кепка!
— Вот так-то. — Девушка садится на свое место. — Теперь, надеюсь, будете вести себя по-рыцарски.
— Теперь нам еще любопытнее, чем раньше, — говорит веснушчатый Вило.
— Если вам любопытно, то я все расскажу, чтобы вас не хватил удар от появления бабы.
Девушка начала рассказ, и мы ее не прерывали.
— Я из Жилина, а учусь в Братиславе. Сейчас, вы знаете, каникулы, я все время сидела дома, «у мамы под юбкой». А когда началось восстание, я сразу решила улизнуть к восставшим. Не хотела оставаться у фашистов! Но мама начала причитать, — ведь я у нее одна-единственная. Отец два года назад умер от какой-то непонятной болезни. Ну вот, мама меня никак не отпускала. Да я и сама мучилась. Вдруг, думаю, с ней от горя что случится!.. И чем больше я ломала голову, тем яснее мне становилось, что я должна попасть сюда, к вам. Хорошенько я все это обдумала, приготовила старые отцовские тряпки, починила его велосипед и вчера перед рассветом выскользнула из дому. Доехала до Стречна, там у подружки переночевала, а сегодня рано утром набралась духу и двинулась прямо через эту долину. Все время боялась, что меня остановят или просто пристрелят за здорово живешь. А сама все шла и шла, и вот я тут. Может быть, и немцы думали, как вы: что я свинья, потому и дали мне пройти. Видели, что я иду прямо по дороге, то на велосипеде подъеду, то снова пешком, не убегаю… Ну ясно, нечто подобное они и думали, — засмеялась девушка и голубыми глазами оглядела наши заросшие лица. А потом добавила: — Если бы они меня все-таки остановили, то я для них придумала целую историю.
Мы на нее только зенки таращили и ни слова сказать не могли. А пока мы так вот на нее таращились, девушка сняла пиджак, и мы увидели, как под рубашкой у нее обрисовывается грудь. Ножичком, которым до этого чистила кольраби, она распорола подкладку у рукава и вынула какую-то книжечку. Открывает и подает мне. Читаю: МУЦ. Блажена Захарикова, студентка медицинского факультета…
Ребята берут у меня книжечку, смотрят, передают друг другу.
— А что это, МУЦ? — спрашивает Штефан Кркань, в «гражданке» плотник.
— А это как раз сокращенно «студент медицинского», — объясняет веснушчатый Вило, а сам прямо сияет, что опередил студентку и показал свои знания.
— Правильно, так оно и есть, — засмеялась Блажена и подмигнула Вило. Тот даже покраснел, отчего его веснушки стали еще заметнее.
— МУЦ… МУЦ… Муцинька, — бурчал Глоговчанин себе под нос. Потом захохотал и сказал: — Знаешь, Блажена мне как-то не очень нравится, мы тебя будем звать Муцинька. Что скажешь?..
Все мы засмеялись, и сразу исчезли последние следы недоверия. Все мы ждали, что девушка ответит на предложение Фери.
— Если Блажена вам не нравится, то могу для вас быть и Муцинькой. Кем угодно могу быть, я ужасно рада, что я на этой стороне и среди вас, ребята!
И всех нас обняла, рада-радёхонька, и мы ее. И сразу же стали настоящими друзьями.
— Ты можешь с нами остаться, — предложил Муциньке Вило, который глаз от нее не мог оторвать. И голос у него был какой-то глухой, мягкий, как бархат.
Девушка посмотрела на Вило, только на этот раз она ему не подмигивала, а серьезно сказала:
— Нет, остаться не могу. Что мне здесь делать?
— Ничего не надо делать, — торопливо проговорил Вило. — Ничего не делай, только останься с нами.
— На кольраби по крайней мере не потолстеешь, — засмеялся Штефан.
— Но я не для того сюда шла, чтобы ничего не делать.
— А мы дадим тебе выстрелить из пушки.
Теперь и она засмеялась, и смех у нее был звонкий, как колокольчик.
— Командир, я и правда смогу выстрелить из пушки? — спросила она.
