Не обращая внимания на ее пристальный взгляд, Лея засыпала меня вопросами про Деллакер с тех самых пор, как мы откупорили вино. По какой-то причине она исполнилась глубочайшего интереса к моему альтернативному образованию, в то время как Кэролайн не выказывала ровно никакой заинтересованности. (Я и не думал обижаться. Кэролайн редко интересовалась чем-то, не имеющим отношения к изнуряющим тренировкам или своему помешательству на моде 60-х.)
– Ты уже знаешь, какую пьесу вы возьмете в весеннем семестре? – спросила Лея. – Мы только что читали «Гамлета» по мировой литературе.
– Сомневаюсь, что его, – сказал я. – Он был в прошлом году.
– Хотела бы я увидеть вашего «Макбета», – увлеченно продолжала Лея. – Тут Хэллоуин был до изумления никакой.
– Слишком взрослая, чтобы наряжаться в карнавальный костюм?
– Я была на совершенно кошмарной вечеринке, оделась Амелией Эрхарт. По-моему, единственная из девушек пришла не в белье.
Слово «белье» в ее устах прозвучало немного тревожно. Я не часто бывал дома в последние четыре года и по-прежнему думал о ней как о девочке намного моложе шестнадцати.
– Ну, – сказал я, – это… ну да.
– Лея, – произнесла мать. – Не за обедом.
– Мама, бога ради.
(Когда она начала называть ее «мама», а не «мамочка»? Я взял бокал и торопливо его осушил.)
– У тебя есть фотографии с «Макбета»? – наседала на меня Лея. – Я бы очень хотела посмотреть.
– Не подавай ей идей, пожалуйста, – сказал отец. – Одного актера в семье достаточно.
Про себя я с ним согласился. От мысли о том, что на мою сестру в одной ночной рубашке будут глазеть все мальчишки Деллакера, меня слегка замутило.
– Не волнуйся, – отозвалась Кэролайн, которая сидела, ссутулившись, и тащила из манжеты толстовки длинную нитку. – Лея для этого слишком умная.
Щеки Леи запылали.
– Почему ты всегда меня так называешь, как будто это что-то мерзкое?
– Девочки, – сказала мать, – не сейчас.
Кэролайн хмыкнула и замолчала, размазывая вилкой по тарелке картофельное пюре. Лея отхлебнула вина (ей позволили выпить полбокала, и все), румянец у нее еще не сошел. Отец вздохнул, покачал головой и сказал:
– Оливер, передай подливку.
Мучительных полчаса спустя мать отодвинула стул, чтобы собрать тарелки. Лея и Кэролайн принялись уносить посуду из столовой, но, когда я собрался встать, отец велел мне остаться на месте.
– Нам с матерью нужно с тобой поговорить.
Я выжидающе выпрямился. Но он больше ничего не сказал, просто вернулся к тарелке, стал собирать с нее оставшиеся крошки пирога. Я неуклюже, нервно налил себе четвертый бокал вина. Они каким-то образом узнали про Ричарда? Я провел у почтового ящика два дня и вытащил письмо из Деллакера, как только оно пришло, надеясь избежать именно этого.
Прошло еще пять минут, пока не вернулась мать. Она села рядом с отцом на стул, на котором за обедом сидела Лея, и улыбнулась; верхняя губа у нее нервно подрагивала. Отец вытер рот, положил салфетку на колени и пристально посмотрел на меня.
– Оливер, – сказал он. – У нас к тебе сложный разговор.
– Хорошо, о чем?
Отец повернулся к матери (как всегда, когда нужно было сказать «что-то сложное»):
– Линда?
Она потянулась через стол и взяла меня за руку, я не успел ее убрать. Мне остро захотелось вывернуться из этой хватки.
– Легко об этом сказать не получится, – сказала она; в глазах у нее уже стояли слезы. – И, наверное, это будет для тебя неожиданностью, потому что ты так редко бываешь дома.
Вина поползла у меня по хребту, как паук.
– Твоя сестра… – Она коротко, с усилием, выдохнула. – У твоей сестры дела идут не очень.
– У Кэролайн, – сказал отец, как будто не было ясно, кого она имеет в виду.
– Она в этом семестре не вернется в школу, – продолжала мать. – Она очень старалась сдать экзамены, но врач, похоже, считает, что для здоровья ей лучше сделать перерыв.
Я посмотрел на мать, потом на отца и сказал:
– Ладно. Но что…
– Пожалуйста, не перебивай, – прервал меня отец.
– Хорошо. Извини.
– Понимаешь, милый, Кэролайн не вернется в школу, но и дома она тоже не останется, – объяснила мать. – Врачи думают, что за ней нужен присмотр, которого мы не можем обеспечить, ведь мы целыми днями на работе.
Кэролайн из нас троих была самой бестолковой, но то, что родители говорили о ней, как будто ее нельзя оставлять одну, несколько напрягало.
– Что это значит? – спросил я.
– Это значит, что она… она на какое-то время уедет, туда, где ей смогут помочь.
– Что, в реабилитационную клинику, что ли?
– Мы это так не называем, – отрезал отец, словно я произнес нечто непристойное.
– Ладно, как мы это называем?
Мать деликатно откашлялась.
– Это называется центр восстановления.
Я снова посмотрел на нее, потом на отца, прежде чем спросить:
– И какого черта ей восстанавливаться? От чего?
