Но вдруг лед вокруг содрогается, и пространство меняется, вспыхивая кристальным светом, и дробится на громадные куски, будто от удара небесного молота. Грохот оглушает мамонта, и впервые за долгое время сердце его делает полный удар. Кровь взрывает вены, устремляясь к уснувшим было членам.
Мамонт испуганно моргает, шерсть его начинает дрожать в ответ на удары, несущиеся извне, когда огромный ледник врезается в Остров, и в небо взлетают тысячи тонн осколков горных массивов, когда две глыбы сталкиваются в бесстрашной схватке. Остров сопротивляется изо всех сил. Будь его воля, он бы ушел от столкновения, увернулся, спас свои владения. Стой он на несколько десятков миль левее, стал бы лишь безмолвным свидетелем того, как в тишине проходит мимо зловещая глыба, нацеленная на разрушение. Но Острову не повезло, он оказался на ее пути и теперь стоит перед ней беззащитный.
Удары все ближе, и гигантское сердце шерстистого мамонта готовится к встрече с неизвестным. Боль, которая пронзает его мышцы, дает понять, что еще не все кончено, что жизнь призывает его к себе, заставляет органы чувств реагировать, железы источать, кровь бежать. Он чувствует эту пробуждающую силу, и у него нет иного выхода, кроме как следовать за ней, и мышцы его начинают сокращаться. Из последних сил, в упрямой надежде на спасение он делает попытку подняться, напрягая онемевшие, ставшие в два-три раза тяжелей конечности, которые, казалось, уже не способны двигаться. Мамонт не привык к такому весу, теперь он кажется себе слишком громоздким, неповоротливым, и легкость близкой смерти сменяется тяжестью наступившей реальности.
Оглушительный хлопок, и в воздухе облако из замороженных водорослей, льда и каменистых осколков. А затем густое холодное море окружает шерстистого мамонта, лишая его опоры. Следом накрывает непроглядная мгла. Только было поднявшись на ноги, он вдруг оказывается захвачен новой страшной угрозой, его утягивает сила движущегося льда, не дает возможности сделать спасительный вдох. Мамонт барахтается в миллионах мельчайших песчинок обжигающего крошева, забившего легкие. Он старается, но не может вдохнуть воздух нового острова, новой земли, на которой оказался.
Черное сменяется белым, белое – черным, туловище мамонта ломает об уступы, шерсть, словно гигантским копьем, сечет лед, снимая лоскуты кожи, из ран бежит кровь. В его боку зияет дыра: плоть прорвало до решетки массивных ребер, одно выломано, его унес поток.
Мамонт кричит от ужаса, от сожаления, что не умер, что пробудился от беспечного сна, в котором не понимал, что заперт в ловушке, выход из которой страшнее самого заключения. Он истерзан, брошен на произвол судьбы, могучий поток несет его с немыслимой скоростью, и нет ни сил, ни возможности противостоять ему. Не получится опереться о твердую землю, к которой привык шерстистый мамонт, теперь он летит с обрыва – полет, который никто не способен остановить.
Голова его бьется о камни, от удара мамонт слепнет и попадает в темноту, теперь осталась одна сплошная боль, только она переполняет его разум. Не осталось ничего, что мог бы узнать великан: ни звука, ни запаха, ни ощущения, лишь непрерывное движение, боль и путь к погибели. Он долго катится, перебрасываемый через уступы, скользит по льду, погребенный и вновь освобожденный, освобожденный и вновь погребенный, он больше не делает попыток подняться, отдав себя на растерзание стихии. А вокруг все клокочет, стонет, сыплется.
В глубине острова озеро тоже потревожено. Его нутро содрогается, буйные волны вздымаются на поверхность, выталкивая лед, испуганная рыба поднимается со дна, вода вскипает пенными потоками, ломая закостенелую поверхность. Свет хлынул сквозь толщу воды, ослепляя всех, кто покоился на тенистом, замыленном дне, и громадные осколки со свистом бурлят, словно озеро накрыло метеоритным дождем. От этого давления вода выходит из берегов и устремляется прочь. Теперь это блуждающая река. Река-спаситель. Она вызволяет из смертельного водоворота песчинки ракообразных, форель и рипуса, чьи переливчатые бока мелькают в бурном, живительном потоке. Вода вырвалась из многовекового плена и несется в сторону моря, в сторону жизни, старыми, давно позабытыми путями, оставляя позади озеро, обмелевшее, заколоченное обступившим его ледником.
Ледник падает на озеро и сбрасывает в его омут весь груз, что он принес с собой. Это последняя остановка, дальше леднику не пробраться, озеро сумело остановить его марш, глубина стала волчьим капканом. Ледник опадает и умирает над озером, становясь его частью, его нутром, тонны снега и льда, горы грязи, обломков, пепла, поваленных деревьев, грязный лед, белый лед, красный лед, обломок бивня.
Шерстистый мамонт падает с вершины в бурлящий природный котел. Он все еще жив, но шкура изрублена и висит клочьями, тело изувечено: чернота алого мяса проглядывает через ошметки шкуры, упругий горб раздроблен ударом о льдину, загустевшая кровь сочится по ногам, похожим на кровоточащие срубы.
