— Или ты не рада, — спросила у нее сестра Запоточного, — не рада, что мы пришли тебя утешить, Магдалена?
В растерянности она не знала, что ответить.
— Я хочу, Магдалена, — вступаю я в разговор, — хочу, чтобы ты устроила свою жизнь так, как тебе заблагорассудится; теперь ты вольна распоряжаться собой…
— Не понимаю, чего вам от меня надо, — вымолвила она наконец.
Я склонился над столом, за которым мы сидели. Я сознавал, что обиняком ничего не сумею сказать и решил действовать напрямик.
— Я приехал за тобой, потому что ты этого хотела. Все, что обещал тебе, исполнил. Вот только не знаю, готова ли выполнить свое обещание ты.
— Я вдова Запоточного, — отрезала она, скорбно подчеркивая каждое слово.
— Знаю, — подтверждаю я, стараясь подавить волнение, — знаю, что ты вдова Запоточного, но это для меня не помеха.
— Он овладел мной еще до замужества, и у меня должен был родиться ребенок, — умышленно выдвигает она доводы, которые, как ей кажется, могут охладить мой пыл.
— И это мне известно, Магдалена, — признаюсь я чистосердечно, — но не понимаю, почему я должен отвернуться от тебя.
— Потому что я обещала, — крикнула она, — дождаться тебя чистой и непорочной, но… не сумела, Петер. — Она заплакала.
— Я все знаю, Магдалена, и тебе незачем оправдываться. Что было, то было, — уговариваю я ее. — Зачем вспоминать о том, что миновало? Давай лучше подумаем о будущем.
А в недалеком будущем нас ожидает мирное и полное счастье. Оно взойдет рожью на турчанских полях, пшеницей на бескрайних нивах, которая будет колыхаться на ветру. Распустится листьями и цветом фруктовых деревьев в саду. Распустится в нас самих и затопит, как разлившиеся реки затопляют берега. И сколь ни сильны мы, нам не устоять, потому что это сильнее нас… Люди привыкли называть это счастьем, мы же с тобой, моя Магдалена, назовем это жизнью.
Так говорил я ей, и мои слова отнюдь не были теми красивыми словами, которыми обольщают женщин и о которых она упоминала тогда, лежа на влажном мягком мху в залитой лунным светом долине. Нет! Я говорил ей так потому, что чувствовал так, потому, что был готов принять счастье.
Мне показалось, что Магдалена немного смягчилась. Утешать ее помогала мне сестра Яно.
А чего не сумели сделать мы, то удалось священнику. До поры до времени он не вмешивался в наш разговор, расхаживая по горнице и делая вид, будто рассматривает картинки на стенах. Только когда я умолк, он приблизился к нам и помог склонить Магдалену на мою сторону.
Она уже не чувствовала себя такой подавленной, движения ее становились непринужденнее. Наконец робкая улыбка затеплилась в уголках ее губ, неожиданно озарив лицо прежней красотой и выражением доброты и мягкости.
Говоря по правде, Магдалену никто, кроме меня, не был способен понять. Мать жалела больше Запоточного, чем родную дочь. В отчаянии она обнимала гроб с телом покойного, а когда его предали земле, проливала слезы над свежей могилой, конца не было ее причитаниям. Больше всего она опасалась, как бы Магдалена не бросила лештинскую усадьбу. Она прожужжала дочери все уши и наконец закатила истерику; Малярик при его слабохарактерности никак не мог ее утихомирить, жена осталась глуха ко всем его доводам, советам и уговорам.
Старик послал за Йожкой Грегушем в Вышний Кубин, надеясь, что тот с его здравой мужицкой смекалкой всех образумит. Меня тогда не было, поэтому подробностей не знаю. С тремя своими гнедыми я ждал в корчме, маясь и леденея при мысли, что мою Магдалену склонят к другому решению. Даже в Йожке Грегуше у меня не было никакой уверенности. С самого начала он знал, что Магдалена любит меня, но и его во время сватовства ослепило добро Запоточного. Он сетовал на крутой нрав Яно и осуждал дурные черты его характера, однако ему льстило, что его сестра станет хозяйкой большой усадьбы, а о том, будет ли она по-настоящему счастлива без меня, и не думал.
Я очень изумился, когда Йожка Грегуш вступился за меня, сказав Малярихе:
— Хочу загладить свою вину, исправить ошибку, В тот раз я, верно, ослеп и пособлял вам наперекор Магдалене, нынче же я — за неё, против вас, глаза у меня, наконец, открылись.
Но Магдаленина мать упрямо стояла на своем и ни в какую не соглашалась с нами. Она не желала, чтобы Магдалена вышла за меня замуж, поэтому мы вопреки ее воле обвенчались тайком при двух свидетелях. Теперь, после стольких мытарств, мы навсегда принадлежали друг другу, но мне не хотелось увозить Магдалену к себе, пока она не станет моей женой. Выхода у нас не было, и, каюсь, мы не стали дожидаться, когда истечет срок традиционного траура.
В Лештинах мы оставались недолго — лишь пока приводили в порядок бумаги.
От наследства Магдалена отказалась в пользу сестры своего бывшего мужа, попросив лишь, чтобы двух лучших коней отдали Йожке Грегушу из Вышнего Кубина. Это было единственное ее пожелание. Покончив с делами, мы наконец стали готовиться к отъезду в Турец.
Желая избежать неприятной сцены, которую могла устроить нам на прощание мать Магдалены, мы решили ночью переправиться через перевал с тремя гнедыми, которые давно дожидались нас на конюшне у корчмаря. Утром будем уже на месте.
Попрощались мы только со священником, корчмарем да сестрой Запоточного, с которой договорились, что все необходимые вещи Магдалены она отправит в Турец по железной дороге. Главное — скорее попасть туда самим!
