– Потому что это такая игра, в которой людям бывает больно, – сказал я. – Ричард меня сейчас не слишком заботит, но сам я в их число попасть не хочу.
Она моргнула, ее раздражение схлынуло, сменившись чем-то более мягким, не таким самоуверенным.
– Я не сделаю тебе больно, – сказала она.
Осторожно подошла ближе, словно боялась меня спугнуть. Меня парализовало, я смотрел, как шелк струится по ее коже, словно вода. Под ключицей у нее уже наливался синяк, и я невольно подумал о руках Ричарда и о том, сколько вреда они могут причинить.
– У меня есть соображения, кто может, – ответил я.
– Не хочу о нем думать.
В ее голосе было что-то уязвленное, саднящее, и я не сразу понял, что это – стыд.
– Да, ты хочешь, чтобы тебя развлекли.
– Оливер, все не совсем так.
– Правда? А как?
Вопрос был отчаянный. Я не знаю, зачем его задал – чтобы разубедить ее, или соблазнить, или бросить вызов; объявить, что она блефует, заставить раскрыть карты, показать мне. Возможно, все вместе.
Но что у меня точно не вышло, так это разубедить ее. Она по-прежнему смотрела на меня снизу вверх, но так, как не смотрела никогда прежде, в морской глади ее глаз мерцало что-то безрассудное.
– Вот так.
Я почувствовал у себя на груди ее руки, теплые ладони сквозь тонкую ткань майки. Сердце мое от ее прикосновения заикнулось, и я вдруг подумал, есть ли на ней что-нибудь под халатиком. Часть меня хотела его сорвать и выяснить, другая часть – стукнуть Мередит головой о стену и вбить в нее немножко здравого смысла. Она прижалась ко мне, и ощущение ее тела опрокинуло все мои логические возражения. Мои руки двигались автоматически, без моего позволения, они поднялись к изгибу ее талии, разглаживая шелк по коже. Я вдыхал запах ее духов, сладкий, густой и соблазнительный, аромат какого-то экзотического цветка. Ее пальцы с мягкой настойчивостью надавили на мою шею сзади, притянули мое лицо к ее лицу. Кровь с новой силой застучала у меня в ушах, воображение предательски рванулось вперед.
Я резко отвернулся, и кончик моего носа скользнул по щеке Мередит. Если я ее поцелую, что будет потом? Я не верил, что смогу остановиться.
– Мередит, зачем ты это делаешь? – Я не мог взглянуть на нее, чтобы не уставиться на ее губы.
– Хочу.
Моя подавленная злость поднялась и запузырилась, как кислота.
– Хочешь, – сказал я. – Почему? Потому что Джеймс к тебе не притронется, а Александру не нравятся девочки? Потому что хочешь позлить Ричарда, а я – простейший способ это сделать? – Я оттолкнул ее, мы больше не соприкасались. – Ты знаешь, какой он, когда разозлится. Ты хороша, но ты того не стоишь.
Последние слова вылетели у меня изо рта, прежде чем я успел их поймать, даже прежде чем я понял, насколько они чудовищны. Пару мгновений Мередит, не двигаясь, смотрела на меня. Потом повернулась и распахнула дверь.
– Знаешь, наверное, ты прав, – сказала она. – Людям бывает больно.
Когда за ней захлопнулась дверь, я перенесся на два месяца назад, в первый день занятий с Гвендолин. Она была такой красивой, с ума сойти – но разве это делало другую ее часть менее реальной? Я провел рукой по лицу, меня мутило.
– Какой ад, – тихо произнес я.
Это было все, на что я был способен.
Я собрал вещи, вскинул сумку на плечо и вышел из корпуса, злясь уже на нас обоих. Вернувшись в Замок, я на мгновение остановился у двери Мередит по дороге в Башню. В голове у меня промелькнула бродячая строчка: Смелей; не может рана быть серьезной[35].
У меня хватило ума в это не поверить.
Сцена 5
На следующее утро Джеймс вытащил меня из постели в начале восьмого, на пробежку. Синяки у него на руках выцвели до гнилостно-зеленого, но рукава толстовки он опустил до запястий. К тому времени было уже достаточно холодно, чтобы это не выглядело странно.
Мы часто бегали по узким тропинкам, вившимся по лесу на южной стороне озера. Воздух был холодным и резким, утро стояло пасмурное, наше дыхание вырывалось длинными белыми струями. Круг в две мили мы прошли в хорошем темпе, переговариваясь короткими рваными фразами.
– Ты куда вчера делся? – спросил он. – Я не мог тебя найти после занавеса.
– Не хотел сталкиваться в тесноте с Ричардом, так что переждал в фойе.
– Мередит устроила тебе засаду?
Я нахмурился:
– Откуда ты знаешь?
– Подумал, она бы могла.
– Почему?
– Просто она на тебя в последнее время так смотрит.
Я споткнулся о корень и слегка отстал, потом удвоил скорость, чтобы нагнать.
Я: Как она на меня смотрит?
Джеймс: Как будто она акула, а ты – пушистый тюлень-разиня.
Я: Почему все в последнее время именно этим словом меня описывают?
Джеймс: А кто еще называл тебя пушистым тюленем?
Я: Не этим. Ладно, проехали.
