Величества, послушайте меня:
На время подружитесь и совместно
Острейшие направьте злодеянья
На этот город – а его разрушим,
Идите друг на друга в свой черед
И режьте всех, пусть черт их поберет[59].
Сел я, когда раздался голосок:
– Привет. Прошу прощения за опоздание.
– Рен! – Джеймс взлетел из кресла.
Она стояла в дверях, глаза у нее были сонные и усталые, на плече висела дорожная сумка.
– Мы думали, ты не вернешься, – сказал Александр, нехорошо глянув в коридор, в сторону комнаты Мередит.
– Я вас достала? – спросила Рен, пока Джеймс снимал у нее с плеча сумку и ставил ее на пол.
– Нет, конечно. Как ты? – Филиппа поднялась, заранее раскинув руки.
Рен вплыла в объятия и крепко обхватила Филиппу за талию.
– Уже лучше.
Я следом за Филиппой поднялся с дивана и, на мгновение исполнившись глупой нежности, обнял их обеих.
– И нам.
Александр фыркнул.
– Нет, серьезно? – сказал он. – Обнимашки? Мы теперь это практикуем?
– Заткнись, – сказала Рен, прижимаясь щекой к плечу Филиппы. – Не надо все портить.
– Хорошо.
В следующую секунду длинные обезьяньи руки Александра сжали всех нас, а потом подключился и Джеймс. Мы потеряли равновесие, качнулись, попавшая в западню Рен хохотала в сердце нашего живого узла. Этот звук сотряс нас всех, прошел насквозь, от тела к телу, текуче, как дуновение теплого воздуха.
– Это что еще такое?
Я взглянул поверх голов в сторону коридора.
– Мередит.
Она стояла в дверях, босиком, чисто умытая, в легинсах и длинной футболке, которая, я был почти уверен, когда-то принадлежала Ричарду. Волосы у нее были всклокочены, взгляд затуманенный и бестолковый. Я с аэропорта ее не видел, и у меня немножко сбилось дыхание.
Мы расцепились, кучка распалась, каждый отступил на полшага, и из середины показалась Рен. Суровое лицо Мередит смягчилось.
– Рен.
– Я.
Она слабо улыбнулась.
Мередит заморгала, неверными ногами вошла в комнату и воткнулась в Рен. Они обнимались, хохотали, норовя упасть – мы с Филиппой едва успели их поймать, пока они не сшибли кофейный столик.
Когда мы все снова стояли на ногах, чувствуя, как горят ушибленные локти и отдавленные ноги, Мередит отпустила Рен и сказала:
– Ты как раз вовремя. Утешься. Тебе всегда мы рады[60].
Филиппа: Ты, наверное, на ногах не стоишь. Когда ты вылетела из Лондона?
Рен: Вчера утром. Я бы с радостью послушала, как прошел День благодарения, но не хочу никого обидеть, уснув в процессе.
Александр: Не глупи. Ступай в постель; тебе потребен отдых[61].
Джеймс: Где твой чемодан?
Рен: Внизу. Сил пока нет его тащить.
Джеймс: Я принесу.
Рен: Может, не надо?
– Пусть идет, – сказала Мередит, отводя волосы Рен со лба. – Ты посмотри на себя, тебя саму бы кто отнес.
– Идем, – сказала Филиппа. – Я тебе помогу устроиться.
Они вдвоем скрылись в коридоре, а Джеймс исчез на лестнице. Александр сонно улыбнулся и произнес:
– Вся шайка в сборе.
Он лениво перевел взгляд с меня на Мередит, и его улыбка погасла. Казалось, вся мягкость Мередит покинула комнату вместе с Рен, и она стояла, глядя на меня твердо и непоколебимо.
– Ладно, – сказал Александр. – Пойду я, пожалуй, курну на ночь.
Он плотно обернул шею шарфом и вышел, тихонько насвистывая «Тайных любовников». (Я прикинул, не броситься ли за ним и не спихнуть ли его с лестницы.)
Мередит снова стояла в позе фламинго, упершись ступней в колено. Даже это в ее исполнении выглядело изящно. Я не знал, куда деть руки, поэтому сунул их в задние карманы, вышло как-то слишком обыденно.
– Как Нью-Йорк? – спросил я.
– Ну, знаешь, суета, беготня, – сухо ответила она. – Парад был.
– Ясно.
– А как Огайо?
– Отстой, – сказал я. – Как всегда.
То, что я мог приехать в Нью-Йорк и не приехал, так тяжело висело между нами, что упоминать об этом не было нужды.
– Как твои? – спросил я.
– Понятия не имею, – ответила она. – Всего разок видела Калеба, а остальные все в Канаде.
– А.
Я представил, как она бродит по пустой квартире и нечему ее отвлечь от мыслей о смерти Ричарда. Каникулы у нас, кажется, прошли довольно похоже: часами читали и таращились в потолок, никакой связи с родными, такими незнакомыми, что они могли бы принадлежать к другому биологическому виду. Конечно, мне выпала нежданная удача, приехал Джеймс, а ей повезло меньше. Невозможное извинение приклеило мой язык к нёбу.
Мередит сложила руки на груди:
– Я пошла ложиться, если тебе нечего сказать.
Нечего. Я отчаянно хотел, но в голове было пусто. Поразительно, насколько часто человека, который так любил слова, эти слова и подводили.
