— Что случилось, Любавушка?
— Май ни свет ни заря приехал. Да ты разве не видала Снежинку его?
И точно: не приметила девка белой кобылы, дремавшей у повети.
— Да как же он двор свой оставил?
— За сестрой приехал. Хочет коров в Градец пригнать и зажить с нами одной семьёй до грудня.
— Тесно в избе будет.
— В тесноте, да не в обиде. Ступай, поспи немного, пока отец с Маем не вернулись. Устала ты, Гореславушка, измучила себя заботами.
В избе все суетились, даже малая Голуба спешила поспеть в клеть до того, как туда прибежит Заря. Зима Ярославовна достала из подклети остатки телячьей туши и трудилась над густой кашей, которую собиралась сдобрить мясом.
— Вернулась? — бросила через плечо вошедшей хозяйка. — Посиди, отдохни маленько и подои корову.
— Я уж подоила, — зазвенел голос Зари из дальнего кута. — Пускай Гореслава поспит немножечко, ведь столько ночей глаз она не смыкала, устала очень.
И правда: лишь только присела Наумовна на лавку, как рука сама собой к голове потянулась, а голова — к лавке. И заснула девка, словно в омут тёмный окунулась. Проснулась она около полудня. В избе никого не было; угли в печке слабо тлели. Гореслава отыскала остатки каши в горшке, поела и, сладко потянувшись, вышла в сени. Там пахло сеном, конской сбруей и зерном (Зима Ярославовна хранила там мешки с овсом и рожью) — этот запах надолго запомнился девушке и стал для неё запахом домашнего очага; почти так же пахло в родной клети. Гореслава вдохнула аромат сена и толкнула дверь.
Заря сидела на крыльце и лущила овёс. Она вздрогнула от скрипа и чуть не уронила миску с зерном.
— Напугала ты меня, Гореслава. Хорошо ли спала?
— Да не жалуюсь.
— А к тебе приходили уж.
— Кто же?
— Кметь твой, Ермил. Говорил, что сказать ему что-то треба.
— Хорошо, потом переговорю с ним.
— Любава с Голубой в лес по ягоды пошли; взяла бы и ты лукошко да догнала их. Ушли они только что, а ягоду у Зелёной Горки собирать будут.
— А ты почему с ними не пошла?
— Брата жду. Уеду я обратно в лес на наше подворье: коров сюда нам перегнать треба.
— А что так?
— Людей лихих в лесу много стало, сама знаешь.
…Ах, погожие денёчки летние, век бы под солнышком тёплым гулять, травами дышать, на небо любоваться! Не спеша шла Гореслава лесными тропинками с лукошком к Зелёной Горке, останавливаясь через шаг, чтобы наклониться, цветок лесной понюхать, былинку с земли поднять. Шла она босиком, чтобы всё тепло да ласку земли — матушки почувствовать, силой её напитаться. И как сердечко радовалась, когда взлетала у неё из-под ног бабочка — радуга, или же заводила песенку свою птичка певчая. А ягод в лесу видимо-невидимо! Земляника, сочная, червлёная, выглядывала из-под каждого листочка, к себе манила. Уж и полное лукошко набрала Наумовна, а ягода всё не пропадала. Присела девка на бугорок, огляделась вокруг: совсем рядом была Зелёная Горка. "Если бы всю ягоду эту лесную собрать да киселя и варенья из неё наварить, то на всё печище бы хватило", — подумала Гореслава и посмотрела на своё лукошко.
Вдруг затрещали веточки мелкие, раздались голоса девичьи с соседней полянки:
— Ой, не могу я ягоду эту есть больше, Любава, уж и во рту-то сладко.
— Ты бы лучше не в рот, а в лукошко ягоду клала.
— Я клала, а она сама в рот прыгает.
Рассмеялась Любава. Тут-то и увидела Наумовна Голубу: смешная была девчонка, вся в травинках лесных, а рот красный от земляники.
— Славно батюшка Леший вас одарил. Отблагодарили ли его за угощение?
— Отблагодарили, — ответствовала старшая Всеславовна. — А ты-то что тут делаешь, Гореслава?
— Сказала мне Заря, что вы по ягоду к Зелёной Горке пошли, вот и решила тоже лукошко Зиме Ярославовне принести.
— Быстро же ты управилась. А мы вот больше ягоды съели, чем в лукошко положили.
Вдоволь набрав и наевшись ягоды лесной, девушки пошли к Соловке. Вода в ней потеплела немного, но искупаться они не решились, лишь прошлись по мелководью и отмыли Голубу.
Бодрые, весёлые, довольные, с полными лукошками возвращались девки домой. У ворот натолкнулась Гореслава на Ермила. Кметь помялся немного, а потом протянул ей камешек чудесный на кожаном шнурочке.
— Это Громовое Яйцо жалует тебе князь за заботу.
Камешек большой был — с кулачок детский, и узор по нему голубоватыми кругами да прожилками от центра разбегался.
Велела поблагодарить Светозара Наумовна, хотела уйти, но видит: парень с ноги на ногу мнётся, не уходит.
— Чего тебе ещё, Ермил?
— Радость Твёрдовна велела передать, чтоб пришла ты на закате к Перунову дубу.
— И давно ж ты у ней на побегушках?
— Да поймала она за рукав, долго упрашивала. Почему ж просьбу девичью не уважить, — обиделся кметь, в сторону смотрел, а потом важно сказал: — Пойду я, в крепости у гридня дел много поважнее, чем с девками беседовать.
