Мы закуриваем. Фрейя не умеет курить, но я никогда бы не сказала ей правду. Она думает, что курение у нее получается на высший балл, она много знает о том, как правильно затягиваться, чтобы не навредить легким. По моему мнению, все это чепуха, но она считает, что самый красивый дым получается, если набрать его в рот и выдохнуть. Надувая щеки, она вбирает никотиновую пустоту в рот, напоминая хомяка, который прячет орехи, а потом делает резкий воздушный плевок. Фрейе кажется, что выглядит она эротично. Но она выглядит заносчиво. Я не знаю, как выгляжу я, когда курю. Иногда меня пугает то, с какой легкостью мой организм принимает отраву. Я никогда не кашляю, меня редко тошнит даже от трех сигарет подряд. Иногда мне кажется, что мое тело и так уже было отравлено.
«Что будешь делать на выходных?» – спрашивает Фрейя, стоя в облаке дыма, застывшего в морозном воздухе. Она в задумчивости ступает ногой на ветку, и влажный треск нарушает застоялую тишину. «Мы с Диланом едем на Уайт-Стрэнд [27]». Она вскидывает голову. «Бог мой, там же холодина!» – «Кажется, он просто хочет прогуляться». – «А, ну да». Мы замолкаем. «Послушай, родители собираются подарить мне пляжный домик на восемнадцатилетие, я случайно подслушала их разговор». – «Случайно?» – Я улыбаюсь. «Если они не передумают, то летом мы сможем там тусить. Только представь!» – «Кажется, это отличная новость». – «Еще бы». Мы снова замолкаем. «Думаешь, они правда меня любят?» – «Твои родители? Конечно. Как можно не любить собственного ребенка?» – «Не знаю, наверное, это не так уж и сложно. – Она снова набрала дым в рот, будто сыром набила. – Мама вчера испекла вишневый пирог для соседки, та сломала ногу, или что-то в этом роде. Я пришла домой из школы, жутко голодная, и по запаху пришла на кухню, а там ничего, пусто. Как дура искала пирог, который к тому времени уже наверняка сожрали соседские детки». – «Черт, Фрейя! – Я засмеялась. – Ни куска вам с Джошем не оставила?» – «Ни единого, представь себе». Мы прыснули. «Это не значит, что она не любит вас, ей просто нравится помогать другим». – «Может, и так. Но кто в таком случае поможет нам?»
Она запихнула сигарету в щель между камнями, зависшими над водой. Я сделала то же самое. «Постой здесь, я на минутку». Она поднялась на мост и повисла на парапете. Я стояла ниже и могла видеть ее утепленное пальто, которое задралось, оголив бедра в тонких колготках. Я помню, как подумала, что даже не знаю, девственница ли еще Фрейя. Я понимала, что как подруга имею полное право спросить ее об этом, но что-то удерживало меня от выяснения подробностей. Возможно, я подозревала, что Фрейя не будет со мной честна до конца, просто потому что она из тех, кто готов слушать чужие секреты, но редко – почти никогда – делиться своими. Задав этот вопрос, я не хотела оказаться одураченной, в то же время Фрейя была в курсе подробностей наших с Диланом встреч: знала, что мы делаем это молча, что он сосредоточен, словно сдает норматив, а я слишком беззащитна, словно он использует меня. Это неправда. Я понимала, что для него наша связь более порочна, чем для меня.
Как-то я даже набралась наглости спросить, не боится ли он меня. «Еще чего!» – помотал он головой и уткнулся мне в шею. «Тогда почему не смотришь на мое лицо? Я тебе противна, потому что не похожа на нее?» Я ткнула пальцем в татуировку на боку. «Ты сама себе противна, если спрашиваешь такое», – отвечал он. Я слышала горьковатое дыхание и пыталась прочитать его мысли; иногда мне это удавалось, но я не могла быть уверенной в том, что мысли эти – не мои собственные.
Я слышу, что Фрейя что-то шепчет, стоя на мосту. Произносит неразличимые слова, но их перехватывает подсохшая листва и заглушает бриллиантовый рокот ручья. Я пытаюсь прислушаться и делаю пару шагов вперед, но мое движение растревоживает сброшенные старым деревом ветви, и Фрейя резко оборачивается. «Ты что, загадала желание?» – подозрительно смеясь, спрашиваю я. Смех звучит по-идиотски, потому что Фрейя не подхватывает его. Она слегка наклоняет голову и смотрит на меня не мигая сверху вниз. «Вот еще, – фыркает она, – просто придумываю для мамы новое стихотворение». Потом она спускается и подходит ближе. Снова достает пачку сигарет, предлагая выкурить еще по одной. «Тебе все-таки нужно за них благодарить, – деловито произносит она. – В следующий раз передай, что это моя любимая марка».
Глава 12
Настойчивый звонок и требовательный голос Сони выдернули меня из размышлений. Я пообещала, что буду на месте через двадцать минут, и, запрыгнув на мотоцикл, устремилась в сторону Сент-Маркс.
