Я до того расстроился, что даже не пошел обратно в горницу к Малярику, а лишь крикнул ему в окно, что мы потолкуем с ним немного погодя. К тому же в корчме ждали посетители, которых нужно было обслужить, и мы все равно не могли долго разговаривать.
В поводу отвел я коня на конюшню и привязал у яслей. Возле стены уже стояла лошадь Йожки. Рядом — конь Запоточного. Мой, таким образом, оказался с краю.
Оставив коней, мы все трое отправились в корчму, чтобы подкрепиться.
В корчме я наконец узнал, отчего нигде не видно Магдалены, почему мои ищущие, жаждущие глаза никак не могут ее отыскать.
Оказывается, рано утром, видимо, еще до нашего приезда, она ушла с матерью на луга. Был в разгаре сенокос. Малярики сушили сено под Вырубкой. Домой их ждали к заходу солнца.
Значит, маяться мне еще целый день, пока увижу ее. Но это не обескуражило меня, ибо любовь моя в ту пору могла горами двигать.
Смеркалось, когда я возвратился из окружного городка, куда ходил расплатиться с хозяевами за купленный у них лес.
Даже не заглянув в корчму к Малярику, я поспешил на конюшню к своему гнедку. Полюбился он мне за ясный взгляд приветливых глаз и любовь к человеку. Я тотчас привязался к нему — так с первой же встречи привязываешься к женщине, которая показалась тебе доброй.
В конюшне я застал Запоточного. При моем появлении он вздрогнул. Я застиг его в ту минуту, когда, открыв складной нож, он готовился всадить его в ногу моему коню. Замешкайся я, и он искалечил бы гнедка. Яно проворно сунул нож за голенище и криво усмехнулся. Но провести меня не так-то легко, и я заявил ему без обиняков:
— Это что ж, в отместку, что я не продаю?
Он побагровел, заскрипел зубами и напустился на меня:
— Побереги свою шкуру!
— Кажется, сперва надо поберечь коня, — отрезал я гневно.
— О себе похлопочи! Не то еще кто-нибудь пустит кровь, голь перекатная! — заорал он и пошел прочь. Из-за голенища у него сверкнуло лезвие впопыхах засунутого ножа.
Я едва сдержался, чтобы не броситься на Запоточного. Если бы не образ Магдалены, оживший в моей памяти, я придушил бы его не помня себя. Но ее образ, чистый, светлый и прекрасный, встал между нами и предотвратил беду.
Двинулся к выходу и я, но у порога оглянулся. Мой конь тоже повернул голову и смотрел на меня так, словно мы отлично понимали друг друга. Окинув взглядом лошадей, я вновь убедился в поразительном сходстве всех трех. Только уши у моего коня были совсем иные, чем у коней Грегуша и Запоточного. Они были у́же и удивительно чутки.
Любуюсь я красой наших коней, в особенности же красой моего гнедка, и вдруг слышу, как со двора меня зовет Грегуш. Я откликнулся и тотчас догадался: это Запоточный послал его на разведку — не причинил бы я в отместку вреда его лошади. Но он напрасно меня подозревал, я вовсе не собирался отягчать свою совесть черным делом. И еще одно, по-видимому, бередило душу Яно: как ни дрожал он за лошадей, но пуще всего боялся, как бы мы не встретились с Магдаленой наедине. На всякий случай он послал Грегуша караулить. Слежка могла помешать мне. Необходимо было отвлечь от себя их назойливое внимание, и, как только Грегуш позвал меня, я умышленно крикнул:
— Иду! Забежал взглянуть, есть ли корм у лошадей. Может, немного овса подсыпать?
— Мы уже распорядились.
— Тогда все в порядке, — отзываюсь я мирно, хотя еще не улеглось раздражение, какое вызывал во мне тон Запоточного.
Но я не подаю вида и следую за Грегушем.
Еще несколько шагов, и я нагнал бы его, как вдруг в оконце амбара, примыкавшего к сараю, мелькнула чья-то голова. Кто-то отпрянул от оконца, словно пытаясь скрыть, что смотрел нам вслед.
Это заставило меня остановиться, хотя и не хотелось возбуждать подозрений у провожатого. Но мне осточертело без конца оглядываться на других; я сказал себе: ты же мужчина, — и остановился.
Грегуш не заметил, что я отстал, и преспокойно продолжал идти дальше. Я видел, как он вошел в сени, отделявшие жилую половину дома от корчмы.
Внезапно в амбаре хлопнула крышка ларя, и в дверях показалась девушка. Она торопилась, словно боясь, что я не замечу ее.
С первого же взгляда я узнал ее, мою Магдалену. Она так неожиданно появилась передо мной, что я совершенно растерялся, хотя сохранял присутствие духа и в более сложных обстоятельствах.
Я попытался произнести ее имя, но сердце мое бешено колотилось, и, боясь, что голос сорвется, я лишь снял шляпу и молча поклонился.
— Петер! — нерешительно прошептала Магдалена, словно бы с трудом узнавая меня издали, сквозь дымку, словно не веря, что это действительно я.
Будто желая убедить ее, я повторяю: «Магдалена, Магдалена!» — и иду ей навстречу. И не спускаю с нее глаз.
В руках она держит ведерки с овсом, и я догадываюсь, что овес для наших коней. Руки ее по локоть обнажены. Босые ноги открыты до колен. На ладной фигуре полощется платье цвета слив и в белую крапинку. Подол юбки украшен широкой яркой лентой. На груди крест-накрест повязана белоснежная косынка. Я замечаю, что предвечернее небо и глаза Магдалены такого же цвета, как ее платье. Над глазами — правильные полукружия темных бровей, придающие какую-то особую прелесть ее лицу в ореоле светло-русых волос.