— Для тебя я — Мартин, — говорю ей. — А выстрелить сможешь, когда придет время.
— Но ведь я будущий врач, мое место в госпитале. Я могу быть медсестрой, — возражает девушка.
— Отлично, — выскочил Фери. — Я, душенька, ранен. Мне нужна медсестра! — И он хватается за плечо, которое ему вчера зацепило осколком мины.
Еще и гримасу корчит, разбойник!
— Меня нужно осмотреть, Муцинька!
Девушка не понимает, разыгрывает он ее или говорит правду.
— Он и в самом деле ранен, посмотри его, — говорю я.
— В самом деле? — Ее голубые глаза оживились.
— Покажи!
Фери снял куртку, стащил через голову рубаху, обнажив волосатую грудь. Плечо у него было забинтовано неумело, с первого взгляда видно — не специалистом. Вило с завистью посмотрел на Глоговчанина, когда Муцинька подошла к нему и стала снимать повязку. Казалось, он жалел, что осколок зацепил не его.
— Ну, ничего страшного, — заметила Муцинька, когда сняла бинт. — Нужно только обработать рану, а то она уже начала гноиться… — Вода у вас есть?
— С водой плохо, — говорю я, — но сейчас принесем с той стороны дороги.
— Я пойду за водой, — с превеликой охотой вызвался Вило, хотя и знал, что за водой нужно «идти» на брюхе.
— Пойди, голубчик, — ласково сказала девушка и подмигнула ему, после чего Вилко готов был ей хоть в зубах притащить не то что ведро, а всю воду из колодца.
Пока Вилко ходил за водой, Муцинька вытащила из бокового кармана какой-то мешочек, открыла его и вынула оттуда пинцеты, ножницы, тюбики с мазями и лекарствами и даже скальпель.
— Ну, герой, теперь держись, — говорит она Глоговчанину, — сейчас открою рану, вытащу все, что в ней осталось, промою и наложу повязку с мазью. — В обморок не упадешь, голубчик?
— Может, и упадет, — смеется Штефан Кркань. — Он у нас не из героев.
— Заткнись, — оборвал его взбешенный Глоговчанин.
Но Штефан только смеется и говорит:
— Вчера мы видели, какой ты герой. Правда, командир?
— Оставь его, — усмиряю я Штефана, потому что вижу, как в глазах у Глоговчанина вспыхивает недобрый огонь. Высмеивать его перед женщиной — это может плохо кончиться.
— Оставь его, — присоединяется ко мне Имре.
— А скиснет, так обольем водой. Вило с удовольствием сбегает еще раз.
Муцинька вымыла руки, мыло мы ей дали, вытерла их насухо полотенцем Вило и принялась за дело. Открыла рану, промыла спиртом. Фери шипел, извивался как уж, но не стонал. Сжал зубы и молчал как пень, а Вило ему завидовал. Этот «конопушка» и вслух сказал, что был бы рад с ним хоть сейчас поменяться местами.
Муцинька весело посмотрела на него и тотчас поняла, что к чему.
— Хватит у тебя пороху, так я и тебя полечу, — сказала она со смехом. Но смех этот был милый и теплый, а мы все начали понимать, что между этими двумя что-то происходит. Обнаружилось это, когда Муцинька уже собиралась уходить. Забинтовав Фери плечо, она снова вымыла руки и сказала:
— Ну, я пойду.
— Куда же? — забеспокоился Вило.
— Пойду в Мартин, узнаю, не понадобятся ли там мои знания.
— Так не останешься? — разочарованно протянул «конопушка» и покраснел.
— Не могу, Вилко, — сказала девушка так, будто тут был только он один, а мы все испарились. А потом добавила: — Знаешь что? Я подожду, пока меня там куда-нибудь определят, а потом заскочу к вам. — Нужно посмотреть у Фери плечо, — объяснила она уже не для Вило, а для нас.
— Хорошо, если приедешь, — сказал Вило.
— Послушайте, ребята, — обратилась Муцинька к нам, уже готовясь сесть на велосипед. — Что вам привезти? Ничего вам не нужно?