… Незадолго до заката сняла Гореслава одинцы и колечко дарёное — мало ли, что случится может — прикрепила к поясу конёк-оберег, Эриков подарок, вздохнула тяжко и пошла со двора. Знала она, зачем позвала её супротивница: за внимание княжеское пенять будет.
Перунов дуб рос на самой вершине Зелёной Горки, у крутого песчаного обрыва над Соловкой. Закат окрасил листву в червлёные краски, бликами играл на морщинистой коре. Дубу этому было больше ста зим, и ствол его на высоте двух саженей от земли разветвлялся на пять толстых ветвей, казалось, подпиравших небо.
Наумовна побоялась прислониться к морщинистому стволу и присела возле выступавшего из земли корня.
Радость Твёрдовна пришла вскорости. Чёрные глаза, словно каменья заморские, блестели; коса цвета вороного крыла змеёй вилась по спине. Была она ростом чуть поменьше Гореславы, но из-за худощавости казалась выше. "И в кого она пошла, такая чёрная, большеглазая?" — подумала девушка.
Радость немного постояла, разглядывая Наумовну, а потом смело подошла к Перунову дубу.
— Ты, что ли, Гореслава, Наумова дочь? — с усмешкой спросила чёрноволосая, и глаза у неё сверкнули, словно угли печные.
— Я. А ты, кажись, Радостью Твёрдовной зовешься, — не испугалась девка, так же бойко отвечала.
— А знаешь ли ты, что князь наш Светозар мне мил?
— Весь Градец знает это.
— Тогда почто ты у меня отбить хочешь?
— Никого я у тебя не отбивала.
— Лжёшь, знаю всё: и то, как ты вкруг него вилась и как зельем ведьмачим опоила. Совсем забыл меня. Прихожу я в крепость, а он велит передать, чтоб уходила. И всё из- за тебя.
— Если он тебя бросил — не моя в том вина.
— Врёшь, травами своими его опоила, голову вскружила моему соколу.
Хотела ответить Гореслава словом едким, но ухватила её Радость за косу и к обрыву потащила.
— Гуляла бы ты, пришлая, с Ермилом, а на чужих парней бы не зарилась, — приговаривала девка и царапалась, как кошка.
Но не такова была Наумовна, чтобы такое простить, извернулась, схватила супротивницу за пояс. Завизжала Твёрдовна, зубами в руку ей вцепилась. Однако, не помогла ей кошачья повадка: сумела-таки Гореслава развязать ей пояс. Что уж тут поделать — отступила Радость, губки покусывала, а пояс с оберегами в руку у Наумовны повис сиротливо. Какой позор на девичью голову; хорошо, что люди не видали.
— Пояс я тебе отдам, но впредь не называй меня ведьмой. Никогда я зелья приворотного не варила, и перед людьми меня не стыди.
Вырвала свой пояс Твёрдовна, быстрыми шагами пошла вниз по Зелёной Горке. А Гореслава постояла маленько и тоже к Градцу пошла окружной дорогой.
Ужели не люба ему больше Радость, ужели не быть ей княгиней? И не верилось в то девке, обмануть себя надеждой ложной боялась. Но не спроста же говорила ей слова обидные чёрноглазая; знать, действительно стали приворотными травы лесные.
Когда переходила девка Соловку, то посмеялась над видом своим. Нет, краше разукрасила её Твёрдовна, чем Всезнава с подруженьками. Бедовая девка. Гореслава осторожно умыла лицо, переплела косу и в город поспешила. Солнышко уж закатилось, поэтому не боялась Наумовна, что кто-то заметит её, такую красивую. Лишь бы только кметей не повстречать!
10
Говорят, сердце девичье недолго кручинится, так и с Радостью приключилось. В первые-то дни после встречи у Перунова дуба она стороной парней с девками обходила, всё на крепость посматривала. Помнится, дивилась тогда Гореслава, откуда в чёрноволосой девке столько злости, но потом дивиться перестала, когда рассказали, что род Твёрдовны из-за моря и будто бы прабабка её гречанкой была. Но люди много бают, да не всё быль.
… А Радость Твёрдовна нового дролю себе нашла. Как-то пошла Наумовна в крепость, чтобы с Ермилом поговорить и о здоровье княжеском справиться. В Градце её теперь все знали: отроки у ворот словом ласковым перебрасывались, кмети её по имени-отчеству величали. Итак, шла она и с Соболько, забавным чернявым отроком, беседовала, когда Радость Твёрдовну увидала. Девка к ней спиной стояла, на плечо Будимиру голову положила и о чём-то с ним ворковала., а кметь стоял да улыбался. Потом Твёрдовна засмеялась и ещё крепче к парню прижалась.
Наумовна подошла поближе к бывшей супротивнице, наблюдая за тем, как Будимир медленно уводит Радость к воротам, где расторопный, бывший у него в услужении корел поджидал его с конём на поводу. "Сейчас на Соловку поедут звёздами любоваться, — подумала девка. — Быстро же ей другой полюбился. Да кто — Будимир! Светозара жаль: сорокой — пустозвонкой девка его оказалась. А я-то и поверить была готова, что любит она его".
Соболько, вертевшийся возле неё, позвал. Гореслава обернулась, подошла.
— Ермила я видел, он просил позвать тебя.
— Уже иду. А ты ступай, а то Услада на меня глазами волчьими смотрит.
Парня как ветром сдуло.
Ермил ждал её возле гридницы, как заприметил девку, так сразу же навстречу ей пошёл.
— Здравствуй, Гореслава. Вечерок сегодня славный, да и ночка будет звёздная. Прогуляемся?