Когда мы примчались с Магдаленой на луг под горой и осадили коней, веял тихий ветерок, все серебрилось в лунном свете. Ветерок клонил траву к юго-востоку, ласково трепал ее хохолки. Колыхаясь, былинки шелестели, плескались, словно льющееся вино. На них белела вечерняя роса, похожая на хрустальные горошины.
Мы спрыгнули с коней в намерении дождаться остальных, но тотчас же увидели их внизу у реки. Стало быть, наши спутники опередили нас и спустились с гор, не дожидаясь, когда угаснут последние языки пламени.
Возвращаться вдвоем после уединенной прогулки нам было неловко, мы стали придумывать, как бы незаметнее присоединиться к компании. Размышляя об этом, мы оба смотрели на макушку горы. Увенчанная пылающим костром, она походила на огненный куст.
Магдалена первая предложила:
— Нам лучше расстаться здесь, Петер. Все равно встречаться с Запоточным тебе больше нельзя. Не только потому, что он может поднять на тебя руку, он затеет скандал и даст людям повод говорить о нас по всей округе. Начнутся пересуды, сплетни, станут обливать грязью, ругать. А этого можно избежать. Никто и не узнает, что мы встретились наедине, и мне легче будет дожидаться тебя.
— Если ты считаешь, что так лучше, — отзываюсь я, — пусть будет по-твоему. Теперь я знаю, что ты не хочешь принадлежать никому, кроме меня, и не побоюсь никого на свете. Прежде я был нерешителен и робок оттого, что боялся тебя потерять. Теперь же, зная, что ты ждешь меня, я чувствую себя таким смелым и сильным, что не побоюсь принять на свои плечи всю землю с ее океанами и горами.
Пока я так говорил, Магдалена тихонько смеялась, ворковала, словно голубка. Затем она отпустила поводья, сжала ладонями мое лицо и заглянула в глаза.
— Я верю тебе, Петер, — сказала она, — но, прежде чем мы расстанемся, поклянись еще раз, что ты непременно вернешься.
— Порукой тому бог над нами, — решительно произнес я и пылко обнял ее.
Этим объятием мы еще раз скрепили нашу клятву, и Магдалена призналась, что, если бы случай не привел меня в их края, она сама отправилась бы летом в Турец. Сказала бы, что хочет навестить знакомых, а приехала бы ко мне. Она не могла сказать «да» другому, пока не выяснила бы мои намерения, и правильно поступила, что послушалась голоса сердца.
На прощание я зарылся лицом в ее золотистые волосы, затем снял ее руки с моей шеи, схватил поводья и вскочил на коня.
Я уже сидел в седле, когда она подбежала ко мне и, гладя гнедого, спросила напоследок:
— Ты на самом деле вернешься, Петер?
— Клянусь тебе, Магдалена. — И я пришпорил коня.
Вскоре я услышал пронзительное ржание лошади, которая осталась с Магдаленой, и оглянулся: оба они, Магдалена и гнедой, неотрывно смотрели мне вслед.
Я проехал за ивняком, и никто меня не заметил. Зато я увидел Йожку Грегуша, его попутчицу и еще нескольких человек — они отдыхали в долине у реки.
Надежды мои оправдались: Грегуш спустился с горы раньше нас, и теперь Магдалена не останется без защиты. Собственно, за нее я не боялся. Она достаточно смела. Но я немного беспокоился о том, как поведет себя Запоточный. Я не думал, что он очень дурной человек, но Магдалене он был бы плохим мужем. Я понимал, что с ножом он кинулся на меня в лесу из-за бешеной ревности. Я научился разбираться не только в женщинах, но и в нашем брате.
Сидя в кустах, он, разумеется, слышал наш уговор, но вряд ли станет болтать о нем. В его же интересах помалкивать. Как-никак, он любит Магдалену и попытается добром снискать ее расположение, а к эпизоду со мной наверняка отнесется как к безрассудному увлечению неопытной девушки. Если он не собирается отступаться от Магдалены, то не будет порочить ее сплетнями и злословием — иначе он ни за что не приведет ее в свой дом.
«Не отомстит ли он ей как-нибудь иначе?» — подумалось мне. Вряд ли. Яно вовсе не был завзятым разбойником. В этом меня убедило его неловкое обращение с ножом. Наверняка он сегодня впервые взялся за нож, чтоб убить человека. Да и подтолкнула его на это, конечно, слепая ревность. Иначе нельзя объяснить его поведение, ведь лештинцы — люди порядочные, мужественные.
Теперь я понял, зачем он придумал эту прогулку в горы. Он подозревал нас с Магдаленой и умышленно завлек в такое место, где мы безбоязненно могли отдаться нашей любви. А чтобы сбить нас с толку, заигрывал с той красавицей. Все его выходки были притворством и ловушкой для нас.
Недаром, когда мы в сумерках сошлись под горой, Запоточный сказал, угрожая Магдалене: «Меня она не обманет. Я знаю, как поступить. Все как есть обдумал, не отвертится».
Подобные мысли не давали мне покоя с той минуты, как я расстался с Магдаленой. У меня оказалось слишком много свободного времени, и нужно было чем-то себя занять. Одиночество дальней дороги побуждало меня к непрестанным размышлениям.
Кстати, в здешних краях мне предстояло исполнить еще один долг. Я должен был заехать в село, где я одолжил у крестьянина лошадь. Нужно было ее вернуть и хорошенько поблагодарить хозяина. Гнедой сослужил мне добрую службу!