Мередит ждала, глядя на меня, а когда я промолчал, маска равнодушия у нее на лице на мгновение треснула, и я увидел под ней тихое разочарование.
– Ладно, – сказала она. – Тогда спокойной ночи.
– Я… Мередит, подожди.
– Что? – устало, без выражения спросила она.
Я переступил с ноги на ногу, неуверенно, нетвердо, проклял свое косноязычие.
– Ты… э-э… хочешь спать одна?
– Не знаю, – ответила она. – Ты хочешь спать со мной или все-таки предпочтешь с Джеймсом?
Я отвел взгляд, надеясь, что она не заметит, как у меня теплеют щеки. Когда я снова посмотрел на Мередит, она качала головой, и один уголок рта у нее был чуть вздернут; что-то среднее между жалостью и презрением. Она не стала ждать ответа – просто развернулась и пошла обратно по коридору. Я смотрел ей вслед, приводы в моем мозгу жужжали и выдавали ничтожные, неуместные ответы, а потом она ушла, и что-либо говорить стало поздно.
Я помыкался у камина, решая, не пойти ли за ней – вломиться к ней в комнату, прижать к стене и целовать, пока она не задохнется до того, что не сможет выговорить всегдашние злые слова, – или просто вернуться в Башню и попытаться уснуть. Для первого я был слишком труслив, для второго – слишком взбудоражен. Выбрать, как поступить, я не смог, поэтому просто взял куртку.
Ночь оказалась такой холодной, что воздух за порогом словно бил по лицу. Я пошел сквозь лес, подняв плечи, чтобы не замерзли уши, высматривая корни и камни, о которые мог споткнуться в темноте. До причала я дошел, почти не понимая, где нахожусь. Ноги сами вынесли меня туда, словно он был тем самым местом, куда логичнее всего пойти. Озеро лежало в ночи, черное и неподвижное, как зеркало, безупречно отражая поверхностью пять сотен звезд. Луны не было – только кружок пустоты в звездном поле, там, где должна быть луна. На мостках в одиночестве сидел Александр, болтая над водой ногами.
Я дошел до конца мостков и остановился у него за спиной. Наверное, он слышал мои шаги, но никак не отреагировал, просто сидел и смотрел на озеро, сжав коленями руки.
– Можно с тобой посидеть? – спросил я, выдохнув облачко слов.
– Конечно.
Я сел рядом, какое-то время мы молчали.
– Дунешь? – в конце концов спросил он.
– Да, не помешает.
Он не глядя сунул руку в карман, потом протянул мне косяк и зашарил в поисках зажигалки. Чиркнул, ожил огонек, я вдохнул глубоко, как только мог, опалив дымом горло.
– Спасибо, – сказал я после второй затяжки и протянул косяк обратно.
Он кивнул, не обернувшись.
– Как прошло?
Я понял, что он о моем разговоре с Мередит.
– Не очень.
Мы довольно долго сидели молча, дым и наше дыхание вились и перемешивались, уплывая прочь над водой. Я пытался выбросить Мередит из головы, но безопасного способа отвлечься не было. Во всех уголках моего мозга жались на четвереньках сомнения и страхи, готовясь прыгнуть и вонзить в меня зубы, стоило дать малейший повод.
– Колборн приходил в Замок, – сказал я, вовсе не собираясь этого говорить.
Я никому не рассказывал, что подслушал, но знание это было опасным, и я не мог себе его доверить.
– Когда? – спросил Александр.
– Вчера.
– Ты с ним говорил?
– Нет, но слышал, как он разговаривал с другим копом. Рыжий такой, помоложе. Раньше его не видел.
Александр глотнул дым, и тот вышел у него из ноздрей отчетливо по-драконьи.
– О чем говорили? – неуверенно спросил он; по интонации можно было предположить, что он на самом деле не хочет этого знать.
– Обо всем… этом. – Я широко махнул рукой, обводя озеро, причал и нас обоих.
– Думаешь, он что-то подозревает? – спросил Александр.
Тот, кто знал его хуже меня, не услышал бы в его голосе страха.
– Он знает, что мы соврали. Просто не знает о чем.
– Черт.
– Ага.
Он затянулся, и кончик косяка вспыхнул оранжевым, единственный яркий уголек в тоскливой иллинойсской глуши. Оставалась только пяточка. Александр протянул окурок мне; я в последний раз затянулся и загасил его.
– Что будем делать?
– Думаю, ничего, – сказал Александр, и это пустое слово «ничего» заставило меня сжать в карманах кулаки. – Придерживаться нашей истории. Пытаться не поехать крышей.
– Надо сказать остальным. Он просто ждет, когда кто-то из нас оступится.
Он покачал головой.
– Если узнают, начнут чудить.
Я погрыз губу, прикидывая, насколько на самом деле велика опасность. Вспомнил, как столкнулся в ванной с Джеймсом в ночь вечеринки. Мы словно заключили без слов какой-то договор и ни с кем об этом не говорили. Так, незначительная мелочь. Но при мысли о том, что, возможно, тайны есть не только у нас, сердце мое заколотилось чуть быстрее. Если мы врем друг другу так же, как врем Колборну… – Я не смог закончить мысль.
– Как думаешь, что с ним случилось? – спросил я. – После того как он ушел из Замка.