Вслед за хозяином, утирая фартуком слезы, вошла его жена.
— Чего плачешь? — сказал он ей. — Радоваться надо!
— Да… ведь… — проговорила хозяйка, всхлипывая, — от радости и плачу.
Еще не веря в чудо, спрашиваю корчмаря:
— А кто сказал, что Магдалена жива?
Выяснилось, что с этой вестью примчался тот самый мужичонка, который не раз оказывал мне услуги. Вне себя от радости, он тут же потребовал за мой счет литр водки и начал потчевать всех, кто забегал в корчму. У каждого человека радость проявляется по-своему. Закажи мужичонка целую бочку, я не имел бы ничего против — ведь Магдалена жива, а она мне дороже всего на свете.
Я наскоро умылся, причесался и, взяв в руки шляпу, вышел из дому.
Наверно, все думали, что я иду к Запоточному, но я направился вовсе не туда. Путь мой лежал к дому священника, благо тот выказал готовность помочь советом и делом, да и не к кому мне было больше обратиться.
— Милости просим, — приветствовал он меня издали и пошел мне навстречу.
— Доброе утро, отец, — поздоровался я с ним.
— С чем пожаловали, сын мой? — осведомился он, пожимая мне руку.
Я сказал, что пришел с отрадной вестью.
— А именно? — полюбопытствовал священник.
Задыхаясь от счастья, я тут же выпалил:
— Магдалена жива.
Глаза священника широко раскрылись и засияли, он с облегчением вздохнул и чуть было не обнял меня. Однако взор его тотчас погас и лицо посерьезнело. Я сначала не понял внезапной перемены. Но первая же фраза, которую он произнес, все объяснила.
— Уж лучше бы она умерла, хотя я и знаю, что вы очень страдали бы, — заявил священник без обиняков.
— Затем я и пришел к вам, чтобы именно вы, наш духовный пастырь, посоветовали и решили, что мне делать.
— Что вы имеете в виду? — спрашивает он.
— Нельзя допустить, чтобы Магдалена и впредь терпела муку мученическую. Коль скоро меня считают виновником ее страданий, я согласен на любые жертвы, лишь бы Магдалена могла жить спокойно. Так я решил нынешней ночью.
Священник задумался, аккуратно сложил книги на столе и посмотрел на меня. Его пытливый взгляд словно хотел проникнуть в мою душу. Хватит ли у меня мужества исполнить то, что он мне предложит?
Я искренне стремился сделать для Магдалены все возможное. При мысли о ее муках я готов был умереть, не сходя с места, лишь бы ей было лучше. Я не мог принести большей жертвы, а эта не внушала мне страха. Я приготовился ко всему.
Священник молвил:
— Есть один-единственный выход, угодный богу. Мы пригласим Запоточного, и вы поклянетесь ему честью своей и совестью, что уедете отсюда и никогда не возвратитесь… Дескать, навеки отрекаетесь от Магдалены.
Что и говорить — его слова обрушились на меня, как топор. Меня словно четвертовали. Немалых усилий стоило мне побороть себя, взять в руки.
Я не имел права думать о себе — ведь речь шла о судьбе Магдалены!
С решимостью посмотрел я в глаза духовному пастырю.
— Так что же, сын мой? — Он ждал ответа.
И я ответил скрепя сердце:
— Пусть будет так. Ради ее счастья я готов страдать, и да будет оно столь же велико, как моя тоска по ней.
Священник растроганно пожал мне руку в знак того, что удовлетворен моим мужественным ответом.
Не мешкая он послал церковного служку к Запоточному.
Я тоже поставил условие: Запоточный должен пообещать, что никогда не обидит Магдалену и станет жить с ней по-людски.
Едва мы условились об этом, как возвращается посланный, но один, без Яно.
Газда велел передать: он никому не позволит вмешиваться в свои семейные дела, а с Магдаленой будет обращаться так, как она того заслуживает.
Священник нахмурился. Взгляд его помрачнел, губы сжались. Прошло некоторое время, прежде чем он заговорил. Качая головой, священник назвал Запоточного пропащим человеком, а его родителей — несчастными. Они, мол, пришли бы в ужас, доведись им узнать, каков их сын.
— Я хотел добра, — заключил он. — Благодарю вас за доверие. Я этого не забуду.
Мы еще немного посидели, затем явились прихожане крестить ребенка. Новорожденный лештинец надрывался на руках у крестной матери. Мы поднялись.
Священник просил меня пока в Турец не уезжать. Немного выждать, если время позволяет. Авось Запоточный одумается и согласится все трезво обсудить. А нет — так он пригласит его сестру и попросит ее воздействовать на брата. Она добрая и благородная душа, совсем непохожа на Яно.
Я остался в Лештинах.
Магдалена медленно поправлялась.
Я нашел в окружном городе врача и просил его оказать Магдалене необходимую помощь.
Там я снова встретил своего знакомого с усиками. Меня крайне удивила его осведомленность. Обо всех перипетиях он рассказывал с такими подробностями, словно побывал не только в Лештинах, но и в доме Запоточного. Оказывается, к ним ходит из Лештин одна женщина, которая всякий раз что-нибудь да сообщит о Магдалене.
— Женщины любят посплетничать, — смеялся он, — особенно о таких делах.
Я кивал и слушал его.
— Как видите, я знаю о ней все. Да и о вас кое-что слыхивал.