Мы добрались до Вышнего Кубина, оттуда свернули в горы и двинулись на Величну. Из Забрежа в Величну переправились на пароме.
Как я уже говорил, выехали мы ночью, до предела насыщенной хмельной весенней влагой. Земля под копытами нашей гнедой тройки дымилась и вспухала. Звезды были затянуты облаками, которые прильнули к небу, точно младенец к материнской груди. Горы благоухали хвоей и, казалось, уходили вершинами в самое небо.
Поддавшись очарованию тихой ночи, опьяненный близостью Магдалены, я вдруг понял, отчего все преобразилось, едва мы оказались наедине.
То была первая наша ночь. Наша брачная ночь. И, словно чуя это, животные, несшие нас на своих спинах, осторожно обходили камни, чтобы не споткнуться, не нарушить царивший вокруг покой. Я исполнился чувством благодарности к моим гнедым.
Но не только поэтому они были дороги моему сердцу.
Я вез Магдалену к себе домой, она сидела рядом со мною верхом на шедшем посередине коне, и я без опаски мог назвать ее своей женой — и ведь это наши гнедые в чем-то помогли нам! Одной рукой я крепко и уверенно держу поводья, а другой провожу по плечу Магдалены, по ее рукам до кончиков пальцев. Едва касаясь, провел бы я рукой по ногам моей любимой Магдалены, потом — до самых волос. С каким наслаждением коснулся бы ее лба, ее губ, ее глаз. С каким наслаждением убедился бы вновь, что вся она теперь моя.
Но Магдалена после стольких треволнений мирно уснула в моих объятиях, и мне жаль ее будить. Я рад, что она отдыхает, что она нашла во мне утешение после долгих дней и ночей, исполненных страданий.
И я молю об одном: пусть то, что нас соединило, пребудет вовеки.
Перевод И. Инова.
СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ
ЮРО ЯНОШИК
Бережно храню я белую шелковую ленту с синим узором в виде маленьких стилизованных листьев. Эту ленту дала мне двоюродная сестра моей матери, тетя Эмилия Мешкова, ближайшая родственница П. О. Гвездослава[16], когда во время второй мировой войны я была эвакуирована в Вышний Кубин и со своим только что родившимся сыном жила в тетином доме. Ленту она дала мне, рассказав, что ее купил нашей праматери Юро Яношик из Терховой. Яношик ходил оравскими долинами до самой Липтовщины. Однажды он устроил для вышнекубинской молодежи гулянье. Со звездного вечера до росистого утра кружил он всех девушек, но охотней всего — красавицу, благонравную панну, нашу будущую праматерь. Всем девушкам-плясуньям купил он по ленте в косу, но самую красивую — прекраснейшей из девушек, нашей праматери. На рассвете молодежь вместе с музыкантами проводила Юро Яношика за Райтову, откуда рукой подать до Липтовщины — путь лежит вдоль подножия Хоча, опушенного густыми еловыми лесами. Когда, поднявшись на бугор, Яношик на прощание пустился в пляс, наша красавица-праматерь раскинула руки, словно крылья, и горделивой белоснежной голубкой полетела, повинуясь его жгучему взору и призыву его доброго великодушного сердца. Яношик принял ее в свои объятия, и ветер в душистой хвое спел им одну из самых прекрасных любовных песен. Вот почему как дорогую реликвию храню я белую шелковую ленту, на которой в знак верности и неиссякающей силы человеческого чувства, что зовется любовью, вытканы синими нитями маленькие листья. Любовь всегда была святыней и надежным оплотом нашего рода, вот почему всегда стойко выносил он все невзгоды.
ЧЕШСКИЙ ТКАЧ
По деревням Оравского края ходили ткать полотно ткачи из Чехии, где это ремесло процветало. В Вышний Кубин из года в год приходил пожилой ткач, искусный мастер. Однажды он прибыл в бричке с брезентовым верхом, в которую была запряжена низкорослая лошадка, и привез молодого парня. Парень поселился в доме, пустовавшем с той поры, как умерли последние его владельцы. Поставил там кросна, и люди стали носить ему пряжу. У него были различные образцы полотна, и каждый заказчик мог выбрать себе по вкусу. Когда принесла пряжу юная, стройная девушка, моя праматерь по отцовской линии, чех-ткач очень долго прикидывал разные полотна к ее груди — какой материал к лицу красивой, привлекательной панне. Люди приметили, что стройная девушка слишком уж часто и подолгу разглядывает образцы — и в серебристом свете месяца и даже в кромешной тьме безлунных ночей. Поползли недобрые слухи об их любви. Тем более нежелательные, что у моей праматери был жених, который догадывался о намерении ткача отбить у него девушку и, женившись, навсегда обосноваться в нашем краю. Он чувствовал себя уязвленным и раздумывал, как бы одержать над соперником верх. Помог роковой случай. Разнеслась молва, будто чешский ткач — опасный бунтовщик, укрывается от закона. Паны из замков вознамерились его схватить, и ткачу пришлось бежать, чтобы скрыться. На прощание он соткал моей праматери роскошное узорчатое полотно на свадебное платье — во всей округе не нашлось бы невесты наряднее. Что и говорить — с болью в смятенном сердце пошла она под венец со своим женихом. У молодых родился мальчик. Не знаю, как оно было на самом деле, — может, всему виной людская зависть да злые языки, — но говорили, будто мальчонка как две капли воды похож на ткача-чеха. Впрочем, уважая девичью честь, говорили: на кого будущая мать случайно заглядится, на того, мол, и похож потом младенец. О, видать, крепко, крепко загляделась моя праматерь на чешского ткача-бунтаря!
Перевод И. Инова.