— Знаешь ли ты, как тебя зовут?
Я удивился ее вопросу.
— Петер, как известно! Или забыла?
— Петер, — неуверенно повторила она вслед за мной.
Я спросил, что это значит.
— Боюсь, — ответила она, — чтоб не получилось, как с тем, в Библии…
— Как, Магдалена?
— Чтобы не предал меня Петр, прежде чем рассветет и во дворах запоют спросонья петухи. Вот чего боюсь, хотя я и не трусиха.
— Чем убедить тебя? — шепчу ей в лицо и вижу, как колышутся ее волосы от моего дыхания. — Как убедить тебя? — Выждав, повторяю еще раз, потому что она молчит.
Наконец Магдалена произносит:
— Может, ты думаешь, я жду уверений в любви? Мне они не нужны. Ты красив и, конечно, знаешь, что надо говорить, чтобы обольстить женщину. Поэтому я не поверила бы даже самым прекрасным твоим словам. Но…
Она умолкла.
— Чего же ты хочешь от меня?
Магдалена долго говорила о нашем детстве. Говорила пылко и грустно. Она рассказывала о моих маленьких мальчишеских подвигах, которые врезались ей в память, — никому не удалось вытеснить их оттуда. Говорила о своей властной, честолюбивой и алчной матери. Сказала, что, хотя вчера и состоялось сватовство, обещание дала мать, а не она.
Она призналась, что ей все равно, где страдать, и потому не отказалась бы выйти за Яно — но только в том случае, если бы ее забыл человек, ради которого она оберегала от других свое сердце. Призналась, что тосковала по мне в одиночестве и не могла дождаться, когда я приеду, что часто рассказывала отцу о том, как я зимой забрался на обледеневшее дерево, чтобы насыпать птицам зерна, но сорвался и сломал себе руку. И когда я, искалеченный, лежал без движения, она стала жалеть меня, а я будто бы ответил ей: «Пустяки. Главное, птицы теперь не умрут с голоду». Точно завороженная повторяла она с той поры эти слова, уверившись, что нет на свете человека добрее меня.
Магдалена запнулась, и поэтому я спросил:
— Выходит, ты ошибалась?
— Этого я не сказала, Петер. Просто у меня нет уверенности. Мы прожили в разлуке много лет. Люди меняются. Я знала тебя подростком, но не знаю, какой ты сейчас.
— Ты права, и я не упрекаю тебя за осмотрительность. Но убедить тебя словами не могу, ведь словам ты не веришь. Реши, скажи же сама, что я должен сделать. Но помни, Магдалена, кроме тебя, я никогда ни о ком не думал. Да и теперь ты одна в моем сердце. Нет и не будет у меня до самой смерти никого, кроме тебя.
На это она ответила так просто и искренне, что у меня голова закружилась от ее благородной прямоты — еще никогда не слыхал я, чтобы женщина говорила подобным образом.
— Пять лет назад, — начала она, неотрывно глядя мне в лицо, — ты сказал мне, что ради светлой памяти покойных и дорогих твоему сердцу людей ты расчистишь старое пепелище и на том месте, где когда-то стояла хатка твоих покойных родителей, поставишь дом для нас обоих. Ты открыл мне по секрету, что под навесом у твоего дяди припасены для этого тесаные бревна, а возле ручья свалены камни. Возвращайся же в родные края и приготовь уголок, где мы с тобою могли бы укрыться. Лучше всего, если ты бросишь свои скитания по белу свету. Нельзя оставаться бродягой с таким добрым сердцем, как у тебя. И я стала бы хозяйкой у тебя, если б ты согласился крестьянствовать. Говорю тебе так не потому, что хочу разбогатеть. Я и без того не бедна, но этим ты доказал бы свою любовь ко мне. Я же буду дожидаться тебя верно и преданно.
— Магдалена, — воскликнул я радостно, склоняясь над нею, и в глазах моих засияло столько звезд, сколько их было на небе в тот вечер.
Она остановила меня.
— Я еще не все сказала.
Я прошу ее сказать все.
— Буду ждать, чистая и непорочная, и замуж не выйду, даже если тебе понадобится год, два, три.
— Магдалена, — шепчу я, опьяненный ее словами, и вдыхаю запахи мха, смолы и можжевельника, которыми ветер овевает ее тело; вдыхаю аромат ее тела, аромат ветра.
Я низко-низко склоняюсь над ней. Так склоняется жаждущий над криницей. Но недаром я сказал себе — если устою и не обижу Магдалену, бог будет охранять ее для меня, пока не обзаведусь каким ни на есть жилищем и не вернусь за нею. В ту минуту я верил, что ценою самоотречения достигну желанной цели. Поэтому я лишь склонился над Магдаленой и заглянул полными страсти глазами в ее глаза, предвкушая недалекое блаженство, когда свершится наконец то, чему в силу человеческого естества положено быть между мужем и женой.
Как только мы обо всем договорились, Магдалена снова встревожилась. Она то и дело вздрагивала и посылала меня взглянуть, нет ли кого поблизости. Я несколько раз вставал и проверял, стараясь убедить Магдалену, что ее опасения напрасны. Но и мне показалось, будто кто-то прячется в кустах за нами, но я посмеялся над собой, полагая, что поддался Магдалениным страхам.
Хотя вполне вероятно, Запоточный выследил нас и подстерегает, когда мы тронемся в обратный путь. Что, если он прячется в зарослях можжевельника, служивших укрытием и ему и нам? В перестуке копыт нашего скакуна мы могли не услышать его шагов. Впрочем, думать об этом всерьез я не мог. Я в очередной раз возвращался к Магдалене, уверенный, что нам не грозит никакая опасность, как вдруг где-то неподалеку заржал конь — от неожиданности я не сразу сумел определить расстояние.
