ТРОЙКА ГНЕДЫХ
…Погруженный в раздумья, возвращался я под вечер домой лесом, черным, как декабрьская мгла, — уж такие дремучие леса в здешних краях. Возвращался на своем гнедке, прислушиваясь к цоканью копыт, тонувшему в глухом и однообразном шуме деревьев, — единственные звуки в беспредельной тишине гор. Шагом двигались мы от границы меж косогоров, и единственным нашим попутчиком был ветер, который с севера проникал в ущелья, чтобы на покое скоротать там тихую летнюю ночь.
Смеркалось, и я с минуты на минуту ждал, когда небо раскроется звездам. Я прикидывал, где какая из них зажжется, но потом впился глазами в одну точку, уверенный, что именно там должна появиться звезда.
Так ехал я, глядя на небо и думая о девушке, светлый образ которой сиял мне наподобие звезды. Я думал о звезде моей юности, к которой всегда мысленно возвращался после долгих скитаний. Звездочка эта, светившая мне, — моя красавица Магдалена, с нею провел я детские годы в родной деревне близ Турца. Ее образ переносит меня в далекое прошлое, и всякий раз мне чудится одна и та же картина.
Свежая и улыбающаяся, Магдалена ждет меня на пороге своего дома, что по соседству с нашим. Я подлетаю к ней как на крыльях, и, схватившись за руки, разгоряченные, мы убегаем в поля. Находим тропинку в спелой ржи и пускаемся по ней. Золотистые, как соты, волосы Магдалены развеваются во все стороны. В них запутался колосок, и я высвобождаю его. Девочка Магдалена еще не знает, что такое любовь, а я уже становлюсь юношей, я борюсь с первым искушением. Распутываю ее волосы, чтобы извлечь колосок, и ощущаю, какие они мягкие и шелковистые. Так бы и зарылся в них лицом. Одна мысль об этом блаженстве приводит меня в трепет, но я не решаюсь. Наступит время, когда Магдалена сама поймет, как прекрасны эти порывы. Довольно с меня и того, что я могу схватить ее за руку и лететь вместе с нею.
В самую жару мы возвращаемся домой, запыхавшиеся и невинно юные. Из сеней выходит мать Магдалены. Под ее строгим взглядом наши руки разжимаются. Зайдя за угол дома, я слышу, как мать бранит Магдалену за то, что она дружит со мной. С уязвленным сердцем бреду я вдоль стены к нашему двору. Мне хочется плакать, но я стискиваю зубы, и сердце мое вновь наполняется отвагой.
И сейчас, проезжая меж косогоров, я чувствовал, что отвага не покинула меня, и я горделиво глянул в лицо звезде, которая успела пробиться из облаков как раз в том месте, куда я смотрел.
И то ли из желания исповедаться, то ли для того, чтобы уверить самого себя, я произнес вслух:
— Одного хочу от жизни — чтоб Магдалена стала моей.
Одна-единственная мечта владела мной в ту минуту — просить Магдалену стать моей женою, и чтобы она поняла меня и кивнула в знак согласия. Еще несколько дней назад, отправляясь в горы, я решил на обратном пути заехать к родителям Магдалены и попросить ее руки.
Магдалена предназначена мне судьбою, жизнь без нее пуста и никчемна. Именно поэтому она должна стать моей, именно потому я выбрал ее из всех девушек.
Правда, мы давно не виделись, но это не должно стать помехой. Нас связывало наше детство, а также последняя встреча пять лет назад в Турце. Тогда Магдалена показалась мне такой красивой, нежной и доброй, что я возмечтал о ней, как о земле обетованной. Думы о ней посещали меня все чаще и чаще, наконец я решил отправиться в заветные края и попросить ее стать навеки моей.
Тем более что подвернулся удобный случай. Мне надлежало осмотреть под Бабьей горой лес, который я закупал для жилинской лесопильни. И я решил остановиться на обратном пути в селе близ окружного городка, где после переезда из Турца родители Магдалены держали корчму. Заночую где бог пошлет и поутру осуществлю задуманное.
При мысли об этом сердце мое трепетало, как лес на ветру или звезды средь облаков, под которыми я теперь ехал на моем гнедке.
Ехал я от польской границы, направляясь в низовья Оравы. Позади меня высилась Бабья гора — самый могучий выдох этой гористой местности, округлая, гладко обточенная яростными вихрями.
Впереди, в долине, показалась первая кровля, в небе над нею вырисовывался крест. Я не знал названия деревни, которую приметил благодаря церквушке, но какое это имело значение? Главное, будет где заночевать и передохнуть: целый день я провел в седле и очень устал.
Я уже сворачивал из ельника на прогалину и вскоре оказался бы на дороге, ведущей в деревню, как вдруг моего коня охватило беспокойство и страх. Его тревога передалась и мне, я рванул поводья, понуждая коня перейти в галоп. Но, вместо того чтобы пуститься вскачь, он стал, дрожа всем телом и прядая ушами. Несколько раз я с силой пришпорил коня, но он не двинулся с места. Набравшись духу, я огляделся по сторонам — не грозит ли нам какая-нибудь опасность?
