Я встаю на колени рядом с ним.
— Ты не сердишься из-за того, что я его разрезала?
Дедушка смотрит на меня поверх очков, и его глаза кажутся больше, чем обычно.
— С чего бы мне сердиться? — спрашивает он тихим, уверенным голосом. — Бет много лет не знала, куда его девать.
Он возвращается к инструкциям, медленно читает их.
— У меня есть почти все необходимое. Где-то здесь лежит даже старое папино альпинистское снаряжение. Можно воспользоваться им и не делать собственную кожаную сбрую.
Он всматривается в схему, на которой показано, как прикреплять полоски кожи к крыльям и потом обвязывать их вокруг тела человека.
— Ты же сама будешь их надевать?
Я пожимаю плечами.
— Ну наверно…
— Что ж, тогда папина старая альпинистская обвязка нам подойдет.
Когда дедушка улыбается мне по-настоящему, у него даже морщины на лбу разглаживаются. В этот момент он так напоминает папу, что я вздрагиваю. Дедушка медленно встает и начинает копаться в коробках рядом с операционным столом. В одной из них оказывается много всякого полезного, даже толстая нить, которой он зашивал раны животным.
Он находит старую обвязку: папа пользовался ею в юности, занимаясь скалолазанием; рассматривает ее со всех сторон, проверяет, нет ли повреждений.
— Твой папа куда только не залезал; он с детства был таким сорванцом… даже немножко чокнутым.
Дедушка отдает мне страховку; я дергаю за ремни, прикидываю. Эта гораздо меньше, чем та, которой папа пользуется сейчас, обрезая высокие деревья; она должна отлично мне подойти.
— Нам нужно будет только привязать побольше ремней сзади, чтобы можно было прикрепить ее тебе к груди, — говорит дедушка и поворачивает страховку, показывая, что он имеет в виду. — И, конечно, ее нужно будет прикрепить к крыльям.
Он быстро кивает своим мыслям, разглядывая ремни; он больше не похож на ворчливого старика, готового спорить со всеми окружающими. Поэтому я не сопротивляюсь. Странно, но кажется, это занятие заметно его меняет. Он больше улыбается, и голос становится мягче. На секунду мне даже удается представить, что это папа сидит сейчас со мной в сарае.
Дедушка щурится, выбирая иглу и пытаясь продеть в нее нитку.
— Давай помогу, — говорю я и сама вдеваю нитку в ушко.
Потом он принимается зашивать надрезы. Он работает быстро и аккуратно, совершенно не повреждая крыло.
— А ты знала, — бормочет он, — что кости в крыле лебедя очень похожи на кости человеческой руки? Удивительно, правда? Некоторые ученые предполагают даже, что мы произошли от птиц.
К тому моменту, когда мы переходим к следующему пункту инструкции, он уже широко улыбается.
Глава 42
Когда приходит мама, дедушка все еще сидит над крыльями с иголкой и ниткой. Он не подает виду, что заметил ее, она тоже ничего ему не говорит. Только достает откуда-то старую куртку, расстилает ее рядом со мной и садится. Медленно скользит взглядом по широко раскинутым крыльям.
— Джек сказал, что ты делаешь что-то для школы, — начинает мама.
— И для папы.
Она кивает:
— Они очень красивые.
Вскоре к нам присоединяется и Джек. При виде того, что мы сделали, у него расширяются глаза.
— Ты их все-таки отрезала, — говорит он. — Или это сделал дед?
Ухмыльнувшись, он усаживается по другую сторону от дедушки и начинает копаться в коробке с хирургическими инструментами.
Я жду, что мама сейчас скажет: «Пора домой». Но она молча наблюдает. Поэтому я помогаю дедушке с альпинистской обвязкой: держу ее, чтобы ему было удобнее пришивать ее к крыльям. Он делает такие маленькие и аккуратные стежки, что их практически не видно.
— Как здорово у тебя получается, — говорю я.
— Просто практика.
У него даже руки не дрожат. Сейчас, помогая мне со школьным проектом, он выглядит совершенно иначе. Я уверена: мама тоже это заметила.
Спустя еще какое-то время Джек начинает вздыхать и поглядывать на часы.
— Крылья никуда не улетят, — говорит он. — Давайте уже поедем домой, а?
Мама кладет руку мне на плечо и поднимается.
— Поехали, Айла, уже почти девять.
Дедушка прекращает шить, растерянно поднимает на нас глаза.
— Но я не хочу останавливаться, — говорю я, потому что мне в голову вдруг приходит одна мысль. — Мне хочется закончить эту модель в подарок папе до его операции.
Мама крутит кольца на пальцах, думает.
— Я могу потом привезти ее домой, — говорит дедушка. — Или просто отвезти утром сразу в больницу.
Я смотрю на дедушку. Мы все на него смотрим. Так непохоже на него: предложить какую-то помощь. Сначала мне кажется, что мама не знает, что ему ответить. Приподняв брови, она переводит взгляд на меня.
— Тебе решать, малыш.
Я киваю, думая о папе… Сейчас я готова сделать что угодно, чтобы хоть немного ему помочь. Даже такую странную вещь, как принести ему модель летательной машины.
— Хочу все поскорей закончить.
И это правда. Мы уже так близки к концу, глупо было бы останавливаться. Даже если для этого мне снова придется ночевать у деда.
Мама встает и гладит меня по голове.
— Будь умницей.
