Мы с Джеймсом час наблюдали, как Гвендолин впивается когтями в Мередит и Филиппу, ища искорки подлинного сестринского соперничества, чтобы раздуть из них пламя для сцены. Работа была не из легких; Мередит едва знала своих братьев, а Филиппа говорила, что у нее никого нет. (Я до сих пор не знаю, правда ли это.) Гвендолин вывела меня из ступора, спросив о моих сестрах: не та тема, на которую мне тогда – да и вообще когда-либо – хотелось поговорить. Она едва не проболталась, что я – новый уборщик в Замке, и милосердно перешла к другому предмету. Загрузив девочек до закипания мозгов, она дала нам пять минут перерыва и велела Джеймсу и Мередит прийти готовыми ко второй сцене четвертого акта.
Когда мы вернулись, Гвендолин предварила работу над сценой лекцией по поводу того, как уныло они выступили на прошлой неделе.
– Нет, ну правда, – сказала она. – Это одна из самых страстных сцен в пьесе между двумя самыми сильными героями. Ставки высоки, как никогда, так что я не хочу, чтобы у меня складывалось ощущение, что я наблюдаю за неудачным съемом в баре.
Мередит и Джеймс слушали молча и, когда Гвендолин закончила, разошлись по местам, даже не взглянув друг на друга. (С тех пор как Джеймс сломал мне нос, отношение Мередит к нему превратилось из прохладного в ледяное, и это, без сомнения, вносило вклад в то, что на сцене между ними полностью отсутствовала химия.)
Филиппа подала им реплику – не свою, но Гвендолин не было никакого дела, – и они пошли по мизансцене так деревянно, что меня перекосило. Текст они подавали плоско; касались друг друга принужденно и неловко. Филиппа, сидевшая рядом со мной, смотрела, как рушится сцена, с мрачным, болезненным выражением лица, как будто ее пытали.
– Стоп, стоп, стоп, – сказала Гвендолин, замахав Джеймсу и Мередит. – Стоп.
Они благодарно отдалились друг от друга, как однополярные магниты. Мередит сложила руки на груди; Джеймс угрюмо уставился в пол. Гвендолин посмотрела на них обоих по очереди и сказала:
– Да что с вами двоими такое?
Мередит заледенела. Джеймс это почувствовал и тоже напрягся, не глядя на нее. Гвендолин уперлась руками в бока и стала внимательно их рассматривать.
– Я доберусь до сути, в чем бы она ни была, – сказала она, – но сперва давайте обсудим сцену. Что здесь происходит? Мередит?
– Гонерилье нужна помощь Эдмунда, поэтому она его подкупает единственным известным ей способом.
Голос у нее был такой, как будто ей это все смертельно надоело.
– Конечно, – сказала Гвендолин. – Прекрасный ответ, если у тебя парализовано все, что ниже шеи. Джеймс? Давай послушаем тебя. Что происходит с Эдмундом?
– Он видит другой путь получить то, чего хочет, и играет картами, которые она ему сдает, – произнес он монотонным, механическим голосом.
– Интересно. А еще чушь собачья, – сказала Гвендолин, и я изумленно оторвался от созерцания своих коленей. – Этой сцене не хватает чего-то огромного, и оно прямо перед вами, – продолжала она. – Гонерилья не станет убивать мужа, просто чтобы получить нового командующего, а Эдмунд не станет рисковать титулом Реганы, если ему не предложат что-нибудь более весомое. Так почему они это делают?
Все молчали. Гвендолин вихрем развернулась на месте и сказала:
– Да бога же ради! Оливер! – Так громко, что я подпрыгнул. – Я знаю, что ты знаешь. Как дым с огнем, кровь с чем дружна?
Давно знакомая строка из «Перикла» вспыхнула у меня в голове.
– С похотью? – сказал я, опасаясь этого слова, одинаково боясь оказаться правым и ошибиться.
– Похоть! – рявкнула Гвендолин, потрясая кулаком в сторону Джеймса и Мередит. – Страсть! Если играть логику, а не чувства, сцена не работает! – Она снова махнула им. – Ясно, что вы двое этого не чувствуете, так что нужно ситуацию исправить. Как? Для начала встать лицом друг к другу.
Она взяла Джеймса за плечи и резко развернула, так что он и Мередит оказались почти нос к носу.
– Теперь отбросим всю эту чушь про он/она и начнем разговаривать как живые люди. Прекрати говорить «Эдмунд», как будто он – парень, с которым ты на вечеринке познакомилась. Это не про него, это про тебя.
Они оба смотрели на Гвендолин пустыми глазами.
– Нет, – сказала она. – Нет. Не на меня надо смотреть. – Они повернулись и уставились друг на друга, и тогда Гвендолин добавила: – Мы не в гляделки играем.
– Не работает, – отрезала Мередит.
– А почему? – спросила Гвендолин. – Вы сейчас друг другу не нравитесь? Вот беда.
Она остановилась, вздохнула.
– Вот что, детки, – я это знаю, потому что прожила долгую, стыдную жизнь, – с похотью дело такое: вам не обязательно друг другу нравиться. Слышали про секс из ненависти?
Филиппа тихонько подавилась рвотным позывом, а я проглотил нервный смех.
