Мы садимся на остановке, на противоположных концах лавочки. Джек и не думает извиняться за то, что толкнул меня.
Подъезжает мама; под глазами у нее черные полоски от потекшей туши.
— Как он? — спрашивает Джек.
— У него снова нарушились сердечные ритмы, и он не реагирует на антибиотики.
Она наклоняется и стирает грязное пятно у Джека со щеки.
— Теперь врачи практически уверены, что это инфекция.
— А они знают, как он ее подхватил? — спрашиваю я тихо.
— Они проводят исследования, чтобы понять.
Мы замолкаем. Единственный звук в машине — скрип щеток по лобовому стеклу. Я убираю крылья с колен и отталкиваю подальше от себя. Вспоминаю, как все смеялись над ними в школе, и вдруг понимаю, что я их просто ненавижу. Они даже не помогли лебедю взлететь. И папа благодаря им не стал чувствовать себя лучше.
Мама рассказывает о переживании доктора из-за того, что папин организм может отторгать новый клапан.
— Если причина в этом, то все правда очень серьезно, — шепчет она.
Я надеюсь, что клапан для папы взяли у крепкой свиньи. И что эта свинья могла бегать целый день и никогда не уставала. Я растираю руки в тех местах, где хватал меня Джек, потом отворачиваю рукава рубашки и вижу, что на коже уже появились красные пятна.
Мама выруливает на кольцевую дорогу, и мы выезжаем из города. Мы уже приближаемся к больнице, когда появляется стая. Лебеди пролетают над дорогой, прямо перед нами, и направляются в противоположную сторону. Я оборачиваюсь и смотрю на них. Как и в прошлый раз, мне кажется, что они летят к полям позади дедушкиного дома.
— Нужно проследить за ними, — говорю я. — Папа очень хотел бы узнать, куда они переселились. Это может сильно поднять ему настроение.
Мама смотрит на меня в зеркало заднего вида:
— Не сейчас, Айла.
Вся парковка занята, и маме приходится нарезать круг за кругом. Кажется, будто все места забиты навечно. В конце концов она ставит автомобиль в каком-то углу вплотную к забору, где даже не обозначено официального места.
— И так сойдет, — заключает она.
Я оставляю крылья в машине. Хватаюсь пальцами за сетку ограды и прислушиваюсь к голосам лебедей. Но слышу только дождь. Может быть, птица с моего озера уже улетела, может, она присоединилась к стае, которая только что пролетала у нас над головами. Почему Гарри не написал мне, не рассказал об этом? Он поцеловал меня уже почти два дня назад, и больше от него не было никаких вестей.
Я бегу за мамой и Джеком. Лифт мы ждем сто лет. Засунув руки в карманы, я сжимаю их в такт сердцебиению. На этаже Гарри в лифт заходит целая команда медсестер. Надеюсь, с ним все в порядке. Может, у него просто села батарейка в телефоне и он почему-то не смог его зарядить. Или до сих пор смущается из-за того, что произошло той ночью. Я впиваюсь ногтями в ладони, пока не становится совсем больно, и изо всех сил стараюсь верить, что Гарри не стало хуже. Зайду к нему после папы; схожу и сама посмотрю. При одной мысли, что я его увижу, в груди снова начинают порхать бабочки.
Навстречу нам торопливо идет медсестра, которая присматривала за папой в прошлый раз.
— Пока без изменений, — сообщает она и внимательно следит за маминым выражением лица. Переводит взгляд с меня на Джека. — Боюсь, вам придется заходить по одному. И каждый сможет провести там не больше пяти минут.
— Я первый, — говорит Джек. Ненавижу его за это.
Мама с Джеком надевают бахилы поверх обуви и заходят в палату. Я хочу подождать их на стуле у стойки администратора, но не могу усидеть на месте. Принимаюсь расхаживать туда-сюда по коридору. Провожу рукой по стене. Кажется, я помню, как однажды уже ждала чего-то в таком же коридоре, давно, до папиной болезни, и тогда мы были все вместе. У меня в голове целая куча странных воспоминаний, в которых я не могу разобраться. Мама обнимает папу за пояс. Я прощаюсь с бабушкой. Дедушка плачет. Вспомнив это, я замираю на месте. Я в ужасе от одного воспоминания о плачущем дедушке. А может, в голове у меня все перепуталось и на самом деле тогда плакал папа…
Я опять подхожу к отделению реанимации. Почему мама с Джеком так долго не возвращаются? Медсестра сказала: пять минут. Смотрю на часы, подсчитываю, что уже прошло целых семь. Не в силах больше ждать, я осторожно иду к папиной палате.
Как и в прошлый раз, голубые занавески задернуты вокруг почти всех кроватей, но только не папиной. Даже отсюда мне видно, что мама и Джек склонились над ним. Я делаю еще несколько шагов, чтобы разглядеть папу. Когда я вижу его, у меня внутри все холодеет. Ноги перестают слушаться.
Папа лежит с закрытыми глазами. Рот и нос закрыты кислородной маской, совсем как тогда, в машине скорой помощи. Он выглядит очень плохо, даже хуже, чем в тот первый день. Папа как будто вот-вот растворится, сольется с белыми простынями, на которых лежит. На мгновение у меня перехватывает дыхание. Кажется, сейчас я потеряю сознание. Мне нужно выйти отсюда.
Мама слышит меня. Поворачивается, хмуро сдвинув брови. Открывает рот, чтобы что-то сказать. Я уже знаю, что она скажет: что-нибудь про инфекцию, которую подхватил папа. Это я во всем виновата. И теперь папа умрет. Все будет точно так же, как было с бабушкой.
