– Да. Просто перепил. А ты чего не спишь?
– Водички захотел, – сказал я, отводя глаза.
Мы три года жили в одной комнате, я видел Джеймса голым и раньше, но сейчас застал его врасплох, и было ощущение, что беспардонно навязался.
– Не будешь возражать, если я залезу обратно? – он коротко махнул в сторону душа. – Мне от себя противно. Ненавижу, когда рвет.
– Давай.
Я проскользнул мимо него к раковине и забросил в рот горсть холодной воды, а он перебрался в ванну. Струи душа с шипением ударились о его кожу, он наполовину задернул занавеску.
– Так, – сказал он слишком небрежным тоном. – Ты только что вышел от Мередит?
– Эм. Да.
– Думаешь, это удачная мысль?
– Не особенно.
Мое отражение было растрепанным и неопрятным. Я украдкой стер из угла рта губную помаду. В зеркале я видел, что Джеймс прислонился к стене душа и с его носа и подбородка капает вода.
– Надо понимать, все в курсе, – сказал я.
Я умылся, надеясь, что кожа остынет.
– Один из первокурсников вернулся с лестницы и, в общем, оповестил всех собравшихся.
– Ненавижу первокурсников. – Я закрыл кран, потом опустил крышку унитаза и сел на нее.
– И? Как прошло?
Я взглянул на него, кожу мне покалывала и жгла тревога.
– Ты же знаешь, Ричард меня убьет.
– Он и правда вроде как собирался.
Джеймс, зажмурившись, подставил лицо воде. Руки и ноги казались мне тяжелыми и бесполезными, словно мышцы и кости растворились и вместо них теперь непромешанный бетон. Я зачесал волосы назад мокрыми пальцами и спросил:
– А где он вообще?
– Понятия не имею. Скрылся в лесу с бутылкой скотча после того, как Пип и Александр не дали ему вынести дверь Мередит.
– Господи.
Я на мгновение повесил голову, потом заставил себя встать, пока еще не слишком отяжелел, чтобы двигаться.
– Ты собираешься вернуться к ней? – спросил Джеймс.
Он стоял ко мне спиной, вода стекала у него между лопаток двумя узкими струйками (на мгновение я позволил себе задуматься, не смоет ли его синяки, как краску).
– Я не хочу просто бросать ее, как будто это одноразовый секс.
– А разве это не он?
Я не помнил, чтобы прежде так злился на Джеймса. Это чувство поднялось во мне неожиданно – огромное, уязвимое, болезненное, как ожог.
– Нет, – слишком громко ответил я.
Он глянул на меня через плечо, в замешательстве нахмурившись.
– Вот как?
– Слушай, я знаю, ты от нее не в восторге, но она не просто какая-то девушка.
Джеймс моргнул.
– Видимо, нет, – сказал он и снова повернулся ко мне спиной.
– Джеймс, – позвал я, понятия не имея, что собираюсь сказать.
Он выключил воду, задержал руку на кране. Несколько капелек, висевших у него на ресницах, сбежали по щекам, как слезы.
– Что? – не сразу отозвался он.
Я пытался сложить слова – чувствовал их очертания, но не вещество, – пока меня не отвлекло пятно у него на щеке.
– Я… у тебя рвота на лице, – выпалил я.
Лицо его ничего не выражало, пока нелепая фраза укладывалась в мозгу, а когда уложилась, Джеймс покраснел до корней волос.
– Ох.
Внезапно мы оба смутились (это казалось абсурдным после пяти минут откровенного разговора и обыденной наготы).
– Прости, это мерзость, – сказал Джеймс.
– Все нормально. – Я наклонился, подобрал с пола его полотенце. – Держи.
Мы оба потянулись к полотенцу и, когда я распрямился, едва не стукнулись головами. Я отстранился, со всей невыносимостью осознавая свое тело и его неуклюжесть. Джеймс выглядел бодрым, почти настороженным. Я почувствовал, как заливаюсь краской.
Пробормотав «спокойной ночи», я сунул ему полотенце и поспешно вышел.
Сцена 10
Где-то через час я снова проснулся от того, что кто-то колотил в дверь. Голос тоже был – женский. Не Ричард. Я приподнялся на локтях, Мередит рядом со мной завозилась. В дверь снова постучали, уже настойчивее.
– Оливер, я знаю, что ты там, – сказала Филиппа. – Вставай.
Голос ее звучал глухо, как плохая запись. Я не хотел, чтобы она разбудила Мередит, поэтому выскользнул из постели и открыл дверь, не потрудившись найти джинсы.
Лицо у Филиппы было бледное и осунувшееся.
– Одевайся, – сказала она. – Оба одевайтесь. И спускайтесь к причалу. Сейчас же.
Она ушла быстрым шагом, склонив голову. Я на мгновение застыл в дверях, удивившись, что она не отпустила какое-нибудь едкое замечание. Что-то было не так – настолько не так, что мое пробуждение déshabillé[44] в комнате Мередит не имело значения. Я снова закрыл дверь и принялся собирать с пола одежду.
– Мередит, – позвал я. – Просыпайся.
Вдвоем мы пошли к мосткам, озадаченные, с затуманенными глазами.
– Какого черта? – спросила Мередит. – Еще даже не рассвело.
– Не знаю, – ответил я. – Вид у Филиппы был расстроенный.
