– Но если Лео, как вы говорите, любил ее, то должен был принять ее даже с такой особенностью, разве нет?
– И Лео, и Соня были к ней очень добры, даже после того, как все стало известно. Хотя, возможно, мы просто надеялись, что все изменится, человеческое тело порой преподносит сюрпризы. Но после посещения других специалистов стало ясно – детей в этом браке не будет.
Я замолчала, пытаясь осмыслить услышанное. Если Фрейя не могла иметь детей, а для Лео это был очень важный фактор, насколько велика вероятность, что он причинил ей вред за то, что она скрыла от него правду? Мог ли он так разозлиться, чтобы намеренно или случайно навредить своей жене?
Я не успела додумать эту мысль, потому что услышала, как дверь на террасу приоткрылась, и в проеме возникла Соня в шелковой пижаме, расшитой серебряными звездами. Очевидно, она только проснулась: на щеке виднелись две глубокие складки, оставшиеся от подушки. Припадая на одну ногу, она прошла мимо нас, словно мы были частью ее сна, и, не говоря ни слова, налила лимонада из графина.
– Такая ты мне нравишься больше, – хмыкнула Мередит. – Если бы я знала, что эти таблетки так на тебя подействуют, купила бы с запасом.
Соня угрюмо взглянула на мать, а потом на меня, глотнула лимонада и плюхнулась в кресло так тяжело, словно прожила целую жизнь.
– Это мы убили Фрейю, – тихо произнесла она, и я услышала, как кусочек льда в ее стакане с резким звуком раскололся надвое.
Я вздрогнула. Мередит ошарашенно уставилась на дочь, в глазах ее плескался неподдельный ужас.
– Соня, что ты такое говоришь?
– Мы слишком много от нее хотели. Разве не так, мама? Давай не притворяться перед Эммой, кажется, она классная девчонка и не заслуживает очевидного вранья. Мы набросились на Фрейю, потому что нам всем было от нее что-то нужно. Каждому свое, разумеется. Но нельзя требовать от человека того, что он не может дать. Ожидания, которые ты не можешь оправдать, больно ранят, – проговорила она, – очень больно.
– Ты же не всерьез, – произнесла я утвердительно.
Она неопределенно качнула головой, словно находилась под гипнозом.
– Разумеется, нет. Никто ее и пальцем не тронул. Но убить можно и без этого, не так ли?
Соня повернулась ко мне и припала подбородком на сложенные перед лицом ладони. Темные глаза ее казались усталыми, а лицо без макияжа чуть удивленным.
– Мама думает, что поняла о Фрейе все, – пробормотала она, глядя как будто сквозь меня. – Она считает, что взяла ее под свое крыло, как и всех нас, так она реализует свой материнский инстинкт. Только он развился у нее на три десятилетия позже, чем было нужно. – Она хмыкнула. – Но все это неважно, я хочу сказать, неважно, что говорит мама, важно то, что при этом ощущала Фрейя. Она ведь была другой и не нуждалась в опеке, как мы. Она никому не позволила бы командовать собой, указывать, что ей делать, кем быть. Она умела не бояться правды, хоть со стороны так и не казалось.
– Не бояться правды?
Соня хмуро посмотрела на меня, и внезапно кривая ухмылка пробежала по ее губам.
– Когда тебе плохо, а другие говорят, что хорошо, это неправда. Простая истина, но для того, чтобы понять ее, нужно спросить себя: зачем этим людям лгать? Какая у них цель? – Она ухмыльнулась горячечной улыбкой и снова посмотрела на меня с каким-то совершенно нетипичным и жалким выражением лица. – Мы убили ее. Не буквально, конечно, но мы запросили слишком большую цену за собственное благополучие. Она просто не смогла бы с нами рассчитаться.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты знала, что особи земляных ос никогда не видят собственного потомства? Они зарывают свои личинки в землю и кладут рядом с ними несколько полумертвых насекомых, чтобы, когда личинки проснутся, им было чем поживиться. Мне кажется, этот метод воспитания – именно то, к чему всегда стремились в этом доме. Нас вырастили ленивыми. И в то же время мы самые трудолюбивые дети на всем земном шаре. – Она с горечью хмыкнула. – Никто из нас никогда не бывал голоден. Тем не менее нами правит голод свободы. Наша кровь течет лишь вполсилы, только чтобы поддерживать жизнь. Вот почему так сложно смотреть на того, кто не боится собственных желаний, не правда ли, мама? – Мередит в ответ смерила дочь свирепым взглядом. – Фрейя не могла иметь детей, и мама права, она много лет знала об этом и ни с кем не делилась своей тайной.
В ответ я нахмурилась.