Я поворачиваюсь и, пошатываясь, бреду прочь. Не хочу слушать маму. Кто-то хватает меня за плечи, пытается остановить, но я отбиваюсь локтями. У меня из горла вырывается странный звук — то ли слова, то ли крики, то ли какой-то непонятный клекот. Мама идет ко мне, но я уворачиваюсь от нее, от всех уворачиваюсь. Выскакиваю из отделения и натыкаюсь на тележку. Отталкиваю ее, чтобы пройти. Теперь Джек что-то кричит мне вслед. Но я не слушаю. Не хочу ничего знать. Не хочу знать, что это я во всем виновата. Не желаю даже думать об этом. Но и не думать не могу. Только это и крутится у меня в голове, пока я бегу по коридорам. Я вспоминаю бледное, бескровное папино лицо. Представляю, как нас в семье останется только трое, как снова будет плакать дедушка. Мне нужно уйти, нужно сбежать отсюда.
Я бегу по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. В конце делаю очень длинный прыжок. Несусь через парковку. Просто бегу. Не знаю, куда я направляюсь; куда глаза глядят. Ничего другого я делать не могу. Оставляю позади мамину машину. Пролезаю сквозь дыру в заборе. Поскальзываюсь на куче листьев. Кажется, во мне растет огромная дыра и я сейчас в нее провалюсь. Нужно бежать.
Лебедь ждет меня. Почему-то я точно это знала. Она подплывает ко мне, к самому берегу. Мне хочется зарыться лицом в ее перья или лечь ей на спину и улететь вместе с ней. Она все понимает, я это чувствую. Смотрит прямо на меня, манит меня взглядом. Ее глаза чернее угольков. Она тихо шипит.
Поднимается ветер, бросает мне волосы на лицо. Я поворачиваюсь лицом к ветру и слегка наклоняюсь вперед; ветер держит меня. Лебедь поднимает и опускает голову. Бьет крыльями по воде, и я точно знаю, чего она хочет. Я хочу того же.
Я пускаюсь бежать по тропинке. Птица движется рядом по воде. Она обгоняет меня, как бы предлагая бежать быстрее. Поскользнувшись на обледеневшей земле, я раскидываю руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Слышу, как громко бьется в груди сердце. Как бы мне хотелось поменяться сердцами с папой, чтобы его сердце снова стало здоровым. Мое сейчас бьется все громче и громче. В груди появляется боль. На секунду я закрываю глаза и бегу вслепую. Чувствую под ногами каменистую тропинку, вдыхаю влажность от озера.
Слышу, что лебедь движется рядом. Кричит и трубит. Она собирается взлететь. Я пытаюсь делать шаги шире. У нее из-под крыльев вылетают брызги, попадают мне на щеку. Я тоже машу руками, надеясь, что это ее подбодрит. Хорошо бы на мне сейчас были мои крылья. Но вообще-то птице это не нужно. Повернув голову, я как раз успеваю увидеть, как ее лапы взмывают над озером. Она взлетает все выше и выше. Она летит!
Вижу, как лебедь вытягивает шею, указывая клювом прямо в небо. Вижу, как ветер треплет ее перья, как двигаются мускулы у нее на шее. Слышу шум ее крыльев, когда она поднимается все выше и выше.
Я тоже бегу. Мне хочется следить за птицей до тех пор, пока она не скроется из виду. Но она не хочет от меня улетать, не поднимается выше пяти метров над моей головой. Как будто зовет меня за собой. И я продолжаю бежать. Мимо озера и по кромке рощи. Вижу тропинку, которая ведет через изгородь и дальше теряется в полях. Я бегу по ней. Забор остается позади. Сейчас, когда я бегу вслед за летящим лебедем, мне кажется, будто я смогу бежать так вечно. Поднимаю голову. Лебедь смотрит на меня сверху, летит с моей скоростью… специально медленно, чтобы я не отстала. Не знаю, кто из нас кого ведет и куда.
Потом я кое-что вспоминаю. Птица летит в том же направлении, куда сегодня направлялась стая лебедей. Я сильнее отталкиваюсь от земли, пытаюсь бежать быстрее. Теперь мне кажется, что все очень просто: мне нужно доставить ее туда, привести обратно к стае. Если я не могу помочь папе, то по крайней мере смогу помочь лебедю.
Я мчусь через поля, надеясь, что выбрала правильное направление. Пока я бегу, начинает смеркаться. Огни больницы и кольцевой дороги постепенно исчезают, когда я углубляюсь в сельские районы. Но я все еще вижу, что лебедь летит у меня над головой. Ее белые, почти светящиеся крылья четко выделяются на темнеющем небе.
В груди появляется боль; переходит на плечи. Но я не останавливаюсь. Даже когда вокруг меня сгущается туман. Он забивает мне нос и рот, отсыревшая одежда сразу становится тяжелой. Из-за тумана огни шоссе полностью исчезают. Слышен крик. Это птица. Я поднимаю голову. Небо абсолютно черное. Только по тому, что мои глаза холодит морозный воздух, становится понятно, что они открыты. А птица исчезла.
Я бегу в полной темноте. Крики лебедя ведут меня вперед. Теперь она где-то впереди. Я бегу, ориентируясь только на этот звук, и надеюсь, что лебедь не заведет меня в озеро или к высокому забору. Закрываю глаза, потом снова открываю. Никакой разницы. Черным-черно. Я не знаю, что впереди или позади меня, надо мной или подо мной. Я бегу в черной дыре. Кажется, будто я лечу, парю вслед за лебедем.