– Из-за чего?
– Не сказала.
Спотыкаясь, мы в сумраке спустились по шатким деревянным ступенькам, врытым в склон холма. Мягкий приглушенный холод, как снежное одеяло, укутал меня и заставил задрожать, хотя я надел свитер и куртку. Ступени были засыпаны камешками и ветками, опасность оступиться была так велика, что я смотрел себе под ноги, пока не шагнул на ровное место, и только тогда поднял глаза. Несколько упрямых звезд все еще смотрели с неба, которое было ничуть не светлее кривых черных ветвей деревьев. Я помедлил, пока глаза не привыкли к лишенному солнца сумрачному миру. Тени сгустились в Джеймса, Александра, Рен и Филиппу – все они стояли на мостках, глядя на воду. За их спинами я не видел, что там, на что они смотрят.
– Что там? – спросил я. – Ребят?
Александр единственный повернулся ко мне и просто покачал головой – едва заметно, с усилием.
– Что происходит? – спросила Мередит.
В ее голосе наконец послышалось беспокойство.
Я протиснулся между Джеймсом и Рен, и передо мной открылось во всю ширь озеро с неясными из-за тумана берегами. Там, где его поверхность должна была казаться гладкой, как стекло, шелестели мелкие волны, окружая жутковатую бледную фигуру, частично ушедшую под воду. Ричард качался на спине, с неестественно вывернутой шеей, с открытым ртом, его лицо застыло греческой маской мучения. Вокруг его головы колыхалась темная липкая кровь, вытекавшая из пролома в тканях и кости, где раньше были глазница и скула – они треснули и разбились, как яичная скорлупа.
Мы стояли на мостках в оцепенении и молчании, и под нами переставала вращаться земля. Страшная тишина захватила шесть наших теплых дышащих тел и Ричарда – неподвижное, неодушевленное ничто – в единый нерушимый плен. Потом послышался звук, тихий стон; Ричард слабо потянул к нам руку, и весь мир сорвался с места. Рен зажала рот ладонями, чтобы не закричать, Джеймс схватил меня за руку.
– О господи! – Он подавился этим словом. – Он еще жив.
Акт 3
Пролог
Мы с Колборном вместе выходим на послеполуденный свет. Такой первобытный, доисторический день, яркое слепящее солнце за тонкой пеленой облаков. Ни у кого из нас нет темных очков, мы морщимся от света, как недовольные новорожденные младенцы.
– Куда теперь? – спрашивает он.
– Я бы хотел пройтись вокруг озера.
Я шагаю на лужайку, Колборн идет за мной следом. Он большей частью молчит, просто слушает. Временами его лицо откликается на что-то, что я говорю: он слегка поднимает брови или угол его рта подрагивает. Задал несколько вопросов, всякие мелочи вроде: «А это когда было?» Последовательность событий у меня в голове четкая, но объяснить ее кому-нибудь – затейливая задача, в теории простая, но на деле требующая усилий, это как выставить длинный ряд костяшек домино. Одно событие неизбежно влечет за собой следующее.
Всю дорогу до леса мы идем молча. Деревья выше, чем я помню, – мне больше не приходится подныривать под ветки. Я задумываюсь, насколько дерево вырастает за десять лет, тянусь потрогать кору, как будто каждый узловатый ствол – дружеское плечо, которого я, не задумываясь, касаюсь на ходу. Хотя нет: у меня нет старых друзей, кроме Филиппы. Что теперь думают обо мне остальные? Я с ними не виделся. Не знаю.
Мы выходим из рощи на берег, который совершенно не изменился. Крупный белый песок, похожий на соль, ряды побитых непогодой скамеек. Сарайчик, где Джеймс на Хэллоуин поливал меня кровью, слегка накренился набок – Пизанская башня в миниатюре.
Колборн прячет руки в карманы, глядя на воду. Отсюда едва-едва виден противоположный берег, смутная линия между деревьями и их отражением. Башня торчит над лесом, как сказочная крепость. Я отсчитываю три окна с краю, чтобы найти то, что было возле моей кровати, узкую черную щель в серой каменной стене.
– В ту ночь было холодно? – спрашивает Колборн. – Не помню.
– Довольно холодно. – Я гадаю, сохранился ли просвет над садом или ветви сплелись и закрыли его. – По крайней мере, мне так кажется. Мы все пили, а мы всегда напивались, как будто от нас это требовалось. Культ излишеств: алкоголь и наркотики, секс и любовь, гордость, зависть и месть. Ни в чем не знали меры.
Колборн качает головой.
– Каждую пятницу я не могу уснуть, думая, каких глупостей натворит какой-нибудь пьяный малец и с чем мне придется разбираться утром.
– Уже нет.
– Да. Теперь буду переживать только из-за своих детей.
– Им сколько?
– Четырнадцать, – отвечает он, как будто сам себе не верит. – Этой осенью пойдут в старшую школу.
– У них все будет хорошо, – говорю ему я.
– Откуда ты знаешь?
– У них родители лучше, чем были у нас.
Он усмехается, не понимая, не дразню ли я его. Потом кивает в сторону Замка:
– Хочешь дойти до южного берега?
– Пока нет. – Я сажусь на песок и смотрю на него снизу. – История длинная. Вы еще многого не знаете.
– Я весь день свободен.
– Собираетесь так и стоять до заката?