– Ты много стараешься.
– Много – означает то же, что и недостаточно. Четыре буквы, которым ты должен соответствовать, и если не способен понять истинный смысл каждой, то лучше не садиться в седло.
– Четыре буквы?
– ПДТЭ. Послушание. Дисциплина. Точность. Элегантность. В таких выступлениях лошадь и наездник – единое целое, ошибка одного ведет к провалу обоих. Представь себе лошадь, у которой на спине вырос всадник. Вот так это должно выглядеть. Если ты смотришься как наездник, ты уже провалился. Если кто-то заметит, как командуешь лошадью, – провалился. Если лошадь возьмет над тобой верх, можешь забыть о победе. Твои мышцы – ее мышцы. Ее сердце бьется в твоей груди, твоя кровь течет в ее венах. Ты когда-нибудь чувствовала чужое сердце в своей груди?
Я промолчала. Она сочла это за согласие.
– Тогда ты знаешь, как это мучительно и в то же время прекрасно. Растворение в другом похоже на обретение нового тела взамен старого, это своего рода перерождение. Выступление на скачках – возможность умереть на несколько минут и возродиться в чужом теле. – Она помедлила и добавила: – Ну либо просто умереть.
– Хочется верить, что нет.
– Сегодня будем закреплять пиаффе, – переключившись, крикнула мне Соня и, вставив ногу в стремя, вспорхнула в седло, словно не имела никакого веса. – Старайся не подходить слишком близко.
Я кивнула и отошла на несколько шагов, только для того, чтобы в полной мере осознать, как удивительно гармонично и легко Соня смотрелась в седле и какой скрытой силой она обладала. Сама я ездила верхом всего пару раз за всю жизнь, предпочитая железного коня настоящему – за уверенность посадки и надежность. Лошади в моих глазах были совершенно непредсказуемы, но, глядя на Соню, я понимала, что уверенная рука, сноровка и годы тренировок способны свести любые риски к минимуму. Соня пустила лошадь легкой рысью, чтобы у той разогрелись мышцы, а я провожала взглядом слившиеся в одну фигуры, двигавшиеся по кругу. Влажные брызги песка летели прочь из-под копыт при каждом касании, и казалось, Соня слилась с лошадью, а на смену привычной жеманности и кокетливости вдруг пришла удивительная собранность. Она читалась в повороте головы, гордой осанке, в перчатке, обтягивающей ее тонкую кисть и державшей длинный хлыст.
– Что такое пиаффе? – крикнула я, шагая то вперед, то назад и отходя на безопасное расстояние всякий раз при приближении лошади, наблюдая, как слаженно двигается пара наездницы и животного.
– Увидишь, – крикнула на ходу Соня, прорысив мимо. Ее бедра, обтянутые бриджами, уходили в высокие сапоги, выпачканные песком. Глухие удары копыт становились все динамичнее, голова Эсме вытянулась вперед, и я заметила, что ей приходилось прилагать теперь больше усилий, чтобы вписываться в отведенный круг.
Эсмеральда уже основательно разогрелась и была в полном подчинении Сони, это не вызывало сомнений, и я могла только гадать о количестве дней, затраченных на достижение такой гармонии, этого восхитительного слияния. Со стороны казалось, что Эсме двигается по собственной воле и ничто не толкает ее к действиям, но при более пристальном взгляде становилось ясно, что Соня, словно искусный чревовещатель, отдает едва слышные команды и почти незаметными движениями ног заставляет лошадь скакать в заведенном ритме.
Вдруг Эсме застыла, словно оцепенев. Коротко отфыркиваясь, она опустила голову, при этом ее шея округлилась, выражая покорность, все мышцы животного пришли в напряжение, шерсть засверкала перламутром. Соня крепко держала повод, сохраняя натянутое положение. Я решила, что сейчас она пустит Эсме в галоп, но случилось ровно противоположное: оставаясь на месте, Эсмеральда принялась поочередно подбрасывать копыта, слегка подгибая их в воздухе, отчего возникало ощущение, что она делает паузу перед следующим движением, обдумывает его, только чтобы снова с силой ударить в песок. А потом лошадь принялась двигаться ритмичными и в то же время мягкими движениями, похожими на подпрыгивание, с невероятной для животного грацией. Соня внимательно следила за каждым шагом через огромное зеркало, которое отражало не только лошадь, арену, но и деревья, небо и стаю птиц, пролетающих в вышине.
Это был невероятный танец, исполняемый с достоинством и безупречной грацией, вызывающий волнение и восторг, но в то же время было что-то жалкое в этом зрелище, в том, как свободное животное проявляло несвойственную ему кротость, демонстрировало подчинение человеку и покорность.
– Фрейя разочаровала вас, не так ли? – крикнула я, и от неожиданности Соня дернулась и на секунду потеряла контроль над Эсме. Та, до этого безупречно исполняя команды, моментально почувствовала перемену в поведении хозяйки и, сбившись с ритма, растерянно остановилась, очевидно решив, что допустила ошибку, и теперь не знала, с какой ноги начать.
– О чем ты говоришь? – выкрикнула Соня, возвращая Эсме в утерянную позицию.