Какое-то время зияющую пустоту его глаз заливает кровь, но она тут же замерзает и повисает остроконечными каплями, которые застывают на жесткой коричневой шерсти, – словно маленькие ягоды выспели на ветви кустарника. Кажется, нет конца его мучениям, он изможден, тяжело дышит, хрипит и безмолвно кричит от отчаяния, что не осталось у него глаз, чтобы в последний раз увидеть небо.
Перед тем, как льдина поглотит его, он пытается сделать вдох, но порванные легкие не способны уже пропускать кислород. И только чуткий слух все еще с ним, и шерстистый мамонт слышит, как пульсирует поверхность, превращая притихший горизонт в новую землю, как грохочет Остров, как благодарит он озеро и его воду, которые пожертвовали собой, чтобы остановить саму смерть.
Все бело, и птицы кричат в высоком небе. Те редкие клочки земли, которые все же встречались на острове, вспыхивая то на взгорье, то в проталине у замерзшего леса, исчезли. Проглядывающая было зелень снова погасла, теперь вокруг снова – царство белого, посреди которого – лежит, внимая последним мгновениям жизни, мамонт и тает красным, клеймя свой последний приют, последнюю колыбель. Его дыхание можно угадать лишь по тонкому облачку, выходящему из приоткрытой пасти: потерявший доблесть исполин, к которому спускаются голодные птицы. Они неистово кричат, ожидая, пока осядет ледяная изморось, чтобы приступить к трапезе. И когда одна из них уже готова сесть на поверженное тело, в тот самый момент от веса великана льдина не выдерживает: шерстистый мамонт соскальзывает и опускается сквозь толщу оставшейся в озере воды вперемешку с крошевом толкающегося льда – прямо на пронизанное гаснущим светом дно. Скоро он станет лишь камнем, лежащим на дне озера.
Глава 9
Утром, до того, как встал отец, я позвонила Джошу.
– Мне нужно встретиться с Лео, – сказала я, сидя на кухне и ожидая, пока вскипит вода в чайнике. – Я не верю в эту любовь, в неожиданно вспыхнувшую искорку, что бы там ни говорила Соня. Я знаю свою подругу, и даже если отбросить тот факт, что Лео был не в ее вкусе – в конце концов, вкусы меняются, я уверена: она не стала бы сближаться с Соней. Я думаю, что этим двоим от Фрейи было что-то нужно.
– Ты даже не допускаешь мысли, что моя сестра просто им нравилась?
– Я не это имела в виду, – вспыхнула я.
– Ладно, я понял, – тут же смягчился Джош. – Вечером ты сможешь с ним увидеться, с условием, что захочешь сопроводить меня.
– Куда?
– Лео не только любитель суперъяхт и вечеринок, он еще и заядлый игрок в покер. Сегодня на вилле «Марина» проходит открытие чемпионата по техасскому холдему, и он обязательно будет там. Лео очень азартен, до одержимости. Способен играть несколько часов, не вставая из-за стола даже для того, чтобы сходить в туалет.
– Ты тоже играешь в покер? – удивилась я.
– Последние пару лет. Не знаю, станет ли он говорить с нами, разве что если выиграет.
– Мне достаточно будет увидеть его.
– Тогда я внесу тебя в список гостей, начало в восемь.
В семь тридцать таксист высадил нас с Джошем на Харрис-променад у виллы «Марина» – светло-желтого особняка в классическом стиле. Этим вечером вилла купалась в приветственных огнях: два этажа и даже слуховое окно под крышей горели теплым светом, приглашая нарядную публику насладиться видом дома и пышных клумб классического сада со строгими фигурами зеленых насаждений.
Джош надел костюм, и из-за этого выглядел элегантнее и старше. Я взяла его под руку, опасаясь с непривычки запутаться в полах платья на мраморном полу. Вазы пестрели букетами свежесрезанных цветов, в руках гостей искрились бокалы с шампанским, ощущение праздника и хорошее настроение переполняло присутствующих, и сложно было ему не поддаться.
Мы с Джошем неспешно поднялись на второй этаж, а затем прошли в торжественный зал, где в окружении бархатных стульев стояли столы. Одни участники стояли неподалеку, настраиваясь на игру, другие уже заняли свои места. Я оглядела лица присутствующих.
– Ты уверен, что Лео будет? – спросила я Джоша.
– Не сомневайся, – уверенно отозвался он и, поддерживая меня за локоть, подвел к одному из зрительских кресел. – Отсюда тебе будет хорошо видно, и ты его точно не пропустишь.
Он отошел, оставив меня созерцать участников спектакля, в котором сценой и декорациями служили страсть и азарт. Джош выбрал для меня идеальный пункт наблюдения – кресло стояло в тени выступающей стены, в то же время было единственным местом, откуда можно было обозревать весь зал и главный вход. Постепенно публика прибывала, но Лео видно не было. Я бросила вопрошающий взгляд на Джоша, который уже занял место за покерным столом, в ответ он рассеянно пожал плечами, очевидно, занятый размышлениями о предстоящей игре. Я мысленно пожелала ему удачи.
Когда зрители заняли свои места, их голоса стали тише и место у входа в зал опустело настолько, что я могла свободно видеть мраморные пилоны за высокими дверями, – в этот самый момент Лео Мэтьюз неспешно вошел в зал.