Особую благодарность я испытывал к коню за то, что он не опустил копыто на лицо Магдалены, когда та без чувств лежала в конюшне. В приливе нежности я потрепал коня по шее и сказал ему несколько дружеских слов. Тут я вспомнил, что в кармане у меня лежит кусок сахару, и протянул его гнедому, чтобы хоть этим вознаградить его.
Наконец я с ним распрощался, той же ночью возвратив хозяину.
После этого я не медля отправился в Турец.
Наши судьбы теперь были в моих руках: судьба Магдалены и моя. Я знал, никакое чудо не поможет нам выйти из того положения, в котором мы с ней оказались. Я понимал, что лишь собственным упорством добьемся мы того, к чему стремились всей душой. Первый шаг надлежало сделать мне.
По возвращении в Жилину я решил больше не колесить по горам и долам в поисках добротного леса, а остаться на лесопильне. Найдется там дело и для меня. На досуге, после работы, я намеревался поставить небольшой домик.
В первое же воскресенье я отправился в родную деревню, раскинувшуюся неподалеку от лесопильни. Отыскал пустырь, где некогда стоял дом моих родителей. При виде пепелища я снял шляпу и с обнаженной головой ступил на священную для меня землю. В памяти ожила картина пожара, во время которого погибли отец и мать. Меня, оставшегося сиротой, спасли добрые люди. Вся моя полная лишений жизнь прошла у меня перед глазами, пока я стоял на пепелище, склонив голову, как над могилой. Взволнованный, но преисполненный твердой решимости, поклялся я страшной смертью родителей и жизнью Магдалены преобразить этот опустевший уголок, чтоб он озарился радостью, огласился детским щебетом. Ради этого я готов был не щадить своих сил, хотя и знал, что работа предстоит не из легких. Я осмотрелся. Пожарище заросло травой — крапива и бурьян пробивались среди камней. Не зная, с чего начать, я решил зайти посоветоваться к дядюшке с тетушкой, единственным моим родственникам во всей деревне.
— Глазам своим не верю, никак ты, Петер! — воскликнул дядя, увидев меня, а тетушка бросилась мне на шею.
— Хочу дом поставить на отцовской земле, — заявил я без проволочек, едва поздоровавшись.
— Вот и хорошо, — ответили они в один голос, и на глаза тетушки навернулись слезы.
Я нашел у них поддержку. Они приютили меня в каморке, куда я вскоре перебрался совсем и откуда ежедневно стал ходить на работу. Дядюшка проявил небывалое рвение. Сразу же отправился размечать площадку под фундамент, и мы вместе забили в землю колышки.
Люди останавливаются возле нас, любопытствуют:
— Никак на отцовское возвращаешься, Петер?
Я киваю с улыбкой.
Подходят и девушки, шутливо и с надеждой спрашивают, не собираюсь ли я жениться после того, как отстроюсь. Тетушка вместо меня взглядом отвечает им утвердительно, не подозревая, что напрасно вселяет в них надежду. Даже самая красивая из них не смогла бы вытеснить из моего сердца Магдалену.
Мы с дядюшкой трудимся не покладая рук. Я постоянно думаю о своем доме — забагриваем ли мы на Ваге плоты для лесопильни или грузим на станции доски в вагоны. Чтобы мое маленькое строительство подвигалось быстрее, мы удлиняем день за счет ночи. Еще немного — и котлован для фундамента будет выкопан. К моему приходу дядюшка всегда старался приготовить какой-нибудь сюрприз. Привез первый воз бревен из леска, что достался мне от родителей, а на пустыре, давно уже не похожем на крестьянский двор, соорудил козлы — на них мы обтесывали бревна даже при лунном свете.
Парни, гурьбой возвращающиеся от девчат, проходят мимо нас. Один отстает от дружков и предлагает:
— Давай помогу, Петер.
С благодарностью принимаю предложение — лишние руки не помешают. Мои вон уже как натружены. Видимо, это понимают все, во всяком случае, вскоре пошли разговоры о том, что я держусь молодцом и не худо бы мне подсобить. Прошло несколько деньков, и парни начали приходить по очереди. Они помогли мне заложить каменный фундамент, и мы начали укладывать обвязку.
Мне хотелось к зиме во что бы то ни стало подвести дом под крышу, чтобы его не заливало, чтобы зря не мок. Но тут случилось самое худое — стало туго с деньгами. Дядюшка предложил мне малую толику на гонт, потом, мол, ему верну. Пришлось поднатужиться, чтобы побольше заработать на лесопильне. Напрасно рабочие уговаривают меня отдохнуть, не надрываться, я работаю даже в обеденный перерыв и возвращаюсь домой, еле волоча ноги. Я должен выдержать, должен исполнить обещание, данное Магдалене! Кроме дома, нужно обзавестись еще кроватями, столом да хотя бы парой стульев. Тетушка из кожи вон лезет. Внесла в горницу кросно и ткет для меня ковры. Говорит, тому помирать легче, кто сироте поможет.
Трудностям и хлопотам конца-краю не видно, но стены неуклонно поднимаются, точно стремятся перерасти молодой ясень, что принялся на пепелище, — единственный его страж на протяжении многих лет. В стенах зияют лишь проемы для окон, но мне уже видится, как моя Магдалена выглядывает из-за огненных бегоний, поджидая меня с работы.