Какое-то время я задумчиво смотрел в землю. Тупая боль в левом боку усиливалась, когда я делал вдох. Воздух пах землей, хвоей и приближающейся зимой.
– Так ты не расскажешь, что было? – спросил Джеймс.
– В смысле?
– С Мередит. – Он произнес это легко, слегка поддразнивая, но и настороженность в его голосе тоже слышалась.
От чувства вины лицо у меня загорелось сильнее, чем от тренировки.
– Ничего не было, – сказал я.
– Ничего?
– Ну, ничего такого. Я сказал ей, что мне неинтересно быть следующей боксерской грушей Ричарда, и она ушла.
– Это единственная причина? – По интонации Джеймса я понял, что не убедил его.
– Да я не знаю.
Почти всю ночь я пролежал без сна, прокручивая ту сцену в голове, мучаясь из-за последних своих слов, придумывая тысячу вещей, которые надо было сказать вместо них, сокрушаясь, что все вышло именно так. Я не мог притворяться, что Мередит на меня не действует; я всегда ею восхищался, но, как мне казалось, с безопасной дистанции. Подойдя ближе, она меня сбила с толку. Я не верил, что она на самом деле меня хочет, просто я – самая легкая мишень. Но этого я Джеймсу сказать не мог – потому что мне было неловко и потому что я боялся, что ошибаюсь.
Он смотрел на меня, дожидаясь подробностей.
– Вот как Александр сказал на днях, – произнес я. – Я не мог понять, поцеловать ее хочу или убить.
Мы потрусили дальше в неловком молчании, смягченном щебетанием каких-то полоумных птиц, еще не улетевших на юг. Миновали тропу, ведущую в Замок, и начали взбираться по крутому склону к Холлу. На полпути я спросил:
– Что думаешь?
– Про Мередит?
– Да.
– Ты знаешь, как я к ней отношусь, – произнес он каким-то окончательным тоном, не предполагавшим дальнейших расспросов.
Но на самом деле это не было ответом на мой вопрос – чего-то он не договорил, что-то осталось за его сжатыми зубами. Я хотел знать, о чем он думает, но не знал, как спросить, поэтому остаток пути вверх по холму мы проделали молча.
Когда мы добрались до лужайки за Холлом, согнувшись пополам и тяжело дыша, ноги у меня горели. Наши тела остывали, под одежду просочился ноябрьский холод. Майка прилипла к моей спине, капли пота стекали по вискам из-под волос. Лицо и горло Джеймса блестели лихорадочным красным, но остальная кожа была бледна от бессонницы, и из-за контраста он выглядел явно нездоровым.
– Воды? – сказал я. – Вид у тебя неважный.
Он кивнул:
– Да.
Мы потащились по мокрой траве в кафетерий. В восемь утра в воскресенье там почти никого не было. Несколько преподавателей и ранних пташек тихо читали, перед ними стояли кружки кофе и тарелки с завтраком. За одним столом кучковались танцоры в черном спандексе, вытянувшие длинные ноги. За другим сидела студентка вокального факультета, дыша паром над полной кипятка миской для хлопьев; возможно, она надеялась смягчить воздействие того, что на вид было убийственным похмельем, на свои голосовые связки. У дальней стены, возле почтовых ячеек, собралась небольшая разномастная толпа.
– Как думаешь, по какому поводу? – спросил я.
Джеймс скорчил рожу.
– У меня есть годная догадка.
Я пошел за ним, и народ легко расступился, пропуская нас – возможно, потому что мы были потными и запыхавшимися, но, может быть, и не поэтому.
По центру стены шла длинная пробковая доска для объявлений по кампусу. Обычно ее покрывали флаеры клубов и реклама репетиторов, но в тот день все заслонил огромный предвыборный плакат Ричарда. Он яростно таращился на зрителя, монохромно-красный, его красивые черты казались острее из-за глубоких черных теней. Под безупречным узлом его галстука, над мелким текстом с описанием спектакля, шли прописные буквы, гласившие:
ВСЕ ТОТ ЖЕ ЦЕЗАРЬ
Мы с Джеймсом смотрели на плакат так долго, что большинство тех, кто подошел узнать, в чем дело, утратили интерес и подались прочь.
– Ну, – сказал Джеймс, – это точно привлечет внимание.
Я по-прежнему не сводил глаз с афиши, меня бесило, что Джеймса она не так уж и бесит.
– В жопу, – сказал я. – Не хочу, чтобы он в ближайшие две недели пялился на меня со всех стен, как Большой Брат.
– Расставил ноги, мощно, как Колосс, – заметил Джеймс, – над тесным миром, / Ну а мы, людишки, / Шныряем у его огромных стоп, / Ища себе бесславные могилы[36].
– И это тоже в жопу.
– Как будто с Александром разговариваю.
– Извини, но, по-моему, после вчерашнего шансы, что Ричард оторвет мне голову, возросли процентов на сто.
– Не забывай об этом, когда Мередит в следующий раз на тебя накинется.
– Все было не совсем так, – сказал я и тут же пожалел об этом.
– Осторожнее, Оливер, – сказал Джеймс с таким значением, словно читал мои мысли. – Ты слишком доверчивый. Со мной она это тоже проделала, на первом курсе. Мы вместе занимались на сценречи – дурацкое упражнение, мычать надо было, помнишь?
– Погоди, что она сделала?