Я сказал ему, что мне надо видеть Запоточного, что у меня к нему неотложное дело.
— Мы аккурат в ту сторону, — отозвался он. — Идемте с нами, а то до вечера долго ждать; когда еще они вернутся — затемно, не раньше.
— Ну, что ж… — И я присоединился к ним, сочтя такое предложение вполне разумным.
Те, что были впереди, успели отмахать добрую версту, и нам пришлось подналечь. Не знаю, о чем они толковали меж собой, но компания была оживленная, они здоровались с каждым, кого примечали на поле.
— Бог в помощь!
Ответ гласил:
— Услышь господь бог!
Куда ни глянь — всюду пашут, боронят, копают, сеют, сажают.
Всюду люди, работящие, усердные, расторопные.
Округа напоминала огромный муравейник, курившийся паром на солнце, которое со дня на день пригревало все горячее. Весенние испарения переменчивыми облачками медленно ползли над бороздами, словно невесомая паутина бабьего лета.
Посреди этого великолепия шагаем мы. Впереди артель с кирками и заступами на плечах, за нею — мы со стариком.
Предчувствуя, что дорогой мы не будем играть в молчанку и придется отвечать на разные вопросы, я заранее придумал версию относительно цели своего разговора с Запоточным и того, кто я таков.
Действительно, едва я все обдумал, как старик осведомился:
— А вы откуда будете?
— Я… — и я лгу из опасения, что и он слышал о парне из Турца и о его гнедой тройке, которая примчится за Магдаленой, — я… издалека, из Гемера.
— Из Гемера? — удивляется старик.
— Угу.
— Эк далеко забрались. Что ж сюда привело?
Соображаю, как ответить.
Те, что шли впереди, остановились и стали раскуривать трубки. Ладонями заслоняют друг другу огонь, чтобы ветром не задувало. Мы нагнали их как раз в тот момент, когда мне предстояло удовлетворить любопытство старика. Я уж думал, он забудет о своем вопросе, но как только мы поравнялись с остальными, один из них спросил:
— А вы что поделываете в наших краях?
— К Запоточным приехали, — отвечает за меня старик.
— Приехали на лес взглянуть, который он продает?
Мне и невдомек, что Запоточный собирается лес продавать, но раз собеседник сам подсказывает удобный повод, хватаюсь за него и выпаливаю, не моргнув глазом:
— Да… да.
— Это тот, что в Седлисках? — вступает в разговор третий.
— Он самый, — подтверждаю я, хотя слыхом не слыхивал ни о каких Седлисках.
— Стало быть, люди не врут, — замечают другие.
И кто-то добавляет, что речь идет о том самом лесе, который еще до свадьбы родители Магдалены просили переписать на дочь. Тогда Яно охотно все обещал, а теперь продает — не дай бог Магдалене достанется!
— Этот мужик сам не знает, что делает, — заключают люди.
Желая побольше разузнать о Магдалене, я поддерживаю разговор и осведомляюсь, кто она такая. Жена Запоточного — объясняют мне. Как бы между прочим спрашиваю, хороша ли она собой, молода ли, хотя и сам знаю, сколько ей лет и как она прекрасна. Вопросы я задаю только для того, чтобы расшевелить моих попутчиков и слово за слово вытянуть из них все, что им известно. Говорят, писаная красавица была, когда к мужу переехала, а теперь будто подменили.
Любопытствую, что тому причиной — нужда или работа, — и тоже закуриваю, внимательно следя за выражением их лиц.
— Он во всем виноват. Поедом ест ее, окаянный, — отвечают они в сердцах. — Бывало, прежде, покуда в парнях ходил, все девки по нем сохли, а Магдалене завидовали, а нынче — ни-ни, поняли, что зверь мужик. Хуже всего то, что запивать стал.
— Ума не приложу — и чего ему дались эти кони? — обронил тот, что до сих пор отмалчивался.
— Какие кони? — подхватил я.
— Да тут целая история! — воскликнул мой сосед справа.
И они пустились сплетничать, как старые бабы, которые только тем и живут. Впрочем, я не винил их, зная от корчмаря, что вся деревня только об этом и толкует. Что ж удивительного, если и мужикам захотелось отведать клубнички, выращенной самыми бойкими на язык огородницами!
Каждый внес свою лепту, чтобы подробнее ознакомить меня со всеми событиями.
Начали они так.
На Ивана Купалу, когда все ушли в горы костры жечь, Магдалена, будто спуталась с каким-то бродягой (слово «бродяга» больно кольнуло меня), который пообещал ей вернуться, как только поставит хату. Они сами не очень-то верят этаким вертопрахам и готовы об заклад побиться, что больше она его не увидит. Но он так задурил Магдалене голову, что бедняжка до сих пор его ждет. Оно, конечно, все домыслы, сама Магдалена — об этом ни гугу. Одни жалеют ее, другие корят.
— Эх-ма, — перебивает рассказчика бывалый с виду мужик, — я всегда говорил — богатство еще не все. Что с него толку? Последней собаке на деревне и то слаще живется.
— Это верно, — соглашаются остальные.
Я напоминаю им, что они еще и словом не обмолвились о лошадях.
Крестьянин, стоящий по правую руку от меня, снова опережает других.