Он снова засмеялся, но как-то загадочно, а потом лукаво глянул мне в глаза.
Не дожидаясь вопроса о том, что именно он слышал, мой щеголь продолжал:
— Притворялись, будто вам ни до чего дела нет, а сами подрались с Яно в Окружинах. — Он снова подмигнул мне. — Стоило ли? Неужто она до сих пор такая же красавица? Удивляюсь вам, зачем вы сбиваете с толку замужнюю женщину? Да, ведь вы с детства в нее влюблены. Хотя вы и умолчали об этом, но мне все известно. Должно быть, вы с характером, коли так упорно добиваетесь своего. Я тоже вроде вас, но мне проще — живу-то я поблизости от нее… Да, чуть не забыл! В конце месяца уезжаю на венгерскую границу. Кланяйтесь Магдалене. Жаль, что она досталась этому извергу. Осторожный, подлец, а то я бы поучил его уму-разуму. Знаете, ведь он обесчестил Магдалену, вынудил пойти за него. Негодяй! Силой взял. Я думал, повешусь, когда узнал. Хитро придумал. Ей и в самом деле из-за всего этого пришлось стать хозяйкой в его усадьбе — не то сраму было бы не обраться. А на шестом месяце послал ее к своим окаянным лошадям. Вы знаете, что она родила преждевременно? Мерзавец!
— Знаю, — отвечаю я, разделяя его негодование.
— Мерзавец и дикарь, — повторяет он, дрожа от ярости. — Осквернить такую красу!
Он умолкает, задумывается. Взгляд его рассеянно блуждает по городской площади, где поблескивают лужи. Мой спутник перешагивает через одну из них и, споткнувшись о камень, подбивает его носком ботинка. Я почувствовал, что за последнее время он как-то внутренне сник — нет в нем былого задора, да и шутки утратили остроту, хотя он по-прежнему хорохорится и подтрунивает.
— Вы чем-то расстроены, — говорю я.
— С чего вы взяли? — вскидывает он на меня глаза.
— Если не секрет — что вас печалит?
— Мало ли… — получаю уклончивый ответ.
— Полагаю, я заслуживаю вашего доверия.
— Может быть, — осторожно подбирает он слова, — но коли непременно хотите знать, расскажу вам все.
— Говорите же.
Без дальнейших церемоний он сознался мне, что расстроен из-за меня. Дескать, он ума не приложит, как я ухитрился поначалу провести его, тогда как играл во всей истории главную роль.
Даже когда мы встретились у моста несколько дней назад, я делал вид, что меня это вовсе не интересует. А потом, мол, показал черт рожки. Он и сейчас понятия не имеет, что у меня на уме, но одно ему ясно как божий день: его намерения теперь ни к чему.
— Какие же намерения? — любопытствую я.
— Мне хотелось помочь Магдалене, но вижу… и тут я лишний.
Он собирался помочь Магдалене, не подозревая, что она любит меня. Словом, хотя он и уверял прежде, что охотно уступил бы мне Магдалену, но убедился, что уступать-то нечего. Все обстоит совсем не так, как он себе представлял. В результате же — Запоточного он просто ненавидит, а Магдалену ревнует ко мне.
Я уверил его, что нелегко и тому, к кому он ревнует, и тому, кого ненавидит. Быть может, и мне и Запоточному вдвойне тяжело. Запоточный наверняка казнится и испытывает адовы муки.
— Так ему и надо, негодяю, — воскликнул он и погладил свои усики, — чтоб гореть ему в геенне огненной!
— Стоит ли его так клясть? — сказал я, но мои слова только подлили масла в огонь.
— Вы знаете, что он вчера выкинул? — продолжал мой собеседник вне себя от гнева, не выходя, однако, за рамки приличий. — Впрочем, вы живете в Лештинах и, разумеется, в курсе дела.
Я сослался на то, что выехал из Лештин рано утром и потому не догадываюсь, о чем речь.
— Тогда слушайте, — и он принялся рассказывать.
Та самая кумушка, которая бывает у них в доме, говорила, будто Магдалена настолько уже окрепла, что стала выходить во двор и в сад. Хотя она по-прежнему слова худого не скажет о муже, но от людей ничего не утаишь.
Чьи-то досужие уши слыхали, как она жаловалась священнику, что шагу ступить не может — в каждом ее движении Яно усматривает злой умысел. Мол, надеялась, что муж изменится после того, как она чуть не умерла, а он опять за старое. Лошадей по-прежнему истязает. Стоит им только услышать его шаги, как они начинают дрожать. Теперь он и сам боится к ним подходить. А нынешней ночью сорвался с привязи и убежал конь, которого он едва не убил в Окружинах. Деревенский сторож поймал его и привел назад. Так Запоточный подозревает Магдалену — она, дескать, отвязала жеребца и подает условный знак своему бродяге.
— Извините, что назвал вас бродягой, — оправдывается малый, — но Запоточный именно так и выразился.
— Не за что извиняться, — отзываюсь я с нарочитой любезностью, — на такие пустяки я не обижаюсь, не услыхать бы чего похуже.
Он принужденно усмехнулся и провел пальцем по тонким усикам, похожим на тесьму, прилепленную к верхней губе.
Наша беседа как-то сама собой оборвалась — больше говорить было не о чем. Надо отдать должное — своей осведомленностью молодец вторично оказал мне неоценимую услугу. Ведь мне так важно знать, что произошло у Запоточных этой ночью.