Я заметила, что Соня хромает, по-видимому, она повредила ногу и, несмотря на ее отказ, я все же подставила плечо, на которое она оперлась. Теперь уже и Генри Мэтьюз приблизился к нам и, взяв Эсме под уздцы, молча оглядел Соню. Убедившись, что она более-менее в порядке, повернулся ко мне.
– Она должна думать, что работает, только чтобы остаться в живых. Только так можно заставить другого исполнять команды.
Я нахмурилась, осознав, что Генри Мэтьюз все это время был свидетелем нашего разговора, и помедлила с ответом, в то же время без стеснения разглядывая его. Мне показалось, что это был человек, перед которым не стоило играть никакую роль.
– Не знаю, кого конкретно вы имеете в виду. Но вижу, что власть для вас не пустой звук, – отрезала я, не желая вступать в дискуссию сейчас, когда Соне требовалась моя поддержка.
– Не нужно помогать, – жестко, почти безапелляционно произнес он, не глядя на меня. – Это не первое ее падение и далеко не последнее. – Он обратился к дочери: – Ты проверила лошадь, прежде чем уходить с арены?
– Да, папа, – тихо отозвалась Соня незнакомым мне голосом и сняла руку с моего плеча. – Я в порядке, нога не сильно повреждена, – эти слова уже предназначались мне.
Я послушно отпустила Соню и бросила неодобрительный взгляд на Генри Мэтьюза, отмечая, что это был зрелый и статный мужчина, от которого исходили сила и могущество. Светлые глаза смотрели прямо и не казались ни оценивающими, ни любопытными, это были глаза человека, повидавшего так много, что ничто, казалось, уже не способно было удивить или расстроить их обладателя.
– Прости, кажется, это моя вина, – с чувством проговорила я Соне, пока мы шли в сторону конюшен.
– Не выдумывай. – Она беспечно махнула рукой, чуть припадая на левую ногу. – В конце концов, если не готов поцеловать землю, нечего лезть на небеса.
– Он всегда такой? – спросила я, когда мы вошли в помещение. Я обернулась и увидела, как отец Сони, присев на корточки, осматривал Эсмеральду, казалось, позабыв о нашем существовании.
– Нет, обычно он столько не болтает, – попыталась пошутить Соня. – Ты побудешь еще? – спросила она, присев на невысокую лавку у стены. Я кивнула и бросила взгляд в сторону прохода, по обеим сторонам от которого располагались стойла. В воздухе витал приятный аромат сухого сена и воска. – Мне не хочется, чтобы у тебя осталось неприятное впечатление от визита. – Она облокотилась на стену и, пошевелив ногой, вскрикнула. – Я не затем позвала тебя сюда. Мне хотелось, чтобы мы поболтали, но почему-то у нас все никак не складывается. Черт, щиколотка, – пробормотала она. – Кажется, все же растянула. – Она поморщилась. – Потяни. – Она выставила ногу, чтобы я стянула с нее высокий сапог.
– Хочешь, я посмотрю?
– Сейчас придет папа и посмотрит.
– Хорошо, как скажешь.
– Я же не дура.
– Прости?
– Наш разговор про Фрейю. Я же понимаю, что она много для тебя значит и ты хочешь найти виновного. – Она потерла ступню. – Я не могу судить тебя, на твоем месте я бы душу вытрясла из каждого, кто встретился бы мне на пути, но все же я хочу облегчить твою задачу. Поверь, что никто из моей семьи не замешан в этом: ни я, ни брат, ни родители.
– Мне не хочется подозревать ни вас, ни кого бы то ни было.
– Просто Фрейя была жутко невезучей, – произнесла Соня, вытянув ногу вдоль лавки. – Не знаю другого человека, которому не везло бы так, как ей: судьба послала ей то, о чем она мечтала, работу, о которой она грезила, но, словно в насмешку, приплюсовала препятствие – искушение, которое невозможно побороть и которое вышвырнуло ее на обочину жизни. Потом она вышла замуж за прекрасного человека, который готов был выполнить каждый ее каприз и требовал всего лишь уважать его интересы и проявлять уважение к членам семьи. Но она умудрилась разрушить то ценное, что могла бы приумножить. Я понимаю, что на этом острове от одиночества у людей порой сносит крышу, но, бог мой, Эмма, мы же должны стараться! Мы должны делать вид, что нам интересно, понимаешь? А иначе какой во всем этом смысл?
Снаружи прогремел гром, и я вздрогнула, бросив опасливый взгляд в сторону прохода, заметив, что небо заволокли тяжелые грозовые тучи. Воздух в одно мгновение сгустился и отяжелел, снаружи потемнело, а свет, разлитый внутри помещения, напротив, стал ярче.
– Гром – еще не обещание грозы, – услышали мы мужской голос, и в проеме появился Генри Мэтьюз, он вел за собой Эсмеральду. Заметив Соню, лежащую на лавке, он оценил обстановку: стянутый сапог, на лице дочери – досада, повисшее в воздухе напряжение, сероватая мгла, подступающая снаружи, яркий блик светильника на стене. Вокруг него кружит пара мотыльков, для них свет – не препятствие. Они не знают, что о свет можно удариться.
Заведя Эсме в стойло, Генри подошел к нам, присел рядом с дочерью и, положив ногу Сони себе на колено, ощупал ее опытным движением, вероятно, в эту минуту рисуя в воображении соцветие упругих мышц, пролегающих у Сони под кожей, и нежных сухожилий, походивших на нити без жемчуга.