Но мы с дедушкой не ложимся спать и работаем еще много часов, превращаем крылья в летательную модель, которая действительно постепенно начинает двигаться. В какой-то момент дедушка приносит еще одну лампу из другой части сарая, чтобы нам было лучше видно. А спустя какое-то время — несколько старых одеял, которые мы набрасываем на плечи. Они такие пыльные, что у меня начинает першить в горле. Потом мелкие буквы на страницах начинают расплываться у меня перед глазами. Я зарываюсь в одеяла и просто смотрю, как работает дедушка. Он очень сосредоточен, полностью погружен в свое занятие. Наверное, он бывал таким же серьезным, когда работал ветеринаром. А потому и был так уверен, что сам сможет ухаживать за бабушкой; и сильно разозлился на папу, когда тот увез ее в больницу.
Я уже по-настоящему сплю к тому моменту, когда дедушка откладывает нашу модель и смотрит на меня.
— Эй, — говорит он, — пойдем в дом, попьем чего-нибудь.
Мы выходим из сарая; ветер уже стих. Единственный звук — это скрип наших шагов по дорожке. Когда мы заходим в освещенную кухню, я начинаю тереть глаза, потом долго смотрю в пол, пока привыкаю к яркому свету.
Мы садимся на диван и потягиваем чай, горячий и сладкий. Дедушка выглядит уставшим, но не изможденным. Его глаза сверкают. А сама я снова куда-то уплываю; чувствую только, что дедушка забирает чашку у меня из рук. Моя голова падает на подушки, и я проваливаюсь в сон.
Мне снится папа. Лебеди несут его на небо и, улетая, поют самую прекрасную песню на свете. Это лебединая песнь, и она уносит его далеко-далеко.
Глава 43
Вздрогнув, я просыпаюсь от писка у себя над ухом. Комната залита серебристо-серым светом, дедушки рядом нет. На ковре чашка с остывшим чаем и мой телефон. Я свешиваюсь с дивана и хватаю его. Мне пришло сообщение с незнакомого номера.
«Птица снова пыталась взлететь, но все без толку. Я видел стаю, летевшую на некотором расстоянии, она не останавливалась поблизости. Гарри. P. S. Как бы я хотел, чтобы ты сейчас была здесь».
Я перечитываю сообщение три раза. Потом смотрю на время — 6:47. Как рано он встал. Лежа на диване, я оглядываю старенькую дедушкину гостиную и думаю, что бы ответить Гарри. Закидываю руки за голову. Все тело болит, как будто я бежала несколько часов подряд. Я сажусь и смотрю в сторону кухни. В доме тихо и совершенно пустынно. Встав, иду к задней двери. Открыв ее, слышу ясное, громкое пение малиновки. Я окидываю взглядом предрассветные поля в поисках лебедей, встаю на цыпочки и пытаюсь разглядеть озеро.
Пишу ответ Гарри: «Мы скоро увидимся. У меня для тебя сюрприз».
Я кладу телефон в карман и, зевая, иду к сараю. Утренний воздух холодит мне щеки, кожа становится влажной от росы. Дедушка роется в коробках, но, услышав меня, сразу поднимает голову.
— Я все закончил, — говорит он, — вот только что.
— Почему ты меня не разбудил?
Сначала я начинаю злиться. Я сама хотела сделать летательную модель; это же как-никак мой проект. Но потом вижу на бетонном полу широко распростертые крылья, а между ними — папину альпинистскую обвязку и понимаю, как я рада, что дедушка все сделал.
Проволока связывает разные части нашей самодельной сбруи с перьями. По центру крыльев проходит ряд застежек-липучек, чтобы я могла продеть туда руки, а на концах крыльев — садовые перчатки, которые мне тоже предстоит надеть. Модель получилась прекрасной, сложной и очень похожей на то, что изображено на схеме. Я поднимаю с пола смятые листочки с инструкциями и сравниваю с тем, что смастерил дедушка.
— Уж не знаю, где ты нашла эти инструкции, — медленно произносит он, — но они хороши. Все, что в них написано, можно смело делать; все работает.
Я опускаюсь на корточки рядом с моделью. Провожу пальцами по толстым кожаным ремням, идущим сзади от сбруи к крыльям, и отмечаю, как крепко они пришиты.
— Потрясающе, — говорю я. — У меня бы ни за что так не получилось.
Дедушка смущенно кашляет. Потом, явно довольный собой, расправляет плечи. Так же двигается лебедь, когда поправляет перья.
— Давай посмотрим, как все это работает, — говорит он.
Он осторожно поднимает крылья, не сгибая. Они кажутся такими массивными.
— Тяжелые? — спрашиваю я.
Дедушка качает головой.
— Да не особенно. Странно, правда? Но вообще-то кости у них полые, а сейчас в крыльях только мягкая набивка.
Я поворачиваюсь спиной к дедушке, и он помогает мне влезть в обвязку. Затягиваю ремни на бедрах и сразу чувствую, что крылья тянут меня назад.
— Сейчас будет легче, — говорит дедушка. — Вытяни руки в стороны.
Он прикрепляет мои руки к крыльям с помощью липучек. Потом обвязывает мне грудь кожаным ремнем (кажется, это старый ремень от брюк), и крылья сразу плотно прилегают к моей спине. Когда дедушка затягивает еще один кожаный ремень у меня на животе, я вдыхаю поглубже. И наконец он фиксирует липучками мои ладони в садовых перчатках.