— Говорят, будто тот бродяга должен воротиться с тремя гнедыми; где их привяжет — там они с Магдаленой, дескать, и встретятся.
— Не верю я в россказни, — перебивает его другой. — Откуда бродяге трех коней взять?
— Оно конечно.
— Чего не наобещаешь красивой девчонке!
— Особенно если зелена еще.
— Как это ему, чертяке, в голову пришло?!
— Должно, стреляный воробей.
— Ишь как хитро придумал про дом в Турце!
— Что ни говори — ловко он ей наплел про гнедых.
— Эти вертопрахи знают, кому что посулить.
Они еще долго перебрасывались подобными репликами.
Наконец я отважился возразить: а кто знает, не остановится ли в один прекрасный день у ворот Запоточного незнакомый человек с тройкой гнедых?
— Как же!.. Держи карман шире… — потешались они надо мной, — знаем мы таких.
Несмотря на то, что на языке у меня вертелось множество веских доводов, не в моих интересах было переубеждать этих людей. Напротив, я не хотел выдать себя ненароком, и потому умышленно пустился в расспросы насчет леса вообще и делянки Запоточного в частности. Собеседники сочли меня солидным покупателем и назвали примерную цену делянки, советуя на бо́льшую не соглашаться. Я сделал вид, что весьма признателен им.
Разговаривая, мы дошли до косогора, где дорога разделялась.
Те, что были с кирками и заступами, сворачивали в одну сторону, старик — в другую. Меня же они послали напрямик, через бугор — дескать, я как раз выйду к Окружинам, где пашут Запоточные.
На том мы и расстались.
Мы расстались, но, когда артель скрылась за пригорком, я окликнул моего старика.
— Есть немного курева, могу угостить, — предложил я ему; старик воротился, я достал из кармана кисет и протянул ему, чтоб он набил себе трубку. То был душистый болгарский табак, который привез мне с юга торговец лошадьми. Старичок очень ему обрадовался.
Вот как приходится располагать к себе людей, когда хочешь что-нибудь выведать у них. Дело в том, что мужики так и не рассказали до конца историю с лошадьми. Старик же за табак наплел такого, что я уж было заподозрил, не из благодарности ли он измышляет свои небылицы.
Он рассказал мне, будто Запоточный накупил много лошадей, одна другой норовистее. Кусаются, лягаются, артачатся в упряжке. Смельчаки и те боятся к ним приблизиться. А Яно, мол, заставляет Магдалену давать им корм и поить. Она вся в синяках ходит. Слушок такой, будто он мстит ей за то, что она ждет парня с тремя гнедыми.
— А что Магдалена? — спрашиваю дрогнувшим голосом. Но, боясь выдать себя, сдерживаюсь усилием воли.
— Покорно все терпит, никогда никому не жалуется, — говорит старик как о чем-то само собою разумеющемся и с наслаждением попыхивает трубочкой.
— Бедняжка, — вырывается у меня, потому что я не в силах молча перенести ожившую боль.
Предлагаю старику присесть отдохнуть у обочины.
Садясь, он отзывается на мои слова:
— Что правда, то правда, не повезло бедняжке. Небось Малярик не думал не гадал, что так обернется. Слыхать, мать всему виной. Богатства ей, вишь, захотелось. Вот тебе и богатство.
Я тоже присаживаюсь, а он продолжает:
— Особливо эти его норовистые жеребцы… на шестом месяце она была, а тут ее возьми да лягни один. Упала прямо в навозную жижу, ну, и разрешилась раньше времени.
«Магдалена!..» — простонал я в душе.
— Магдалена… — прошептал я наконец вслух ее имя. Голова у меня закружилась, и на мгновение луга, горы, небо и земля, весенние краски — все смешалось. Собеседник мой покосился, недоумевая, что мне за дело до Магдалены, имя которой я так неосторожно произнес в душевном смятении, и он спросил, нет ли и у меня у самого какой Магдалены.
— Была… — выдавливаю из себя, нервозно потирая ладонь о ладонь.
— И что же?..
— Да вот… тоже на шестом месяце конь в живот лягнул, и она тоже выкинула.
— Верно, ребеночек-то мертвый?
— Да вроде как…
Недоумевающий собеседник продолжает о чем-то расспрашивать меня, но я не в состоянии ему ответить. Я уперся локтями в колени и закрыл лицо руками. Как ни крепился, а все же слезы навернулись мне на глаза. Но старик не увидал их — все впитались в мои ладони. Я слышал, как он блаженно попыхивает трубкой. Дед вполне мог подумать, что я от усталости оперся головой на руки.
Вскоре на дороге зазвенел колокольчик. Я поднял голову. К нам приближалась телега, груженная мешками с картофелем для посадки. Возле кобылы резвился жеребенок. Я засмотрелся на него и подумал: насколько его жизнь тускла, а вот ведь не унывает.
Когда телега проехала, старик обронил:
— Ну, надо собираться, а то и солнце зайдет. Крестьянину в будний день некогда рассиживаться.
Я согласился с ним, и мы пожали друг другу руки.
Он еще раз поблагодарил меня за табак и пожелал, чтобы моя Магдалена подарила мне другого ребенка, вместо того, погибшего, и чтоб я выгодно купил делянку в Седлисках, после чего указал узловатым пальцем на гору, где находятся Окружины, — там, мол, я разыщу Запоточных.