– Эсме сегодня не в форме.
– Я же говорила, она умеет предчувствовать грозу, – отозвалась Соня.
– Я заметил несколько сбоев. Сейчас проходка выглядит так, как будто лошадь неопытна, так не пойдет, ты должна научить ее доверять себе, даже когда ошибаешься.
– Да, папа.
– Ты вернулась на остров? – Он кивнул мне. Этот вопрос прозвучал риторически.
– Да, но я здесь, только пока не закончу то, ради чего приехала. – Я не хотела раскрывать свои планы этому человеку.
– Эмма приехала разыскать Фрейю. Но я уже сказала ей, что это безнадежное занятие.
– Ты не можешь знать этого наверняка. Вполне вероятно, Эмме и повезет. – Он аккуратно положил ногу Сони на лавку и поднялся.
Снаружи еще раз грохнуло. Я не к месту вспомнила, что раскаты могут быть слышны на расстоянии до десяти миль, вполне вероятно, что гроза разворачивается не над нашими головами, а где-то над Фокcдейлом или вообще на другой стороне острова, прямо над развалинами замка Пил.
– Мне, наверное, лучше поехать, прежде чем непогода окончательно разыграется, – с сомнением проговорила я, опасливо косясь в проход на верхушки деревьев, растревоженные поднявшимся ветром. Холод неба проступил теперь ярче, подчеркнув контраст согревающего света, разлитого внутри: мы словно находились на безопасном участке, посреди развертывающейся бури. Я поежилась, ощутив, как стелется по утоптанной земле мертвенное дыхание осенних сумерек, я и забыла, как рано и стремительно на острове наступает вечер. Я бросила взгляд на часы. Без четверти четыре, мне действительно лучше уехать прямо сейчас, пока небо не разверзлось могучими потоками. Я решительно поднялась.
Только сейчас я заметила, что на стенах висят фотографии, сделанные на чемпионатах по конкуру, – Соня на Эсмеральде верхом, гибкая, сосредоточенная, всем видом нацеленная лишь на победу, Соня получает награду, Соня рядом с отцом дает интервью прессе.
– Наверное, тебе лучше выпить таблетку? – неуверенно предложила я. – Если хочешь, я останусь еще, в конце концов могу попросить отца, чтобы он забрал меня на машине.
– Нет-нет, езжай, все в порядке. – Я заметила, что на лбу ее проступили капельки пота. – Мне кажется, я слегка перенервничала, сейчас полежу немного, и мне станет легче.
– Значит, вы приехали разыскать подругу, – обратился ко мне Генри Мэтьюз, шагнув навстречу и с интересом разглядывая мое лицо. – Мне любопытно, почему вы думаете, что вам удастся это сделать?
– В первую очередь, потому, что я единственная, кому спустя четыре месяца все еще есть до этого дело. Кажется, все решили, что это какая-то выходка с ее стороны либо несчастный случай, которому не нашлось подтверждения.
– Вас проводить? – произнес Генри и протянул руку, словно подталкивая меня к выходу.
– Я позвоню, – кивнула я Соне и вышла из комнаты в сумрачный коридор конюшни, Генри пошел следом за мной. В нос ударил запах сырой земли и приближающейся грозы. Нужно торопиться, пока небеса не разверзлись прямо над головой и не залили дорогу так, что невозможно будет проехать.
На улице почти стемнело, трава казалась сиреневой, небо вдалеке, там, где клонилось к закату солнце, бликовало разрядами, холмы скрылись в наступающей мгле, и, казалось, пространство исчезало прямо за краем поля. Площадка для тренировок была, разумеется, пуста, одиноко белели посреди песка препятствия, наши шаги отзывались хрустом гравия. Кусты зашевелились, потревоженные порывами ветра, вывернулись наизнанку и заблестели белесыми монетками листья.
Я остановилась и услышала, как позади меня остановились мужские шаги. Я обернулась.
– Я уловил ваш интерес, – проговорил Генри, понизив голос, хотя в этом не было нужды, Соня все равно бы его не услышала, вокруг шумела листва. – Этот интерес отчетливо читается в ваших словах, но я хотел бы узнать о другом. Там, в конюшне, я спросил не о том, почему вы ищете ее, а о том, почему вы думаете, что вам удастся ее найти.
– Потому что больше моей подруге не на кого надеяться. – Я шагнула назад, в мягкое пространство влажного травяного ковра. – Я же сказала.
– Что, если она в лучшем месте?
– Хотите сказать, Фрейя мертва? – Я отшатнулась.
– Иногда говорят, что смерть – это лишь наступление ночи. Но если ночь никогда не наступает, в таком случае можно быть спокойным, не так ли?
– Что вы сказали?
Он не ответил. А затем с любопытным прищуром посмотрел на меня.
– Ты меня не помнишь, – приподняв подбородок, произнес он. На этот раз это точно не был вопрос.
Я недоуменно покачала головой. Снова гром, слишком близко, его удар я почувствовала физически, меня прошило сотрясанием воздуха, и внутри отозвалась боль.
– А я тебя хорошо запомнил. В твоих глазах я увидел то, чем всегда дорожил в себе самом. Решительность. Когда ты пришла в Палату ключей с тем проектом, ты была так юна и так серьезна, что я удивился. Девочки твоего возраста обычно заняты мыслями о парнях и отношениях, но ты казалась другой. Ты видела больше, чем твои сверстники. Ты удивила меня.