– Она оказалась не тем человеком, что вы ожидали. Лео ясно дал это понять, когда сказал, что Фрейя была меркантильной, что ее поступками двигал только расчет. Но я думаю, Лео ошибается: не она использовала вас, а вы ее. Только я пока не знаю, для чего.
– Использовали? – повторила Соня на изумленном выдохе. Она вцепилась в повод и натянула его так, что Эсме пришлось задрать голову. – Фрейя была моей подругой, – голос ее набирал силу, – она могла иметь все, чего бы только ни пожелала. Взамен мы ждали от нее лишь уважения, не такая уж большая цена за то, чтобы вернуть утерянную репутацию. Но я ошиблась в ней. Мы все ошиблись, но от этого я не перестала любить ее. Спокойно! – вдруг крикнула Соня, но Эсмеральда, вместо того чтобы послушаться, прижала уши и принялась топтаться на месте.
Соня издала два громких окрика, прижав колени к бокам Эсмеральды. Та яростно завертела головой, хвост заметался из стороны в сторону, глаза лихорадочно заблестели.
– Оставь в покое лошадь, она ни в чем не виновата!
Соня не отвечала. Охваченная внутренним напряжением, она теперь вела борьбу с Эсме, которая не знала, как ей реагировать на команды наездницы. Она напрягла все тело и, изогнувшись в странную боковую стойку, принялась подпрыгивать, словно в ее боку торчало копье, которое она хотела сбросить. Странно, но даже в этих чудаковатых, неслаженных движениях мне виделась грация и красота.
Бедняжка Эсме все больше поддавалась смятению, казалось, что она совершенно потеряла ориентиры площадки, и то скакала боком, то вдруг успокаивалась, принимая привычную стойку, но через секунду ее тело вновь пронзала внутренняя тревога, и она принималась крутиться на месте.
– Отойди! – закричала Соня, когда я оказалась в опасной близости.
Я не послушалась. Эсме попятилась, припадая на задние ноги, словно готовясь вот-вот упасть. Соне удалось удержаться в седле: подавшись вперед, она прижалась к напряженной шее.
– Ты не понимаешь, что делаешь, – крикнула Соня. – Отойди сейчас же! – Оглаживающим движением она старалась успокоить Эсме, но та лишь испуганно скалила зубы.
Огромное зеркало отражало странную картину: прекрасную всадницу на взбешенной лошади и мою настойчивую фигуру, не отступившую ни на шаг. Все произошло слишком быстро, чтобы я могла отреагировать, и в то же время достаточно медленно, чтобы этот момент отпечатался в моей памяти в мельчайших подробностях. Эсме, до предела чуткая и раздраженная, окончательно перестала реагировать на приказы, и в этой молчаливой борьбе мышц человека и животного она могла победить лишь одним способом. Напряжение, которое она успела накопить, требовало выхода: по всему ее телу бежали волны, готовые стряхнуть наездника.
За несколько секунд до падения Соня подпрыгнула, ее бедра оторвались от седла и зависли в воздухе. В то же самое мгновение Эсме, ощутив вкус победы, изменила положение, и Соня приземлилась не в седло, а на его край, отчего равновесие, которое она с таким усилием старалась удержать, было окончательно нарушено. Перевесившись на одну сторону, Соня сделала последнюю попытку удержаться и ухватилась за шею Эсме, но беспомощно заскользила руками: вспотевшая шерсть и резкие движения не позволили Соне остаться в этом положении. Потеряв опору, Соня упала на землю на левое бедро, а потом по инерции сделала оборот вокруг себя и осталась лежать, все еще не выпуская поводья из рук. Я не услышала ни звука удара, ни вскрика, однако эта безмолвная борьба показалась мне оглушительной.
В то же мгновение я почувствовала за спиной чье-то присутствие. Я обернулась и увидела за оградой арены седовласого мужчину. Он стоял, заложив руки в карманы, и молча наблюдал за тем, как Соня пытается подняться после падения. Скорее чутьем, нежели сознанием, я поняла, что человеком, не сводившим с нас глаз, был отец Сони и Лео – Генри Мэтьюз.
Глава 13
Первым моим побуждением было броситься к Соне и помочь ей подняться, я не могла не понимать, что причиной ее падения была только я. Я не только не следовала базовой технике безопасности, но почти сознательно спровоцировала Соню, чтобы увидеть, как она буквально низвергается со своего пьедестала, теряет спесь и годами отполированный лоск, принявший форму второй кожи, но у меня было оправдание – мне нужны были настоящие эмоции, ради Фрейи я должна была узнать, из чего состоит Соня, на что она способна.
Я сделала шаг вперед, намереваясь помочь Соне подняться, но она выбросила вверх руку в перепачканной перчатке, давая понять, что не нуждается в помощи. «Вот откуда у нее этот странный жест», – подумала я и остановилась. Надо отдать Соне должное: она умела вставать с таким же достоинством, как и держаться в седле. Оказавшись на ногах, она отряхнулась, а затем принялась оглаживать дрожащую Эсмеральду, которая окончательно успокоилась, только сбросив наездницу. Генри Мэтьюз, напротив, не двинулся с места – сложив руки на груди, он оценивающе наблюдал за дочерью, и я задалась вопросом, почему он не посчитал нужным несколькими минутами раньше хоть как-то обозначить свое присутствие и теперь даже не пытался помочь.