– Продолжайте смотреть друг на друга, но прервите меня, если я не права, – продолжала Гвендолин. – Джеймс, тебе не нравится Мередит. А почему? Она красивая. Умная. Она – огонь. Думаю, ты ее робеешь, а ты робеть не любишь. Но это не все, правда?
Она медленно пошла, обходя их двоих, как подкрадывающаяся дикая кошка.
– Ты смотришь на нее, как будто она тебе отвратительна, но не думаю, что дело в этом. Думаю, она тебя отвлекает, как любого мужчину, у которого прощупывается пульс. Когда ты на нее смотришь, появляются грязные, сексуальные мысли, ты ничего не можешь с этим поделать и тогда становишься сам себе отвратителен.
Висевшие по бокам руки Джеймса сжались в кулаки. Я видел, как осторожно он дышит – его грудь поднималась и опускалась с равномерностью заводной игрушки.
– А тут у нас мисс Мередит, – промурлыкала Гвендолин. – Ты не боишься ни грязи, ни секса, так в чем дело? Ты привыкла, что все, мимо кого ты проходишь, смотрят на тебя как на богиню, и, думаю, тебя задевает, что Джеймс тебе сопротивляется. Он тут единственный парень, которого ты не можешь получить. Насколько мучительно ты его из-за этого хочешь?
В отличие от Джеймса, Мередит, казалось, не дышала вовсе. Она стояла совершенно неподвижно, чуть разомкнув губы, на обеих ее щеках горели розовые пятна. Я знал этот взгляд – это был тот же безрассудный обжигающий взгляд, каким она посмотрела на меня на лестнице во время вечеринки в честь «Цезаря». Что-то заизвивалось у меня в груди.
– Теперь, – распорядилась Гвендолин, – в кои-то веки я хочу, чтобы вы забыли про зрительный контакт и рассмотрели друг друга, дюйм за дюймом. Давайте. Не спешите.
Они повиновались. Они смотрели друг на друга, вглядывались, давали себе волю, и я следил за их взглядами, видел то, что видели они: очертания подбородка Джеймса, треугольник гладкой кожи, видный в V-образном вырезе его воротника. Тыльную сторону его рук, изящные кости, выверенные, как линии, изваянные Микеланджело. И Мередит: мягкий, розовый, как раковина, рот, изгиб ее горла, уклон плеч. Крошечная отметина, которую мои зубы оставили на основании ее ладони. Каждый нерв моего тела искрился от волнения.
– Теперь посмотрели друг другу в глаза, – сказала Гвендолин. – И сделайте все по-настоящему. Филиппа?
Филиппа взглянула в текст, который держала, и произнесла последнюю реплику Освальда:
– Что не любить он должен, то приятно; / А что любить – противно.
Мередит рывком втянула воздух, как тот, кто начинает просыпаться. Ее ладонь легла на грудь Джеймса, прежде чем он успел шевельнуться, удерживая его на расстоянии вытянутой руки.
Мередит:
Значит, дальше
Вы не пойдете. Дух его так грузен,
Что действия боится. Он обиды
Не чует в том, что требует ответа.
О чем дорогой говорили мы —
Возможно, будет.
Она поиграла с воротником его рубашки, наверное, отвлеклась на тепло его кожи под тканью. Он поднял руку к ее запястью, провел кончиками пальцев по кружеву голубых жилок.
Мередит:
К Корнуоллу вернитесь.
Ускорьте сборы и возглавьте войско.
Я дома передам оружье, прялку
Оставив мужу.
Он смотрел на ее губы, пока она говорила, и она согнула локоть, подзывая его поближе, словно забыла, почему его нужно держать на расстоянии.
Мередит:
Верный мой слуга
Гонцом нам будет. Скоро ожидайте
(Коль за себя решитесь выступать)
Приказа госпожи.
Ее рука поднялась к горловине свитера, и его рука потянулась вместе с ней, зависнув на волосок от ее кожи, пока она искала платок и вытаскивала его.
– Носите это, – сказала она. – Не надо слов, / Склонитесь…
Одним внезапным движением он схватил платок и поцеловал ее так крепко, что чуть не сбил с ног. Она обеими руками вцепилась в его рубашку, словно хотела его задушить, и я услышал, как сбилось его дыхание, едва заметный ответный всхлип. Это было жестко, агрессивно, платок и его изящный соблазн были раздавлены и забыты. Будь у них когти, они бы друг друга порвали. Меня обдало жаром, тошнотой, закружилась голова. Я хотел отвернуться, но не мог – как будто наблюдал за автомобильной аварией. Я так крепко стиснул зубы, что у меня поплыло перед глазами.
Мередит оторвалась от Джеймса, оттолкнула его на шаг. Они стояли в четырех футах друг от друга, не сводя друг с друга глаз, растрепанные и задыхающиеся.
Мередит:
Если б этот поцелуй
Мог говорить, твой дух взлетел бы в небо.
Пойми, прощай.
Джеймс: Я твой до смертной дрожи.
Он повернулся, удалился не в ту сторону и просто вышел из комнаты. Как только он скрылся, Мередит отвернулась от того места, где он стоял, и слова ее прозвучали резко и яростно:
– О, разница мужчины и мужчины! / Тебе служить бы женщина должна; / Дурак мой тело захватил мое