– Да, она знала, – продолжала Соня. – Что с того, что она не сказала об этом ни тебе, мама, ни Лео? Она не определяла себя с этой точки зрения. – Соня бросила на меня красноречивый взгляд. – Гораздо важнее для Фрейи то, что она умела вставать там, где другой остался бы лежать. Ты знаешь о той связи с Тревором, ее учеником, так вот, имей в виду, что Фрейя никогда не жалела о ней. Ты спрашиваешь, как мы могли дружить после того, что случилось в школе, после того, как я, по твоим словам, опозорила ее той записью с конкурса, а я спрошу тебя, как это могло стать препятствием, ведь Фрейя не жалела о том выступлении. И закрылась она от всех не потому, что перестала доверять миру. Это мир перестал доверять ей. Что с того, что она влюбилась в неподходящего человека, большое дело! Фрейя была деморализована, у нее не осталось ни друзей, ни подруг, вокруг нее выросла стена из холодного равнодушия и вежливости – два наших самых мощных оружия, которые были наведены на одну цель. Уж лучше бы ей говорили правду в лицо. Но для подобного нужно быть иначе воспитанным, если ты меня понимаешь. Все, что она хотела от Тревора, судя по ее словам, заключалось в желании пробудить свое тело от спячки. Она верила, что Тревор, а точнее его молодость, сможет помочь ей избавиться от болезни, что его юность и сила излечат ее. Только лишь поэтому она завела с ним роман – потому что верила: он сможет подарить ей малыша. Она не хотела смиряться с тем, что тело так жестоко ее предало. К сожалению, как ты уже знаешь, ее ожидания оказались напрасны. Тревор не только не помог ей, но и опозорил на весь город.
– Я думала, что она любила его.
– Только не Тревора. – Соня усмехнулась.
– О ком ты говоришь? – пробормотала я.
Мередит Мэтьюз не отрывала пристального взгляда от дочери.
– О Дилане, разумеется, – буднично произнесла Соня и зевнула, не заметив, как я вздрогнула, словно меня обдало могильным холодом.
Неужели Фрейя рассказала ей обо всем? Я почувствовала, как в груди стал медленно растекаться болезненно-ядовитый жар. Я не могла поверить, что с губ Сони действительно слетело это имя, наше с Фрейей заклинание, оберег, поделенное на двоих. Оторопев, я смотрела на Соню, ожидая новых откровений, но мысли ее летали где-то далеко, было очевидно, что она не знакома с Диланом лично и не знала о моей роли в этой истории. Для нее это был просто «дилан» – вот так, имя нарицательное, просто парень, которого любила ее подруга и которому не повезло трагически погибнуть.
– Она жила с Диланом и, кажется, любила его даже слишком сильно. Однако она все же как-то сумела подняться после его смерти. Я и говорю: Фрейя всех нас заткнула бы за пояс! Я бы так не смогла. Если бы я потеряла Лео, я бы просто перестала что-либо чувствовать и мне было бы совершенно все равно, что станет со мной дальше.
– Что, прости? – вернулась я к реальности.
– Я говорю, что не смогла бы вернуться к жизни, если бы потеряла Лео. – Язык у Сони сильно заплетался, похоже, таблетки все еще действовали.
– Куда тебе стоит вернуться, так это в свою комнату, – ледяным голосом проговорила Мередит и резко поднялась со своего места. Она протянула руку к дочери, намереваясь помочь ей встать, но Соня развязно отмахнулась, даже не удостоив мать взглядом.
– Все думают, что я без ума от лошадей. Что я торчу там от зари до ночи, потому что жить не могу без очередного кубка. Что мне нравятся хруст ключицы, сотрясение мозга и сломанные ребра. Да, Эмма, лошади и всадники смотрятся красиво только на фотографиях. Когда летишь мордой вниз, зрелище так себе. Впрочем, ты и так это видела. – Соня припала на руки и шумно вздохнула. – Просто моя мама не выносит правды, понимаешь? И никогда не выносила. Вся правда, что устраивает ее, должна быть такой же чистой, как этот дом. Знаешь, что она сказала, когда я была маленькой? «Взросление – это в том числе умение отказаться от игрушек, дорогая». Мне было шесть лет.
– Эмма, не слушай, это все таблетки, – пробормотала Мередит. Тем временем Соня, пошатываясь, подошла к краю террасы, а потом, опасно покачнувшись, сделала оборот на голых пятках и посмотрела на нас, напоминая маленькую девочку, которая хочет противостоять взрослым, но заранее знает, что ей не выстоять в этой борьбе.
– Я говорю о том, что, когда Фрейя пропала, вместе с ней пропала и наша связь. Она предала всех нас, но не мне судить ее. Да, мы хотели, чтобы она родила, но она сама решила, что ей нет здесь места.
Соня едва держалась на ногах.
– Поэтому, Эмма, да, это мы убили ее, – громко сказала она. – После того, как мать и Лео поняли, что она не подарит им наследника, она для них умерла.
Злой рок невидим. Чаще всего он настолько абстрактен, так неспешно наступает, столь растянут во времени, что нет сил уловить его угрожающее дыхание, и когда оно настигает, сокрушающим ударом бьет по основанию, остается только держаться изо всех сил и надеяться, что удача, благоволившая тысячи лет, не отвернется и сейчас.
Когда отгремели камнепады и ледяные дожди, когда могучие реки от растаявшего ледника пробурили новые тропы, а по их краям раскинулась жизнь, когда деревья вырастили новые корни взамен подмытым и обрушенным, а вздыбленные луга опустились и зазеленели, а те, что оказались в низине, превратились в болота и озера, когда ландшафт перестал меняться, люди привыкли к облику Острова и он стал казаться им неизменным. Они построили новые дома, которые были столь же крепкими, сколь крепка была их любовь к Острову.
Старый дом стоит на холме, на северо-западе побережья, собранный из камня, приземистый, с пологой крышей, противостоящей ветрам. Стоит на том самом месте, куда когда-то ударил ледник, колыхнув почву, сминая и отодвигая ее от моря. Дом бесстрашно смотрит на горизонт большими окнами, кажется, само время удерживает его на краю об