– Скорее, у кого-то с чувством юмора очень легкий шаг, и этому кому-то понравилась мысль заставить нас шагать к машине голышом.
– Чудо, что нас не арестовали.
– В Калифорнии? Этого вряд ли достаточно.
Внезапно старая история – вода, серое утро, замечание Джеймса: «Этого вряд ли достаточно», – зазвучала так знакомо, оказалась так похожа на воспоминания не слишком давние, что мне стало не по себе. Джеймс отвел глаза, и я понял, что мы по-прежнему думаем об одном. Мы забрались в постель, поперекладывали подушки и притворились, что нам удобно в сконфуженной тишине. Я лежал на спине, и меня охватывало отчаяние от того, что пять-шесть дюймов между нами внезапно показались сотней миль. Мои жалкие опасения, пришедшие во время поминальной службы, подтвердились: смерть не мешала Ричарду нас мучить.
– Можно я выключу свет? – спросил Джеймс.
– Конечно, – ответил я, радуясь тому, что наши мысли больше не бредут в одном направлении.
Он потянулся к лампе, и с потолка обрушилась темнота. С ней пришла тихая, бесчувственная паника – я больше не видел Джеймса. Я подавил порыв пошарить по кровати, пока не найду его руку. И заговорил, просто чтобы услышать, как он ответит:
– Знаешь, о чем я все время думаю? Ну, когда думаю о Ричарде.
Ответил он очень не сразу, словно не хотел знать:
– О чем?
– О воробье из «Гамлета».
Я почувствовал, как он шевельнулся.
– Да, ты сказал: «Пусть его».
– Никогда не понимал этот монолог, – сказал я. – То есть я его понимаю, но не вижу в нем смысла. Так долго пытался выровнять счет и восстановить хоть какой-то порядок, и на́ тебе, Гамлет внезапно фаталист.
Матрас под Джеймсом снова качнулся. Наверное, он повернулся лицом ко мне, но было слишком темно.
– По-моему, ты его прекрасно понимаешь. Он тоже не видит ни в чем смысла. Его мир разваливается на куски, и как только он осознает, что не остановит его, не исправит и не изменит, остается только одно.
Мои глаза привыкали к темноте медленно, это бесило.
– И что же?
Тень Джеймса пожала в сумраке плечами.
– Снять с себя ответственность. Винить во всем судьбу.
Сцена 10
На следующее утро я постепенно возвращался в сознание, качаясь на поверхности сна и пока не открывая глаз. Что-то щекотало мне плечо, и я вспомнил: Джеймс. В отличие от нескольких ночей, что я провел, лежа рядом с Мередит в Холлсуорт-Хаусе, я мгновенно, остро осознал его присутствие.
Я открыл один глаз, не понимая, подвинуться или нет, но не хотел будить Джеймса. Ночью он перекатился ко мне, и его голова уткнулась мне в плечо, а дыхание сбегало по моей руке с каждым его выдохом. Неожиданная, странная мысль, что я не хочу двигаться, пронзила меня с удивительной ясностью солнечного луча, упавшего наискосок точно мне в глаза. С теплым сонным весом Джеймса в постели мне было естественно, удобно, comme il faut[57]. Я лежал тихо-тихо, думая, чего жду, и понемногу опять задремал.
Спал я слишком недолго и неглубоко, чтобы мне что-то приснилось. Вскоре – казалось, через несколько секунд – я снова проснулся с неясным ощущением, что рядом кто-то шепчется. Шепот понемногу сгущался, рос и наконец разрешился поспешно подавленным хихиканьем. Я приподнялся на локте; Джеймс заворочался рядом, но до конца не проснулся. Я яростно заморгал и, приноровившись к резкому утреннему свету, злобно уставился на сестер. Они мялись на пороге, обе в пижамах. Лея прикусила нижнюю губу, продолжая беззвучно хихикать. Кэролайн прислонилась к дверному косяку и ухмылялась, глядя на меня; ее худые ноги торчали из огромной толстовки Университета Огайо, как спички.
– Брысь отсюда, обе, – сказал я.
Лея рассмеялась вслух. Джеймс открыл глаза, прищурился, глядя на меня, потом повернулся к двери, проследив мой взгляд.
– Доброе утро? – сказал он.
Кэролайн: Познакомишь нас со своим парнем, Оливер?
Я: Иди в пень, Кэролайн.
Джеймс: Я Джеймс. Рад знакомству с вами обеими.
Лея сочла это уморительно смешным.
Кэролайн: Признаешься маме с папой?
Я: Я серьезно, брысь из моей комнаты.
Кэролайн (Джеймсу): Что ты в нем нашел?
Джеймс: Издеваешься? Оливер мутит с самой горячей девушкой на курсе.
Кэролайн: С рыжей?
Джеймс: С ней самой.
Пауза.
Лея: Да ладно. Я думала, она с Ричардом.
Кэролайн: Да, куда он делся?
Я: Никуда он не делся. Вон отсюда, обе.
Я отбросил одеяло, встал с кровати и вытолкал их обеих в коридор. Лея таращилась на меня, словно видела в первый раз.
– Оливер, – скверным театральным шепотом сказала она, – Оливер, а вы с Мередит что, правда…
– Хорош, я об этом говорить не намерен.
Я подпихнул ее к лестнице, и она нехотя пошла вниз, но Кэролайн задержалась, чтобы сказать:
– Мама хочет знать, тебя и твоего парня ждать к завтраку?