В тот же миг с польской стороны грянули два выстрела, и гулкое эхо раскатилось по вершинам. Вслед за этим я услышал грохот, несшийся вниз по склону, подобно гигантской лавине. Он приближался с такой стремительностью, что я не успевал следить за ним, слыша лишь треск сучьев и чувствуя, как содрогается земля. Наконец я различил топот копыт и тут же увидел табун из семи коней, мчавшихся меж деревьев. В голове у меня тотчас мелькнула догадка, что это контрабандисты из Польши, преследуемые таможенной стражей. Контрабандистов было двое. Пропущенная через недоуздки веревка связывала лошадей. Один погонщик скакал впереди, нахлестывая пару жеребцов, другой — с пятью остальными — следом.
Я посторонился: кони вихрем летели вниз по косогору, прямо на нас.
Всадник, что скакал впереди, пригнулся к гриве, спасаясь от пуль. Второй, позади, повис в стременах, запрокинув голову к небу. Мне показалось, что он ранен.
Мой конь с перепугу взвился на дыбы, захрапел и понесся, точно бешеный, вслед за табуном. Я не смог его удержать, и мне не оставалось ничего иного, как ослабить поводья и сломя голову лететь по выгонам.
Я догадывался, что контрабандисты намерены укрыться в перелеске за ручьем, вытекавшим из-под Бабьей горы. Иначе они рисковали попасть в руки наших жандармов, а это место и я знал как вполне надежное убежище.
Я и тот, что скакал впереди, одним духом перемахнули через ручей. Тот же, что беспомощно висел в стременах, отстал: в последний момент конь его вдруг замешкался — как потом выяснилось, у него была прострелена ляжка. С трудом перепрыгнул он через ручей, но на другом берегу поскользнулся и, рухнув на острый пень, распорол себе брюхо. Животное еще мучилось, когда я вернулся, чтобы помочь его хозяину. Конь смотрел на меня с такой тоской и мольбою, что я отвел глаза, до того мне стало жаль его. Я хотел было пристрелить коня, но мне не позволили — выстрел мог нас выдать. Пришлось оставить коня на съедение хищникам.
Я поспешил на выручку к парню — конь, падая, подмял его под себя. Он лежал на отмели, и вода шевелила его волосы. Я приподнял его, высвободил из стремян и уложил на траве.
Он дышал. Он был жив и смотрел на меня вытаращенными глазами. С трудом разомкнув губы, ухватил меня за руку и выговорил:
— Притчится мне или это и впрямь ты, Петер?
— Он самый, — отвечаю я, тоже дивясь нежданной встрече.
Говорю довольно спокойно, а у самого сердце вот-вот выпрыгнет из груди, так оно заколотилось: ведь человек, который лежал передо мною, был не кто иной, как Йожка Грегуш из Вышнего Кубина, Йожка Грегуш, двоюродный брат Магдалены!
Минуту назад принялся я слагать сказание из двух наших жизней. Из жизни Магдалены и из моей собственной. Казалось, никто, кроме нас двоих, не вторгнется в это сказание, но стоило мне сделать несколько шагов, как все начинает осложняться. Я предчувствовал, что эта встреча в горной глуши, на польской границе, не просто случайность. И внезапно меня пронзила тревога, как пронзает молния высокое дерево. Особенно обеспокоил меня тот, другой, что был с пятью лошадьми. Я глянул в его сторону. Он уже успел привязать лошадей к деревьям и теперь смотрел на нас с вершины холма.
— Что за человек? — спрашиваю я Грегуша.
— Это Запоточный, — отвечает он безразлично и ощупывает голову — не поранил ли.
— Какой Запоточный? — продолжаю допытываться. — Запоточными у нас хоть пруд пруди.
— Яно Запоточный… Яно Запоточный из Лештин, — поясняет он наконец и поднимается.
— Слыхал, слыхал, — роняю я для отвода глаз, чтобы побольше разузнать о нем.
— Возможно, — говорит он с горделивым видом, — как-никак Яно первый газда в Лештинах, да еще и самый отчаянный угонщик. Занимается он этим делом нечасто, ему это ни к чему. Денег у него куры не клюют. Но, бывает, войдет в раж… Вот и меня подбил, и я чуть головой не поплатился. В другой раз ни за что не позарюсь на коней, будь они в Польше хоть золотые. Это уж я нынче ему хотел угодить, загорелось Яну до свадьбы еще несколько скакунов угнать. Потом, говорит, брошу это дело, буду крестьянствовать. Правда, он еще только собирается свататься, но надеется, что осечки не будет. На обратном пути отсюда хочет просить ее руки.
«На обратном пути отсюда…» — повторяю я про себя вслед за Грегушем.
Повторяю и чувствую, как пробегает по телу легкая дрожь при мысли, что и мне предстоит то же самое. Только я окажусь в худшем положении — у меня ведь нет таких богатств, как у Запоточного. Ни денег, которых куры не клюют, ни конюшни, полной лошадей. У меня нет даже крыши над головой. Я самый настоящий скиталец. Скупаю лес в округе… Но да не беда. Я полон решимости, я смел и не побоюсь сказать ей: соединимся навсегда. Верю, Магдалена согласится, ибо мамоне она предпочтет любовь — большую, глубокую и чистую.
Так размышляю я, пока Грегуш рассказывает мне о Запоточном. Между тем мы берем под уздцы двух наших коней и шагаем в гору. Третий конь остался на берегу — с распоротым брюхом и с выкатившимися из орбит глазами, в которых застыла мука. Он околевает. Я снова вытащил револьвер, чтобы пристрелить его, — страдания коня разъедали мое сердце, как соль рану.
Запоточный сердито погрозил мне сверху кулаком: не смей, мол, стрелять; он боялся жандармов, которые всегда настороже! И был, конечно, прав: мы легко могли выдать себя.