Но все затмевают глаза. Еще в детстве они были у нее такие притягательные. Сейчас же я чуть не потерял голову, увидев эту красоту.
Магдалена поставила ведерки, протянула мне руку, медленно опустила ресницы и произнесла со сдержанной радостью:
— Добрый день, милости просим.
— Добрый день, Магдалена, — сказал я уже твердым голосом и сжал кончики ее пальцев.
В тот же миг я почувствовал, как вся она вспыхнула, точно свечка.
Мне нечего было таить от Магдалены, и я смотрел ей прямо в глаза. Она не выдержала моего взгляда и потупилась, словно желая скрыть под ресницами какую-то тайну.
Но это сказало мне больше, чем если бы я читал в ее глазах. И я понял: долгие годы она думала обо мне, ждала меня, хранила память обо мне в своем сердце и в мыслях, как и говорил мне Грегуш. Но почему она стыдится своих чувств, ведь я тоже ждал ее и верил светлой ребяческой верой в нашу встречу.
Я попытался завязать разговор.
— Вот случай и свел нас опять, Магдалена.
Она ласково кивнула, но поправила:
— Это не случайность, Петер, — и задумалась. — Мы должны были встретиться. Должны, иначе произошло бы ужасное. — Лицо ее вдруг померкло, и с него сошла улыбка.
Слова и горестный тон Магдалены меня встревожили.
— Объясни же, в чем дело, я не понимаю, о чем ты говоришь.
Она испуганно взглянула на меня, словно очнувшись, и глаза ее утратили мягкость. Будто спохватившись, она попыталась загладить впечатление от своих слов, убедить меня, что все хорошо.
— Да нет. Ничего особенного, Петер, — спешит она, принуждая себя улыбаться. — Собралась засыпать овса лошадям, двоюродный брат Йожка велел, да вот видишь, — показывает мне почти пустые ведерки, — не успела набрать, заторопилась… к тебе, Петер…
Это «заторопилась к тебе» захлестнуло меня, как река в половодье, но я не подал и вида.
— Что же теперь? — настаиваю я.
— Теперь пойду досыплю, Петер, — отзывается она и почти в отчаянии отводит от меня глаза.
— Что с тобой, Магдалена? — спрашиваю ее напрямик.
Она не отвечает.
— А я думал, ты встретишь меня веселой улыбкой…
— Петер… — перебила она меня и, чтобы скрыть слезы, неудержимо подступавшие к глазам, повернулась и убежала в амбар.
Я последовал за Магдаленой и, едва переступив порог, принялся утешать ее.
Она резко откинула крышку ларя и стала пригоршней сыпать овес в ведерко, которое держала в другой руке. Я видел, как нет-нет да скатится в зерно ее слеза. Сердце мое тревожно забилось. Я знал: Магдалена мужественная девушка, и понимал, что из-за пустяка она плакать не станет. А у нее не хватало духу объяснить мне, в чем дело.
Я приблизился к ней и прикоснулся к ее руке.
Она вздрогнула и от испуга выронила ведерко.
— Магдалена, — произношу я и чувствую, как от этого прикосновения дрогнул мой голос.
Я далек от мысли оскорбить ее, но не могу удержаться, чтобы не сжать ее руки.
— Нет, Петер, нет, — воспротивилась она.
— Да, Магдалена, да, ты должна мне сказать, что тебя мучает. И не противься, ведь ты знаешь, что ничего другого мне от тебя не надо. Ничего другого… — и я решаюсь произнести, — …моя Магдалена…
От моих слов она задрожала как осиновый лист.
— Я хочу, Магдалена, — тороплюсь я высказать все, — хочу, чтобы нашу встречу ничто не омрачало, поэтому между нами не должно быть недомолвок. Мы не виделись много лет, но сердцем я всегда с тобой и надеялся, что и ты помнишь обо мне. Или я ошибся, Магдалена? Если да, мои руки не смеют прикасаться к тебе. Я нашел дорогу, которая привела меня к тебе, и должен отыскать путь назад.
Когда я ей все высказал, она, кажется, решилась открыться мне и уже подняла голову, как вдруг мы услышали шаги во дворе — мать Магдалены с узелком возвращалась с покоса. Она могла увидеть нас… Магдалена отшатнулась от оконца, выпрямилась и невольно прижалась ко мне. Я вспомнил, что Маляриха препятствовала нашим встречам, и тоже замер, боясь шевельнуться. Мы провожали ее взглядом, и я успел заметить, что она уже не такая бодрая, какой я ее помнил. Но еще и теперь весь ее облик выдавал характер твердый и властный.
Взойдя на крыльцо, она хотя и посмотрела в сторону амбара, но нас не заметила.
И только проворчала:
— Почему амбар не закрыт? Надо запереть.
Она хотела тут же вернуться, но, видимо, решила сперва отнести на кухню узелок.
Нам не оставалось ничего другого, как разойтись.
Магдалена второпях шепнула мне, что мы могли бы вскоре встретиться опять. Она сама назначила место и время: возле пасеки, в саду, в девять вечера. Мол, тогда она мне все и расскажет; и на ее ресницах снова заблестели слезы.
Я оставил ее, и она принялась наполнять ведерки овсом, чтобы покормить наконец лошадей. Мне показалось, будто я несу на плечах всю усадьбу Маляриков, ноги у меня подкашивались под непосильным бременем, голова раскалывалась. В таком состоянии я вынужден был дожидаться вечера.