Я припарковала мотоцикл на небольшом пятачке у широких ворот из деревянных балок, за которыми открывался просторный двор, засыпанный гравием. Уединенную тишину конюшен нарушало лишь отрывистое ржание с дальней стороны двора. Я направилась к одноэтажному, сложенному из старого камня зданию с денниками, перед которым располагались огороженные площадки с утрамбованным белым песком. На одной из них переминалась с ноги на ногу вороная лошадь с неистово переливающейся шерстью. Ее черные внимательные глаза были обращены к полям, прохладным ковром лежавшим за ровно подстриженной изгородью. Редкие неторопливые движения были наполнены такой грацией, что я остановилась, не в силах отвести взгляда от длинных волн гривы, ног, состоявших из одних только мышц, горделивой осанки. Хвост лошади, шелковистый и заботливо расчесанный, ниспадал каскадом, как мягкий хлыст, распущенный на тончайшие волокна. Редкие вспышки пара вырывались из тонких ноздрей, вокруг морды блестели прозрачные капли измороси. Словно под гипнозом я протянула руку, желая прикоснуться к шелковистой скуле, когда вкрадчивый голос позади заставил меня замереть.
– Не вздумай.
Я обернулась. Это была Соня, уже одетая для выездки – светлые бриджи, приталенный пиджачок, черная жокейка с ремешком под подбородком, короткий хлыст под мышкой.
– Это не лучшая идея, поверь. – Соня подмигнула. – Если она дернет головой, то повредит морду об ограждение. Ты не представляешь, во сколько может обойтись одна такая царапина.
– Прости, я не подумала, – сказала я, отступив на шаг.
– Английская чистокровная. Трудно представить кого-то более пропорционального, не правда ли? – Она с любовью окинула взглядом животное. – Чтобы получить породу такой чистоты, заводчикам потребовалось не одно столетие, но когда знаешь, чего хочешь достигнуть, время не проблема.
– Чего же они хотели?
– Совершенства, разумеется. – Она пожала плечами. – У чистокровных пород сердце и легкие больше, чем у любой другой лошади. Они особенные, потому что способны выдержать то, от чего другие умрут. В этом их сила и слабость. Когда осознаешь, на что способен, можно не рассчитать силы. Поэтому они нуждаются в нас, хоть и не подозревают об этом, – в людях, которые могут обуздать эту силу, направить ее. – Соня заткнула за пояс хлыст и подошла ближе. Лошадь потянулась мордой вперед.
– По-моему, она ждет лакомства.
– Лакомства? Кажется, кто-то провел детство в Home of rest [28], – с насмешкой в голосе произнесла Соня. – Ее имя Эсмеральда. Но мы зовем ее Эсме. Ей четыре года. Это редкая масть, мы долго охотились за ней, отец отвалил целое состояние только за возможность принять участие в торгах и чуть не упустил ее, но теперь она наша. Многие заводчики мечтают получить жеребенка из этого прекрасного брюха. – Она протянула руку через ограду и коснулась живота Эсмеральды. – В следующем году мы будем сводить ее с жеребцом-производителем из Эссекса, думаю, если все пройдет гладко, мы получим прекрасный экземпляр.
– В ней чувствуется характер. Если открыть ворота, наверняка умчалась бы отсюда как ветер.
Соня строго взглянула на меня.
– И через неделю ее копыта бы растрескались, шерсть повисла клочьями, а сухожилия лопнули бы от перенапряжения. Она прекрасна ровно до той поры, пока находится в неволе. Природа губительна для деликатных созданий, подобных этому, и она точно так же побеждает их, как и человек, только делает это в более уродливой форме и гораздо быстрее. Вскоре эта красавица превратилась бы в посмешище, и ты не удостоила бы ее своим взглядом. Дикари никому не интересны. – Она задумчиво улыбнулась. – Но мне кажется, Эсме догадывается об этом. Я уверена, что она из тех, кто знает себе цену. Поистине – выведенная в совершенстве [29].
– Кажется, ты действительно любишь то, чем занимаешься.
– Обычно я никому не позволяю присутствовать при подготовке Эсме, но ты – особый случай. Ты близкая подруга Фрейи, а когда-то это была ее любимая лошадь. Она приходила иногда только лишь полюбоваться на нее, хоть и понимала, что никогда не сможет оседлать.
– Почему?
– Это позволено только мне. – Соня весело прищелкнула языком, кажется, сегодня у нее было отличное настроение. – Ну и объездчикам, конечно. Постой здесь, я надену седло.
Соня отворила калитку и подошла к Эсмеральде. Взяв лошадь под уздцы, она повела ее в конюшню, и обе фигуры скрылись в темноте прохода. Через несколько минут я услышала, как Соня крикнула мне, чтобы я обошла здание. Пройдя по утоптанному газону с мягкой травой, я вышла на просторную поляну, в центре которой располагался тренировочный полигон. Часть площадки была засыпана песком, пара десятков разнокалиберных препятствий для отработки прыжков установлены по периметру. В самом центре – нечто, напоминающее арену с сотней остроконечных следов на песке, задняя часть площадки была оснащена внушительного вида зеркалом длиной не меньше пяти метров.
Эсмеральду уже снарядили для выездки. На ее спине виднелось изящно отделанное седло и упряжь, на мой неопытный взгляд, стоившие целое состояние.
– Мне нужно тренироваться каждый день, скоро Бадминтон [30]. Ты не представляешь, как много значит для отца это состязание.