Магдалена в ужасе взглянула на меня, в ее лице я прочел страх, подобный страху смерти.
Опустившись на колени, я намеревался погладить ее по голове, успокоить, но едва поднял руки, ржание повторилось. Я прислушался; в тот же миг Магдалена схватила меня обеими руками за лацканы куртки и порывисто привлекла к себе. Она держала меня крепко-крепко и смотрела мне в лицо строго и решительно.
— Что, Магдалена? — По движению ее губ я пытался угадать, что она хочет мне сказать.
— Сейчас нам надо расстаться, Петер. Когда придет наша пора, мы встретимся снова.
— Да, Магдалена.
— Я буду ждать тебя и оттягивать, насколько удастся, свадьбу с Запоточным.
— Хорошо, Магдалена.
— Не забудь, что мы обещали друг другу.
— Клянусь, Магдалена.
Она попросила меня впредь ни словом не напоминать о моем существовании, иначе мы можем выдать себя, и тогда ее принудят пойти за Запоточного. Будем верить друг другу, вера соединит нас и не даст нам сбиться с избранного пути.
— Как известить тебя о моем возвращении? Об этом мы совсем забыли.
Она подумала и в первый раз счастливо улыбнулась. Ее смеющиеся глаза обласкали гнедого и вновь остановились на мне. Точно желая задать мне задачу помудренее и тем самым испытать мою любовь, она сказала прежним тоном:
— Вернешься с тремя гнедыми, и на том месте, где привяжешь их, мы и встретимся. Это будет условный знак.
Ее твердость, решимость и убежденность так окрылили меня, что я готов был пойти за нее в огонь и воду. Эх, схватить бы сейчас топор да повалить сколько нужно деревьев из этого леса. Обрубить сучья, перевезти сосны в мою залитую синими сумерками долину. Потом наломать камня, сложить фундамент под дом. На каменное основание поставить бревенчатые стены да купить в деревне гонта для кровли. Я бы тотчас принялся за дело, но оставаться здесь было неразумно — в этом краю нас повсюду подстерегала опасность. Нужно возвращаться в родные места, последовать совету Магдалены — в ее словах столько мудрости и достоинства. Я уеду, а когда исполню ее желание, снова вернусь. Склонившись над нею, я поклялся себе сдержать слово и вернуться с тройкой гнедых — вестниками нашей встречи.
Пока я размышлял об этом и еще раз поклялся честью, Магдалена отпустила меня. Руки ее упали, как спелые плоды, что уже не держатся на ветвях.
Тем временем мой гнедок разгребал копытом толстый слой мха, обнажая корни сосны. Как только руки Магдалены упали и мы умолкли, перестал и он бить копытом.
Воцарилась тишина. Лишь едва уловимый шорох ветра пробегал в сырой глубине леса. Мне казалось, что не шелохнется ни одна ветка, и все же я с опаской поднял голову, вглядываясь в чащобу позади нас — мне почудилось, что там мелькнула чья-то тень.
Я вскочил, и Магдалена тотчас поняла, в чем дело. Бросаюсь к можжевельнику, в чащу. Магдалена кричит: «Вернись!» — но я лечу сломя голову и в несколько прыжков оказываюсь в зарослях кустарника. Хотя светила луна, в зарослях было темно.
Но и в темноте мои глаза различили человека. Тот отпрянул, и в руке у него что-то сверкнуло. По угловатому движению и огромной лапище, сжимавшей нож, я узнал его. Это был Запоточный.
Когда я шагнул к нему, он заревел:
— Стой, не то убью!
Магдалена вскрикнула, мой гнедок заржал.
Запоточный растерялся и не сразу совладал с собой. Он продолжал прятаться за ветками, хотя это было уже бессмысленно, ведь я узнал его. В голове у меня молнией сверкнула мысль: а что, если он подстерегал нас все время и слышал каждое наше слово? О другом подумать Я не успел — Яно занес нож, намереваясь ударить меня.
— Брось нож, — крикнул я.
Он не послушался и в бешенстве кинулся на меня. Но я увернулся. Изловчившись, я схватил его за руку, и мы оба покатились в можжевельник. Началась борьба. Вдруг я увидел над нами Магдалену и перехватил взгляд Запоточного: он впился в нее глазами. Яно попытался было вырваться, но я понимал, что если выпущу его, то он ударит Магдалену.
— Отойди, Магдалена! — крикнул я.
Но она не отошла. Она еще ниже склонилась над нами, и тут Яно плюнул ей в лицо и обозвал так, как обзывают продажных женщин.
Кровь вскипела во мне. Я знал, сколь чиста и целомудренна Магдалена, и поэтому накинулся на него с еще большей яростью. Я выбил из его руки нож, придавил коленом и стиснул ему горло.
Я едва удержался, чтобы не прикончить его. Но в мои расчеты не входило отправлять Запоточного на тот свет. Я хотел лишь слегка оглушить его, чтоб мы успели скрыться, уйти от преследования.
— Что же теперь делать? — спросила Магдалена, и в ее голосе не прозвучало ни тени страха.
Отвечать было некогда. Ни слова не говоря, я подсадил Магдалену на лошадь, схватил поводья и бросился к коню Запоточного. Вскочил на него, и мы с Магдаленой галопом поскакали к выгону, где встретились по дороге в горы и где должны были присоединиться к остальным на обратном пути. Через пни и бурелом мы мчались так, что треск стоял, будто гора раскалывалась. Вихрем летели мы на гнедых, а я представлял себе, как Запоточный приходит в себя, поднимается и, пошатываясь, делает первые шаги.