Отец раздраженно хмыкнул.
– Ты, конечно, заметил, что она не ест, как положено.
Я отнял у матери руку. В голове у меня было пусто, я завис, не в силах обработать эту информацию. Еще раз неуверенно отхлебнул из бокала, потом сложил руки на коленях, чтобы их было не достать.
Я: Понял. Это… кошмар.
Отец: Да. Но теперь нам нужно поговорить о том, что это будет означать для тебя.
Я: Для меня? Не понимаю.
Мать: Ну, я как раз собиралась сказать.
Отец: Пожалуйста, просто выслушай, хорошо?
Я стиснул зубы и посмотрел на мать.
– Этот центр восстановления, он дорогой, – сказала она. – Но мы хотим, чтобы она получила лучшее лечение из возможных. И проблема в том… проблема в том, что мы не можем позволить себе и центр восстановления, и твою школу сразу.
У меня онемело все тело, так быстро, что закружилась голова.
– Что? – сказал я, словно не расслышал.
– Ох, Оливер, мне так жаль! – Из глаз у нее капали слезы, оставлявшие на скатерти темные пятнышки, как от стекающего со свечи воска. – Это было нелегко, но правда в том, что сейчас нам нужно помочь твоей сестре. Ей нехорошо.
– А деньги на ее образование? Вы только что сказали, что она отчислилась… что с ними?
– Их не хватит, – коротко ответил отец.
Я смотрел на него, на мать с открытым ртом, от неверия моя кровь превращалась в слизь. Она стучала и медленно сочилась от сердца к мозгу.
– Мне остался один семестр, – сказал я. – Что мне делать?
– Ну, тебе придется поговорить с руководством школы, – сказал отец. – Подумать о том, чтобы в последнюю минуту взять ссуду, если ты действительно хочешь получить диплом.
– Если хочу… Да с чего мне не хотеть получать диплом?
Он пожал плечами.
– Не думаю, что наличие диплома имеет для актера какое-то значение.
– Я… Что?
– Кен, – в отчаянии произнесла мать. – Пожалуйста, давай просто…
– Давайте начистоту, – ярость, зародившаяся у меня в глубине живота, быстро поглотила росточки неверия. – Вы мне говорите, что я должен бросить Деллакер, потому что Кэролайн нужно, чтобы какой-то знаменитый врач кормил ее с ложечки?
Отец ударил ладонью по столу.
– Я тебе говорю, что тебе нужно начинать обдумывать финансовые альтернативы, потому что здоровье твоей сестры важнее, чем платить двадцать тысяч долларов за то, чтобы ты кривлялся!
Я в тупой злобе пару секунд смотрел на него, потом отпихнул стул и вышел из-за стола.
Сцена 9
На следующий день я провел четыре часа, запершись в отцовском кабинете, говорил по телефону с администрацией Деллакера. Меня отослали к Фредерику, потом к Гвендолин и в итоге к декану Холиншеду. Судя по голосам, все они были без сил, но заверили, что мы что-нибудь придумаем. Шла речь о ссудах, о работе во время обучения и о поздней подаче заявки на стипендию. Повесив наконец трубку, я ушел к себе, лег на кровать и уставился в потолок.
В конце концов мой взгляд упал на стол (заваленный старыми фотографиями со спектаклей и программками), на книжную полку (забитую потрепанными книжками в бумажных обложках, купленными за доллар или четвертак у букинистов и на библиотечных распродажах), на плакаты, развешанные по стене, галерею моих школьных театральных дерзаний. Большей частью это был Шекспир: «Двенадцатая ночь», «Мера за меру», даже сохранившаяся программка дичайшего несуразного «Цимбелина», где действие было перенесено на межвоенный Юг по причине, которую режиссер так и не смог внятно объяснить. Я выдохнул, ощутив странную любовную печаль, и задумался, чем вообще были заняты мои мысли до Шекспира. Мое первое неловкое знакомство с ним в одиннадцать быстро расцвело в полноценное Бардопоклонничество. Я купил на драгоценные карманные деньги полное собрание в одном томе и таскал его с собой везде, счастливо не замечая менее поэтическую действительность окружающего мира. До тех пор я никогда в жизни не испытывал ничего настолько безошибочно волнующего и важного. Без него, без Деллакера, без общества помешанных на стихах однокурсников – что со мной станет?
Я решил – совершенно серьезно, ни секунды не сомневаясь, – что ограблю банк или продам почку, но не допущу этого. Долго задумываться о возможности подобных тягот мне не хотелось, я извлек из сумки «Театр зависти» и продолжил читать.
Вскоре после семи мать постучала в дверь и сказала, что ужин на столе. Я пропустил это мимо ушей и остался на месте, но пожалел об этом два часа спустя, когда у меня заурчало в животе. Лея пошла ложиться и по пути занесла мне сэндвич, набитый остатками еды от Дня благодарения. Она присела на край моего матраса и произнесла:
– Я так понимаю, они тебе сказали.
– Да, – ответил я с полным ртом индейки, хлеба и клюквенного соуса.
– Сочувствую.
– Я как-нибудь найду деньги. Не могу не вернуться в Деллакер.
– Почему? – Она с любопытством уставилась на меня своими голубыми глазами.
– Не знаю. Просто… не хочу быть больше нигде. Джеймс, и Филипп