– Может, тебе за нас обоих поесть?
Ее улыбка скисла, обернувшись гримасой. Я тут же пожалел о том, что сказал, но извиняться не стал. Она пробормотала что-то похожее на «козел» и тихонько пошла вниз. Я вернулся в комнату. Джеймс уже встал, рылся в своей сумке.
– Значит, это твои сестры, – сказал он.
Если ему и было неловко, виду он не подал.
– Прости.
– Да ничего, – ответил он. – У меня никого, ни братьев, ни сестер.
– Ну, не трать время, не жалей. – Я покосился на дверь, впервые прикинув, к чему может привести то, что Джеймс здесь.
Мне было плевать, что моя родня подумает о Джеймсе, но не плевать, что подумает о них он. По сравнению с отцом сёстры были еще цветочками.
– Завтракать будешь?
– Не откажусь. Хочу познакомиться со всей твоей семьей.
– Я не отвечаю за то, что они могут тебе наговорить.
– Ты не спустишься?
– Приду, дай мне минутку, – сказал я. – Найдешь дорогу?
Он просунул голову в горловину чистого голубого свитера.
– Справлюсь.
Когда он ушел, я быстро натянул свежую футболку и вчерашние треники. Вынул из «Театра зависти» закладку, сунул ее в карман. Выйдя на площадку, прислушался к голосам, доносившимся снизу. Судя по звуку, Лея забрасывала Джеймса вопросами о Калифорнии. Мать едва могла вставить слово, но, когда ей это удавалось, голос ее звучал одновременно вежливо, озадаченно и с едва уловимым подозрением. С облегчением подумав, что отец, похоже, уже ушел, я прокрался по коридору в его кабинет, проскользнул внутрь и закрыл дверь. Скверная комнатушка, на столе гудит здоровенный монитор, как доисторический зверь в спячке. Я снял трубку телефона, прижал ее ухом к плечу, вытащил из кармана закладку. После катастрофы за праздничным обедом я подумывал на выходные метнуться на Манхэттен. Чистая авантюра, но перспектива встречи с Мередит в пустом пентхаусе – независимо от того, что бы там ни произошло, – была куда привлекательнее, чем затвориться еще на три дня в своей бывшей спальне, прячась от родителей и Кэролайн. Но потом на пороге, как некое божественное вмешательство, объявился Джеймс.
Телефон громко гудел мне в ухо. Я слишком сильно сжал трубку, в глубине души надеясь, что Мередит не ответит.
– Алло?
Возможно, дело было в расстоянии или в качестве связи, но голос у нее был нетвердый, рассеянный, словно она только что проснулась. От одной низкой нотки ее голоса у меня в животе вспыхнули угли. Я взглянул на дверь, убедиться, что она закрыта.
– Мередит, привет. Это… это Оливер, – сказал я. – Слушай, тут вчера ночью Джеймс свалился как снег на голову. Я понятия не имел, что он едет, но не могу же я его тут бросить. Думаю, с Нью-Йорком не получится.
Короткая пустая тишина. Потом Мередит сказала:
– Ну конечно.
Сцена 11
Первый день декабря выдался солнечным, бодрящим и морозным. По расписанию занятия должны были начаться завтра, и, когда мы явились в кампус, нам сообщили, что мы можем снова заселиться в Замок – в четыре часа дня. Александр и Филиппа устроились за нашим всегдашним столом в «Свинской голове», грея ладони о кружки грога на сидре, а Джеймс пил чай с Фредериком. Мередит сидела в Ла-Гуардии, ее рейс задержали. От Рен новостей не было.
Я заволок сумки на третий этаж Холла, меня ненадолго вызвал декан Холиншед. Он предложил решение моей внезапной проблемы со средствами: сочетание ссуд, неистраченных стипендиальных денег и подработки. Я слушал, кивал, бесконечно его благодарил, а когда он меня отпустил, снова взвалил сумку на плечо и направился по тропе через лес. Как пояснил Холиншед, одной из моих обязанностей теперь будет уборка и обслуживание Замка. Я совершенно не счел это унизительным. Я был в таком восторге, что не уезжаю из Деллакера, что отдраил бы все туалеты в Холле, если бы попросили.
В Замке все так и было вверх дном, как до нашего отъезда. Я решил начать с кухни, где кругом валялся мусор, оставшийся после той злополучной вечеринки в честь «Цезаря». Мне сказали, что все необходимое для уборки под раковиной – раньше мне не приходило в голову туда заглядывать. Но сперва я разжег в библиотеке камин. В Замке стоял мучительный холод, словно зима просочилась между камнями и поселилась здесь в наше отсутствие. Я взял из корзины несколько газетных листов, скомкал их, сунул под два свежих полена; старый пепел убирать не стал. Пара минут возни с каминными спичками, и вот уже горит небольшой, но стойкий огонь. Я тер над ним руки, пока снова не начал их чувствовать.
Распрямившись, я услышал, как внизу открылась дверь. Я замер в ожидании. Что, Александр пробрался в дом за три часа до срока? Я про себя его выругал и на цыпочках спустился, надеясь, что удастся не пустить его в кухню, и пытаясь придумать причину, по которой сам уже здесь. (Я не хотел грузить его или остальных своей семейной драмой. У нас своей драмы хватало.)
В двух ступеньках от пола меня остановил незнакомый голос: