Рен икнула.
– По-моему, я все.
– По-моему, тоже, – сказала Мередит, почти без упрека, почти по-сестрински. Она повернулась ко мне. – Оливку, Оливер?
И подняла зубочистку с последней оливкой на конце.
– Оставь себе, – сказал я, не сумев подавить усмешку. – Если я ее съем, получится каннибализм.
Она бросила на меня такой пронизывающий взгляд, что температура у меня поднялась градусов на десять, потом скусила оливку с зубочистки и скрылась в доме. Я смотрел ей вслед и таращился на пустой дверной проем, пока не подала голос Рен:
– Похоже, она не очень-то страдает.
– Что?
– Они с Риком решили «сделать перерыв», – сказала Рен, одной рукой изобразив в воздухе кавычки. – Я думала, ты в курсе.
– Э-э… Нет. Я не знал.
– Это ее идея. Он не слишком рад, но ты же знаешь, какой он, он ни за что извиняться не станет. – Рен состроила гримасу. – Если бы он просто проглотил гордость, она бы, может, и передумала.
– О как.
Рен зевнула, прикрыв рот тыльной стороной руки.
– Сколько времени?
– Не знаю, – ответил я. – Поздно.
У меня у самого слегка отяжелели веки.
– Я пойду узнаю.
– Я не хочу знать.
Она отпустила меня, оттолкнувшись, чтобы встать прямо.
– Ладно, я тебе не скажу.
Похлопала меня по руке, как собаку, потом заплетающимися ногами поднялась по ступенькам, прихватив двумя пальцами юбку.
Пока мы говорили, двор почти опустел. Народ или возвращался в дом, или (надеялся я) расходился по домам. Я вышел на середину нашего садика и закрыл глаза. Ночной воздух был зябким, но меня это не волновало. Он успокоил мою горячую кожу, как бальзам, вымыл из легких дым, изгнал из головы бархатную тень Мередит. Открыв глаза, я с удивлением увидел между темными верхушками деревьев голубой просвет – на меня, ухмыляясь, глядел сверху белый месяц. Внезапно мне захотелось увидеть все небо целиком, и я решил пойти по тропинке к озеру. Но стоило мне шевельнуться, меня пригвоздил к месту голос Джеймса:
– Отлично посвечено, Луна. Поистине Луна светит со всем изяществом[42].
Я обернулся и увидел, что он стоит позади, засунув руки в карманы.
– Ты где был весь вечер?
– Честно?
– Да, честно.
– Какое-то время выпивал, потом меня накрыло, и я смылся наверх почитать.
Я рассмеялся.
– Ну ты ботан! А чего опять спустился?
– Ну, уже за полночь, нельзя же разочаровать Александра.
– Сомневаюсь, что он сейчас вспомнит, что нам говорил.
– Может, и нет. – Джеймс откинул голову, любуясь небом. – Когда его так мало, кажется, что оно от нас дальше.
Какое-то время мы просто стояли, задрав головы, и молчали. Фоном глухо погромыхивал шум в Замке, как звук автомобильного двигателя вдалеке. Где-то тихо ухнула сова. Я вдруг подумал (по-моему, впервые) о том, насколько уединенно мы жили в Замке – без чужих, без вечеринок, когда другие студенты были за полмили в Холле. Только мы – всемером, и деревья, и небо, и озеро, и луна, и, конечно, Шекспир. Он жил с нами, словно восьмой сосед, старший, более мудрый товарищ, вечно вне поля зрения, но вечно в наших мыслях, будто только что вышел из комнаты. Большая мощь в поэзии небесной[43].
Электричество мягко загудело; гирлянды Мередит мигнули и погасли. Я обернулся в сумраке к Замку. Свет на кухне горел, музыку тоже было слышно, так что я предположил, что пробки не вышибло.
– Интересно, что случилось.
Джеймсу было недостаточно интересно, чтобы оторвать взгляд от неба.
– Смотри, – сказал он.
Когда огни погасли, мы увидели звезды, крошечные булавочные уколы белизны, разбросанные вокруг луны и мерцавшие, как пайетки. Одно бесценное мгновение в мире стояла совершенная тишина. Потом раздался грохот, крик, и что-то в доме разбилось. Сперва ни один из нас не шевельнулся. Мы стояли, глядя друг на друга и надеясь – молча, отчаянно, бессмысленно, – что кто-то просто уронил со стола бутылку, или поскользнулся на лестнице, или сделал еще что-то неуклюжее и невинное. Но прежде, чем мы обрели дар речи, в доме завизжали.
– Ричард, – сказал я, чувствуя сердце уже в горле. – Спорю на что угодно.
Мы рванулись обратно к Замку, по прямой, насколько могли.
Дверь была распахнута, но проход загораживали столпившиеся на пороге. Мы с Джеймсом оттолкнули их в сторону, чтобы попасть в кухню, где стояли кольцом вокруг центра комнаты еще человек десять. Джеймс первым прорвался сквозь толпу, отпихнув двух лингвистов-второкурсников. Я был слишком пьян, чтобы оценить расстояние, и врезался в него, когда он остановился, но плотная толпа вокруг позволила нам обоим устоять на ногах.
Виолончелист, который до этого разговаривал с Мередит, сидел на полу, скорчившись и прижав руку к лицу, между пальцами у него капала кровь. Филиппа присела рядом с ним на корточки, держась только на пальцах среди сверкающего битого стекла. Мередит и Рен стояли перед Ричардом, и все трое орали одновременно, их слова накладывались друг на друга, неразличимые, как музыка и смех, доносившиеся из соседней комнаты. Александр маячил в дверях за спиной у Ричарда, но он висел на Колине и был явно не в состоянии вмешаться, так что мы с Джеймсом протолкались вперед, чтобы рассудить спор.
– Что случилось? – прокричал я, чтобы меня было слышно сквозь ор.
– Ричард, – ответила Филиппа, злобно глянув на него через плечо. – Спустился и втащил ему.
– Какого черта? С чего?
– Наблюдал за двором из окна наверху.
– Успокойтесь все! – велел Джеймс.
Рен затихла, но Ричард и Мередит не обратили на него внимания.
– Ты с резьбы слетел! – орала она. – Тебя в смирительную рубашку надо!
– Может, одну на двоих поделим.
– Это не шутки, твою мать! Ты мог ему зубы выбить!
Парнишка на полу застонал и склонился вперед, из угла его рта висела нитка кровавой слюны. Филиппа резко поднялась и сказала:
– По-моему, и выбил. Его в медпункт надо.
– Я его отведу, – сказал Колин.
Он прислонил Александра к дверному косяку и, обойдя Ричарда по широкой дуге, прошел через кухню. Мы с ним и с Филиппой втроем подняли виолончелиста на ноги, положили его руку на плечи Колина. Не успели они выйти, Ричард и Мередит возобновили свой скандальный матч.
Мередит: Теперь ты доволен?
Ричард: А ты?
– Прекратите, оба! – Голос Рен взвился опасно высоко. – Просто прекратите, ладно?
Ричард обернулся к ней, и она опасливо шагнула назад.
– Это тебя не касается, Рен.
– Нет, – резко сказала Филиппа, – благодаря тебе это нас всех касается.
– Не будь сукой, Филиппа…
Мы с Джеймсом оба подались вперед, но Мередит заговорила первой, и Ричард застыл, только мышцы между его плечами вздулись и напряглись.
– Не смей с ней так говорить. Повернись и посмотри на меня, – сказала она. – Прекрати на всех наезжать, как сраный школьник, и посмотри на меня.
Он повернулся и так внезапно качнулся в ее сторону, что все отпрыгнули, но Мередит не шелохнулась – то ли осмелела, то ли спятила.
– Рот закрой… – начал Ричард, но она не дала ему продолжить.
– Или что? И мне зубы выбьешь? – спросила она. – Ну давай. Слабо?
Я решил, что, возможно, «осмелела» и «спятила» – это не взаимоисключающие вещи.
– Мередит, – осторожно произнес я.
Ричард развернулся ко мне, и Джеймс с Филиппой шагнули ближе, смыкая ряды.
– Не искушай, – сказал он. – Тебя в медпункт отправят частями.
– Отойди! – Мередит толкнула его, ударив в грудь обеими руками с глухим стуком; прежде чем она успела отстраниться, он сгреб ее за запястья. – Дело не в нем. Ты делаешь вид, что дело в нем, потому что меня ударить не можешь, а тебе просто невтерпеж кого-нибудь ударить!
– Тебе бы этого хотелось, да? – сказал Ричард, дергая ее к себе.
Она выкручивала руку из его захвата, пока у нее не побелела кожа.
– Чтобы я тебя слегка отделал, чтобы всем было на что посмотреть? Мы же все знаем, как ты любишь, когда на тебя смотрят. Шлюха.
Мы вшестером тысячу раз называли Мередит тем или иным синонимом слова «шлюха», но сейчас все было чудовищно иначе. Казалось, все затихли, несмотря на то что в соседней комнате грохотала музыка.
Ричард ухватил Мередит за подбородок, поднял ее лицо к себе.
– Что ж, какое-то время было весело.
Последняя тонкая ниточка моего сомнения лопнула. Я бросился на него, но Мередит стояла ближе. Все вскрикнули, когда она наотмашь ударила его по лицу – совершенно не как на занятиях у Камило, не точно, не выверенно, дико и яростно, с намерением причинить как можно больше боли. Ричард выругался, но прежде, чем он смог до нее добраться, в него, как пара полузащитников, врезались Джеймс и Александр. Даже их общего веса не хватило, чтобы сбить его с ног, он продолжал матерно реветь, цепляя Мередит за все, до чего мог дотянуться. Я обхватил ее за талию, но Ричард уже сгреб прядь ее волос в кулак, и она закричала от боли, когда он дернул ее к себе. Оторвав Мередит от пола, я развернул ее прочь от Ричарда, уронил себе на грудь и, потеряв равновесие, воткнулся в Филиппу. Ричард, Джеймс и Александр отшатнулись и повалились на шкафчики, и человек пять бросились их ловить, чтобы они не упали на пол.
Ладонью я убрал волосы Мередит со своего лица, крепко обхватив ее рукой и точно не зная, защитить ее хочу, удержать – или и то и другое.
– Мередит… – начал я, но она ударила меня локтем в живот и оттолкнула.
Я пошатнулся, Филиппа схватила меня за рубашку и вцепилась, словно боялась того, что я могу сделать, если она меня отпустит. Мередит смотрела мимо нас, прямо на Ричарда, прижав руки к бокам и тяжело дыша. Он медленно поднялся. Джеймс уже отстранился, а те немногие, кто так и держал Ричарда, поспешно убрали руки. Александр вполголоса ругался, кончиками пальцев касаясь окровавленной губы. Все взгляды были прикованы к Мередит, но это было не то внимание, к которому она привыкла. Все ее чувства были написаны на лице: стыд, ярость, парализующее неверие.